Его сестра была обречена, и даже еврей из Амстердама не сможет вызволить ее. Эбенизер приободрился. Новости из Европы свидетельствовали, что дурацкие амбиции Херви не причинили вреда.
Джулиус Коттдженс, человек, снабжавший своих клиентов исключительной информацией из финансовой столицы севера, в тот вечер вновь прошел к верфям. Он наведывался сюда ежедневно с тех пор, как получил немного истеричное письмо от сэра Гренвилла, и эта обязанность была приятна Коттдженсу. Ему нравилось гулять, сладостно затягиваясь трубкой, когда вокруг весело носился его пес, а то, что за этот вечерний моцион он еще и деньги получал, было редкой удачей. В вечернем свете Амстердам казался богатым и умиротворенным, а его жители вполне процветающими. Коттдженс был очень доволен.
Он остановился на обычном месте и присел на швартовую тумбу, а пес принялся восторженно обнюхивать тюки с тканью. В вечернем летнем воздухе дым от трубки Коттдженса безмятежно плыл над каналом.
«Скиталец» — цель его вечерних прогулок — по-прежнему стоял на приколе. Он сильно выступал из воды, трюмы оставались пустыми уже несколько недель. Грот-мачту снова поставили, но рангоуты все еще были привязаны к палубе. Корабль очень красив, размышлял Коттдженс, но понадобится не один день, чтобы подготовить его для выхода в море.
На сходнях показался моряк, который тащил деревянный ящик с клиньями. Коттдженс помахал трубкой в сторону корабля и громко сказал:
— Стоя на верфях, корабли дохода не приносят, верно, дружище?
— Mijnheer?
Коттдженс повторил вопрос, и моряк с неохотой произнес:
— Он принес немалый доход за свою жизнь, Mijnheer. На Коттдженса это произвело должное впечатление.
Он показал в сторону названия, элегантно вырезанного под окнами кормовой галереи.
— Это английский корабль, да?
— О Господи, нет, Mijnheer! Он принадлежит Мордехаю Лопесу. Его построили здесь! По-моему, ему просто нравятся английские названия.
— Мой друг Мордехай? Он вернулся в Амстердам? Моряк поправил ящик.
— Он здесь, но болен. Да хранит его Господь, если он заботится о язычниках.
— Аминь. — Коттдженс выбил трубку о швартовую тумбу. — Он тяжело болен?
— Говорят, да, Mijnheer, говорят, да. Прошу прощения. Коттдженс подозвал собаку и, довольный, направился к дому. Он мог отправить сэру Гренвиллу письмо с новыми известиями, которые, без сомнения, осчастливят этого хитрого англичанина.
Коттдженс дал небольшой крюк, чтобы взглянуть на дом Лопеса: Окна двух нижних этажей были, как и прежде, закрыты ставнями, а выше пробивался свет. По занавеске скользнула тень.
Коттдженс свистнул, подзывая собаку. Он был счастлив здесь, как и Эбенизер Слайз в Лондоне. Он стал чуть богаче, чуть старше и чуть мудрее. Он сообщит сэру Гренвиллу свои новости, хорошие новости о том, что Мордехай Лопес в Амстердаме, но болен и вмешаться в дела сэра Гренвилла не сможет.
Глава 22
Утро дня накануне казни Кэмпион выдалось дождливым и серым, дождь надвинулся с запада и вспенивал поверхность реки, придавая ей безрадостный серовато-оловянный оттенок.
Пекари волновались. Ясный день сулил приличную выручку. Далее если дождь будет лить как из ведра, на Тауэр-Хилл все равно соберется толпа зевак, но при этом мало кому захочется покупать мокрые пироги. Пекари молились, чтобы дождь перестал, чтобы Бог дал Лондону хорошую погоду. К середине утра показалось, будто их молитвы услышаны. На западе облака поредели, первые лучи солнца озарили Уайтхолл и Вестминстер, и знатоки заявили, что назавтра будет погожий июльский день.
Правда, сам суд еще был впереди, но это не помешало пекарям усердно впрячься в работу. Никто не сомневался в вердикте, гадали только, какой способ казни предпочтет судья сэр Джон Хендж. Большая часть лондонцев предполагала повешение. Времена, когда ведьм сжигали, остались позади, и в городе считали, что Доркас Скэммелл надлежит провозгласить виновной в колдовстве и неторопливо вздернуть высоко-высоко у них над головами. Некоторые, однако, ратовали за более медленную смерть, ибо ее преступления настолько гнусны, что казнь через повешение слишком либеральна. Они считали, что ее нужно повесить, выпотрошить и четвертовать. Помимо предостережения остальным ведьмам, у этого способа было еще и то преимущество, что жертву придется раздеть догола, прежде чем вырезать внутренности и сжечь Их перед ее лицом. Обнаженное тело юной девушки позволит удвоить цены тем, чьи окна удачно выходили на Тауэр-Хилл. Лондонские строители, по традиции возводившие небольшие платформы, с которых зрители могли любоваться действием, тоже предпочитали более суровое наказание.
Третьи же, возможно считая, что революция занесла в Англию странные идеи, желали бы, чтобы Доркас сожгли. Если муж убивал супругу, его вешали, но если убийство совершала жена, требовалась более суровая кара, ибо и преступление было более страшным. Женщин нужно было приструнить, и значительная часть Лондона считала, что зрелище охваченной пламенем ведьмы напомнит остальным женам, что революция не поощряет убийства мужей.
В одном все сходились — предстояло замечательное событие. В церквях, в приходах на расстоянии до половины дня пути от Лондона проповедники созывали паству. Никто уж и не помнил, чтобы когда-нибудь столько проповедников-пуритан одновременно выбирали для рассуждений одни и те же строки Священного Писания: Исход, 22-й стих: «Ворожеи не оставляй в живых». «Mercurius» поработал на славу. Верный До Гроба Херви считался в городе героем; ведьма еще только должна умереть, а предприимчивый издатель уже продавал пространное мрачное повествование о жизни Доркас Скэммелл. Матери усмиряли непослушных ребятишек, стращая их ее именем.
Накануне казни собралась немалая толпа с единственной целью поглазеть на подготовку, несмотря на то, что над Тауэр-Хиллом периодически, будто дым, нависала пелена дождя. В толпе было немало завсегдатаев, помнивших, как казнили дворян, которым предоставлялась привилегия умереть от меча или топора — быстрая смерть, если только они вручали толстый кошелек палачу. Все сходились во мнении, что было бы лучше, если бы Доркас Скэммелл умерла в Тайберне — там зрителям было бы удобнее, правда, и властям тоже сочувствовали, когда те сомневались, смогут ли спокойно доставить ведьму так далеко. Ее неминуемо должны были растерзать где-то по пути через Лондон.
Пришли плотники, сколотили помост. Толпа добродушно подтрунивала над ними, покрикивая, чтобы те соорудили эшафот повыше. Позже, когда к перекладине прикрепили веревку, в толпе загомонили, что ведьму нужно сжечь, как в старые времена, но гнев улегся, когда кто-то из строителей изобразил болтающееся на веревке тело. Над поливаемым дождем холмом грянул смех.
Увидев свежую виселицу, кто-то поинтересовался, вынесен ли уже приговор; похоже было, что власти просто предугадывают решение сэра Джона Хенджа.. В толпе поползли слухи, но точно ничего известно не было.
Главных действующих лиц репетиции подбадривала толпа. Погода исправилась, тусклое солнце светило над холмом, когда палач пришел принимать работу. Он помахал зрителям, обмениваясь с ними шутками, и привел всех в восторг, когда сделал вид, будто примеривается к толстой горластой женщине, которая требовала, чтобы виселицу сделали еще выше.
Верный До Гроба Херви трижды ходил на холм из зала суда в Тауэре. Когда он появился в третий раз, приговора все еще не было, но он взобрался на эшафот и, помахав руками, успокоил толпу:
— Скоро все закончится, люди добрые! Скоро! Завтра вы увидите, как сгинет ведьма! Завтра в этом городе всем нам станет безопаснее!
Его слова поддержали восторженными возгласами. Он помолился вместе с публикой, прося Бога дать ему сил, чтобы бороться с нечистью, а потом пообещал отречься от всех удобств, всякого отдыха до тех пор, пока среди пуритан не будет уничтожена последняя ведьма.
А вдалеке, на Стрэнде, сэр Гренвилл сидел у себя дома. Он ждал четырех видных визитеров, членов палаты общин, верных пуритан, поэтому обнаженный Нарцисс был скрыт ставнями. Библия, которую секретарь щедро разукрасил пометками на полях, лежала на столе на видном месте. Четверо посетителей ждали и будут ждать, пока сэр Гренвилл не завершит беседу с еще одним гостем.
Септимус Барнегат был, пожалуй, единственным человеком, не боявшимся сэра Гренвилла Кони. Барнегат и не мог бояться, ведь как астролог он находился под защитой звездных и планетных предначертаний, и правду, которую он вещал, нельзя было поколебать ни угрозами, ни милостями. Астролог Барнегат стоил недешево, считался едва ли не лучшим провидцем в Европе и брал высокую плату с купцов, обращавшихся к нему за советом по поводу страхования или того, стоит ли кораблю пускаться в плавание в какой-то конкретный момент. Барнегат был человеком занятым, к нему обращались политики, адвокаты, купцы, дворяне. Был он вспыльчив, ревностно относился к своей профессии и легко раздражался, когда ему задавали вопросы, оказывавшиеся вне компетенции астрологической науки. Сэр Гренвилл как раз только что задал такой вопрос, и маленькое лицо неистового Барнегата нахмурилось.
— Откуда я знаю, сэр Гренвилл? Дайте мне дату рождения девушки, и я скажу, но на это потребуется время! Да, время! Схемы, влияния. — Он пожал плечами. — Все мы умрем, ничто нельзя сказать с большей уверенностью, но я не знаю, произойдет ли это завтра.
Сэр Гренвилл раскачивался на стуле, сцепив руки на огромном животе.
— А в моей схеме ничего нет?
— Конечно есть! Но никаких женских влияний. Можете посчитать их отсутствие за желанное подтверждение. — Барнегат позволил себе ухмыльнуться. — Не могу представить, чтобы сэр Джон Хендж помиловал Доркас Скэммел.
— Вы правы. А то, другое дело?
— Есть тысячи других дел. Которое из них?
— Враг за морем.
В присутствии знаменитого астролога сэр Гренвилл говорил смиренно. К Септимусу Барнегату не так-то легко было подступиться, он отказывал большинству посетителей. Сейчас он сдвинул брови, вгляделся в красиво начерченную схему движения планет и медленно кивнул.
— Да, у вас есть враг за морем. Все выстраивается, да. — Он надул губы. — Он на востоке.
— Вы уверены? — Сэр Гренвилл нетерпеливо подался вперед. Восток — это Голландия, а Голландия — это Лопес. Еврея он боялся не так сильно, как врага на западе.
Барнегат устало покачал головой:
— Я не могу быть уверен или не уверен, я сообщаю эту информацию. Когда я не знаю, я так и говорю. Не нужно спрашивать меня, уверен ли я.
— Конечно, конечно. — Сэр Гренвилл не обратил внимания на сделанный ему выговор — Он приедет в Англию?
Нелегко было овладеть астрологией. Ни один король, общественный деятель, банкир или купец в Европе не помышлял о том, чтобы предпринять что-нибудь без предварительной консультации с небесами, но ни один из них не понимал полностью хитроумной работы астролога. Это была тайна, доверенная лишь тем, кто посвятил дни и ночи изучению загадочного и прекрасного движения звезд и планет.
Были и такие — немногие, — кто насмехался, но, как любил повторять Септимус Барнегат, если наука лгала, почему же астрологи не голодали на улицах? И все же иногда — и это был один из тщательно хранимых секретов этой самой науки — легче было искать ответы в делах земных, чем пускаться в трудоемкое и длительное изучение влияний гармоничных сфер.
Септимус Барнегат, как и подобало человеку его достатка и репутации, принимал земную помощь. Как и все лучшие лондонские астрологи, он ежемесячно выплачивал некоторую сумму Джулиусу Коттдженсу и расплачивался за любые новости, касавшиеся его клиентов.
Барнегат знал, что сэр Гренвилл боится Лопеса. Знал он и то, что Лопес болен. Он провел запачканным в табаке пальцем по эллиптической линии.
— Я вижу болезнь. Да. — Он взглянул на сэра Гренвилла. — Думаю, путешествия по морю не будет.
Сэр Гренвилл расцвел. Известие Коттдженса надежно подтвердилось.
— А с запада?
— Ничего. Пустота, сэр Гренвилл.
— Отлично! Отлично!
Сэр Гренвилл был по-настоящему счастлив. Вот уже несколько месяцев Барнегат сообщал о запутанных влияниях, и вот, наконец, желанная ясность. Сэр Гренвилл был в безопасности. Никаких врагов за морем. Ничто больше не препятствовало казни Доркас Слайз. Они разговаривали, пока Барнегат сворачивал схемы и убирал календари. Астролог считал, и сэр Гренвилл начинал придерживаться того же мнения, что по некоторым признакам пресвитериане сдают позиции. Независимые революционные радикалы вроде Эбенизера Слайза набирают силу. Барнегат, к которому захаживали некоторые лидеры независимых, сообщил сэру Гренвиллу, что вскоре они обратятся за деньгами.
— И много денег потребуется?
— Они хотят собрать свои собственные силы. — Барнегат рассмеялся. — Армия бешеных пуритан готовится ринуться вперед, распевая свои псалмы. Это может быть нечто потрясающее, сэр Гренвилл.
— И победоносное.
— Если только они добудут деньги. Сейчас они надеются на Нидерланды.
Сэр Гренвилл знал, что его проверяют. Он медленно кивнул.
— Могут зря не ехать туда, Барнегат. Я буду рад побеседовать с ними.
— Многие из них вообще не хотят короля. Сэр Гренвилл заметил:
— Сейчас у нас короля нет. И небо, похоже, не разверзлось.
Он не потрудился заручиться молчанием Барнегата. Астролог не выдавал своих клиентов. И то, что сэр Гренвилл постепенно отходил от пресвитериан, стремившихся сохранить марионеточного короля, и склонялся на сторону независимых, полагавших, что государственная машина может прекрасно работать и без монарха, будет надежно скрыто в памяти астролога. И, тем не менее, сэр Гренвилл сознавал, что тайно протянул руку помощи беспокойным пуританам-революционерам.
— Увидимся на следующей неделе?
— Конечно, сэр Гренвилл. В это же время?
— Конечно!
Сэр Гренвилл ждал следующих посетителей — людей, с которыми он будет говорить о политике, и глядел на реку, которая текла к Тауэру. Все шло на лад. Завтра девчонка сгинет, и он, сэр Гренвилл Кони, будет, как и прежде, получать доходы от Договора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61