По-моему, ему хотелось сохранить память об Агате Прескотт как об идеальной женщине. Сохранить память об идеальной любви, способной сдвинуть горы. Но не знаю Кэмпион. Не знаю.
Кэмпион снова подняла печать.
— Он что же, думал, что мне достаточно будет его денег?
— Возможно.
— Я не хочу его денег!
Ей было больно оттого, что Эретайн отверг ее, ей вспомнились все безрадостные дни детства, от которых он мог бы ее избавить. Она положила печать на стол.
— Мне она не нужна.
— Вы хотите сказать, вам не нужна его любовь.
— У меня ее никогда не было.
Она думала о нем. Самый красивый мужчина в Европе, острослов, повеса, поэт, любовник и борец, который отдал свою дочь пуританам, потому что не мог допустить, чтобы она его обременяла.
— А что с ним случилось?
— В последний раз я видел его в 1633 году в Амстердаме. Он хотел остепениться. Говорил, что снова начнет писать, но только уже не стихи. Ему хотелось поселиться в новой стране, чистой стране, хотелось, чтобы все забыли о том, что жил когда-то некий Кристофер Эретайн. Он сказал, что выроет себе могилу и поставит надгробный камень, а потом устроит ферму и будет что-нибудь выращивать, кое-что писать, и, может быть, наконец-то воспитывать детей. Он отправился в Мериленд. — Лопес улыбнулся. — Я слышал, что там есть могила с его именем, но подозреваю, что он насмехается над теми, кто верит, будто он покоится в ней. Думаю, теперь он завел ферму, а может быть, он уже умер.
— Он никогда не писал вам?
— Ни слова. — Лопес казался усталым. — Он сказал, что отправляется в Мериленд, чтобы забыть все прошлое зло.
— А печать?
— Он увез ее с собой.
— Так, может быть, он жив?
— Может быть. — Лопесу очень не хотелось врать Кэмпион. Она нравилась ему. Он угадывал в ней внутреннюю силу покойной Агаты и до некоторой степени темперамент Кита Эретайна. Но Эретайн был другом Лопеса, и он в свое время заставил Мордехая Лопеса дать обещание. Простое и торжественное. И состоявшее в том, что Лопес никогда никому не раскроет, кем стал Кит Эретайн, даже его собственным незаконнорожденным детям. И Лопес сдержал свое слово. Хотя получал известия из Мериленда после 1633 года и знал, что Эретайн жив. — Из него не получился великий поэт, и он совсем бросил писать стихи. Подозреваю, что и Кит Эретайн из него не получился, так что он и пытаться перестал. Если хотите, считайте его американским фермером средних лет, который иногда вспоминает свою былую жизнь.
Во взгляде Кэмпион было презрение.
— И брошенных детей?
— С немалым состоянием, если вы соблаговолите его принять.
— Не соблаговолю.
Она злилась на человека, которого никогда не встречала. Она встала, бессильная и несчастная, подняла печать святого Луки и, с ненавистью посмотрев на нее, решительно положила на стол:
— Мне она не нужна.
Старик смотрел, как она подошла к камину, отодвинула в сторону экран и стала яростно ворошить догорающие угли. Полено разломилось, выбросив сноп искр. Она положила кочергу и снова повернулась к Лопесу:
— A «Mercunus» поступает в Мериленд? Лопес насмешливо сощурился:
— На это уходят недели. А пока, — он поднял печать, — возьмите обратно.
Кэмпион затрясла головой.
— Но почему он не мог хотя бы раз приехать ко мне? Лопес ее будто не слышал. Он держал печать перед глазами и говорил спокойно, почти небрежно.
— В Лондоне у меня есть друзья-торговцы, которым нет дела до моей религии. Вэвесор поспрашивал у них, что новенького вокруг. Похоже, сэр Гренвилл Кони взял замок Лэзен себе в собственность. — Он перевел взгляд на Кэмпион. — Без компенсации.
Она пришла в ужас.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что Тоби Лэзендер лишился всего. Всего. Думаю, он вместе с матерью теперь живет на благотворительность.
Кэмпион уставилась на печать, ярко поблескивавшую золотом в темной комнате. Она почувствовала, что ей не избавиться от печатей. Ради Тоби она должна следовать плану Киту Эретайна. — Я должна их собрать?
Лопес кивнул.
— С нашей помощью. Это задание я дам Вэвесору.
— Вашему волкодаву?
Лопес снова кивнул:
— Я натравлю волкодава на лягушку.
Лопес перехитрил ее, отвлек от горьких мыслей о Ките Эретайне, переключил внимание на долг перед Тоби и его матерью. Но она не даст себя отвлечь. В ее голос послышались гневные ноты:
— Мой отец вернется?
В словах старика звучала нежность.
— Это решать ему самому. А какое это имеет значение? Я помогаю вам, потому что я все еще в долгу перед ним.
В сознании Кэмпион будто воскресла проповедь Мэттью Слайза: «Ревнивый Бог перенес зло отцов на детей». Она смотрела на печать святого Луки и размышляла о том, что это зло ее отца теперь обрушивается на нее. И ради Тоби она должна смириться, хоть и ненавидит печати. Она перевела взгляд на Лопеса:
— Оставьте ее у себя, пока я здесь. Он вздохнул:
— Потерплю еще несколько дней. Я хранил ее шестнадцать лет.
Через час Кэмпион отправилась спать, а он еще немного помедлил после ее ухода. Раскрыл занавески и задумался о давней любви пуританки и поэта — жестокой, обреченной любви, которая так ярко вспыхнула на краткий миг и оставила после себя эту девушку, столь же изумительную, как и сама эта любовь. Река в арках моста вздымалась и опускалась, и на волнах дрожали отблески корабельных огней. Кит Эретайн был его другом, его дорогим другом, но Лопес не мог не согласиться с Кэмпион. Если сравнить отца и дочь, то стыдиться должна не она, а он. Лопес посмотрел поверх моста вдаль, на запад, в ночь и пробормотал давно привычные грустные слова: «Друг мой, друг мой».
Глава 25
В Лондоне царил переполох. Ведьма удрала из самого Тауэра, и теперь войска прочесывали город, правда, их усердие умерялось подозрением, что беглянки здесь уже давно нет. Церкви были переполнены, проповедники призывали Бога защитить своих детей от дьявола, а все найденные на заре трупы списывались за счет разгуливавшего по городу нечистого.
Утром за завтраком, после продолжительной беседы с Кэмпион, Мордехай Лопес, наблюдая, как на противоположном берегу солдаты обыскивают верфи, насмешливо сказал:
— Им предстоит длинный и бесплодный день.
— Как и большинству солдат, — проворчал Деворэкс. Лопес взглянул на покрасневшие глаза Вэвесора Деворэкса.
— Была плохая ночь?
— Ночью плохо не было. — Деворэкс выпил воды. — Просто я становлюсь чертовски стар для этого занятия. Ладно, что нужно делать?
Лопес попивал чай из блюдечка. Без этой роскоши он обойтись не мог.
— Я хочу, чтобы в Оксфорд передали сообщение. Кто-нибудь из твоих людей сможет это сделать?
— Они этим все время занимаются. А зачем?
Лопес рассказал Деворэксу о сэре Тоби Лэзендере, но полковнику услышанное не понравилось.
— Думаешь, она помчится к нему?
— Если он ее примет. — Лопес подул на чай. — Будь я любителем пари, я бы сказал, что еще до наступления зимы она станет леди Лэзендер.
Деворэкс подождал, пока Марта Ренселинк расставляла тарелки. Когда экономка удалилась, он с жаром заговорил:
— Она дура! Она бы должна в Амстердам ехать! Там она была бы в безопасности.
— Она поедет в Оксфорд. — Изящным движением указательного Пальца Лопес подцепил листик чая из блюдца. — Можешь доставить ее туда?
— Сейчас ты дергаешь за ниточки, Мордехай, а я ради тебя готов плясать по всему этому проклятому свету. Я полагаю, ты вернешься в Амстердам?
— Да, когда она уедет.
— И оставишь меня здесь, — угрюмо буркнул Деворэкс. Он ткнул ложкой в яичницу, поглядел, как скользит по оловяной тарелке желток, и перевел угрюмый взгляд на чай Лопеса.
— Не знаю, как ты можешь пить это дерьмо. — Он сгреб остатки яичницы и вывалил на кусок хлеба. — Значит, я должен собрать печати?
— Если можешь.
— Могу, Мордехай, могу. На это потребуется время, но я могу.
На изуродованном лице появилась загадочная улыбка, такая же горькая, как и те планы, что он строил в отношении драгоценностей и Договора. Вэвесор Деворэкс собирался на войну.
Сэр Гренвилл Кони охнул от боли.
— Сэр Гренвилл! Не двигайтесь! Умоляю вас, сэр, не двигайтесь!
Доктор надавил на ланцет и смотрел, как в серебряную чашу стекает кровь. Когда он пускал кровь состоятельным пациентам, то всегда пользовался серебряной чашей, — это был знак уважения. Доктор Чэндлер озабоченно сказал:
— Густая, сэр Гренвилл, очень густая.
— Больно! — простонал сэр Гренвилл.
— Потерпите немного, сэр Гренвилл, это недолго. — Чэндлер ободряюще улыбнулся. — А день-то какой замечательный, сэр Гренвилл, чудесный день. Возможно, прогулка на лодке взбодрит вас.
— Вы дурак, Чэндлер, набитый дурак.
— Как вам будет угодно, сэр Гренвилл, как вам будет угодно.
Доктор вытер кровь с ранки.
Открылась дверь, и вошел Эбенизер Слайз. Его темные, лишенные выражения глаза уставились на сэра Гренвилла:
— Коттдженс прислал извинения.
— Коттдженс — это куча дерьма. Не отсвечивай здесь!
Последние слова были предназначены доктору, который пытался снова стереть кровь с пореза. Сэр Гренвилл натянул рубашку и камзол, спустил ноги на пол и застонал. Живот нестерпимо ныл с тех пор, как девчонка исчезла из Тауэра.
— Ну и?
— По-видимому, Лопес не болен, — ответил Эбенизер. — И дома его нет. Коттдженс говорит, что взятка, потребовавшаяся для получения этой информации, не будет включена в ваш счет.
— Как он добр, — оскалился сэр Гренвилл. Жестом он велел доктору выйти из комнаты, и тот попятился, прихватив салфетку и серебряную чашу.
— Так значит, Лопес.
— Вероятно.
— И эта сучка, без сомнения, уже в Амстердаме.
— Вероятно.
— Вероятно! Вероятно! А что говорят лодочники? Гребцов, которые везли Кэмпион из Тауэра, нашли. То, что они в страхе рассказали, не принесло никакой ясности. Эбенизер захромал к стулу.
— Они их отвезли к Медвежьей верфи, где ждал экипаж.
— А потом?
— Неизвестно.
Казалось, сообщение о неудаче не трогало Эбенизера.
— А экипаж, вероятно, отвез их к кораблю на другой верфи. — Сэр Гренвилл тер руку, его жирное, бледное лицо хмурилось от боли. — Ох, этот евреи, этот сукин сын! Всех их надо было поубивать, а не изгонять. Черт бы его побрал!
Эбенизер смахнул пыль со своего черного рукава.
— Благодарите судьбу, что это всего лишь еврей. Судя по тому, что вы мне рассказывали, Эретайн был бы более опасным противником.
Пять дней сэр Гренвилл жил в страхе, что Кит Эретайн восстал из гроба. Извинения Коттдженса сняли это подозрение, хотя сэр Гренвилл все еще окружал себя телохранителями и редко появлялся на улицах Лондона. Лягушачье лицо было обращено к Эбенизеру.
— Проверьте, чтобы ваш треклятый дом надежно охранялся.
— Проверил.
В деревне Челси на берегу реки Эбенизер на деньги Договора приобрел большой дом. Сэру Гренвиллу, сделавшему молодого человека своим наследником, это не понравилось, но он предоставил Эбенизеру свободу действий.
Сэр Гренвилл оттолкнул бумаги, которые положил перед ним на стол секретарь.
— Так что мы теперь будем делать? Эбенизер пожал плечами.
— В похищении участвовали по крайней мере четверо. Одного можно было бы найти.
— В Амстердаме? — презрительно спросил сэр Гренвилл.
— Я подумал, не объявить ли о вознаграждении. Двести фунтов за подлинную информацию о побеге.
— А что толку?
Из-за боли в желудке сэр Гренвилл пребывал в ужасном настроении.
Эбенизер невозмутимо продолжал:
— Так мы могли бы выйти на нее. А потом мы ее и прикончили бы. — Его темные глаза были устремлены на сэра Гренвилла. — Вам бы следовало разрешить мне проделать это раньше. У нас слишком разыгралось воображение.
Сэр Гренвилл заворчал.
— В другой раз я сам ее угроблю. Я вырву ее проклятое сердце. Ладно. Объявляйте о награде. Вы утонете в море болванов, которые будут стараться похитрее соврать, чтобы получить двести фунтов.
— Я умею обращаться с болванами.
— И то верно. — Сэр Гренвилл заерзал в широком, с мягкой обивкой, кресле и взглянул на двух вооруженных охранников в саду. — У нас, Эбенизер, в распоряжении четыре года. Четыре года, прежде чем этой ведьме стукнет двадцать пять лет.
— Этого достаточно.
— Для того, чтобы найти и убить ее. — Сэр Гренвилл принял прежнюю позу, обратив выпученные глаза на Эбенизера. — Никто не получит этих печатей. Никто!
Что было истинной правдой, подумал Эбенизер. Никто не мог приблизиться к сэру Гренвиллу, не пройдя предварительно самое меньшее мимо одного из двенадцати вооруженных охранников, постоянно находившихся в доме. Даже Эбенизер не мог пронести оружие на встречу с сэром Гренвиллом. Эбенизер знал, что печати надежно спрятаны, потому что тоже мечтал заполучить оттиск печати святого Марка. Он ждал подходящего случая, но пока тщетно.
Да, Эбенизер по-прежнему мечтал стать владельцем Договора. Он не должен был достаться его сестре, этой незаконнорожденной девчонке. Она примется слишком вольно распоряжаться деньгами, которых не заслуживает; сэра же Гренвилла, рассуждал Эбенизер, течение истории и так уже оставляет позади.
Нет, думал Эбенизер, направляясь к лодке сэра Гренвилла, лишь он один был достоин Договора. Он возьмет эти деньги и с их помощью получит власть, которая даст ему возможность исправить общество. Он превратит Англию в страну, населенную цивилизованными пуританами, управляемую трезвыми, просвещенными умами. И все это можно совершить при помощи печатей Договора. Он еще не знал как, но не сомневался, что непременно добьется этого. Такова его судьба, его миссия, и он ее исполнит.
Три дня спустя, сидя у окна дома в Саутворке, Кэмпион услышала, как распахнулась дверь. Она решила, что это Лопес пораньше поднялся после дневного сна, но оказалось, что вошел Вэвесор Деворэкс.
— Для вас есть хорошие новости.
Выронив книгу, она обернулась и встретила насмешливый взгляд. Похоже было, что Вэвесор не брился, и она подумала, уж не отращивает ли он снова бороду.
— Слушаю вас, сэр.
— Мэйсон вернулся из Оксфорда. — Деворэкс с бутылкой бренди опустился на стул. — Не желаете ли составить компанию?
Она покачала головой.
— Так что за новости?
— Сэр Тоби Лэзендер и его мать с нетерпением ждут вашего возвращения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61