– Что там такое, капитан? – спросил стоявший за спиной Дюбуа матрос.
– Где Дюма? – раздался другой голос.
Сгоравшие от любопытства матросы толпились около входа в каюту первого помощника, пытаясь заглянуть внутрь через спины капитана и Клесо.
– А ну разойдись! – крикнул Дюбуа, отступая в сторону, чтобы пропустить Андрию.
Лицо девушки напоминало посмертную маску, глаза невидяще смотрели перед собой. Мужчины молча расступились, и она в гробовой тишине ушла, двигаясь, как сомнамбула. Рот ее был густо испачкан кровью, а из уголка губ на подбородок стекала тонкая алая струйка.
За годы своей службы капитан Дюбуа был свидетелем многих страшных вещей, от которых волосы вставали дыбом и кровь стыла в жилах. Но все это бледнело в сравнении с тем, что сейчас открылось его взору.
– Клесо, проследите, чтобы тело приготовили к погребению. Чем раньше это произойдет, тем лучше. Если понадоблюсь, я буду у себя.
По дороге он заглянул в каюту к женщинам, чтобы узнать, что с Андрией. Девушка, скрестив ноги, сидела на койке, совершенно безучастная ко всему происходящему вокруг. Остальные женщины суетились вокруг, кудахтая как озабоченные наседки.
– Что ты с ней сделал? – сердито бросила ему в лицо Ли.
– Да ничего. Она споткнулась и со всего маху ударилась головой о лебедку. Вот рот себе и разбила. Могло быть и хуже.
Дюбуа устало повернулся и, волоча ноги, поплелся в свою каюту. Там он сел за письменный стол и раскрыл вахтенный журнал. Взял ручку, обмакнул в чернильницу и в нерешительности застыл, держа перо над чистой страницей.
Если он добросовестно и подробно запишет все, что произошло с Дюма, то, едва они пришвартуются в Сан-Франциско, полиция заберет у него Андрию. А это будет означать, что он потеряет все деньги, которые заплатил за нее. Что касается морали, то он глубоко сожалел об ужасной участи, постигшей первого помощника. Правда, он сочувствовал и Андрии. Дюма попытался развратить девушку самым скотским образом и довел ее до умопомрачения. Точно, это и было временной потерей рассудка. И вполне может статься, что когда она придет в себя, то ничего не будет помнить о пережитом ужасе.
«На борту этого судна я и судья, и присяжные, и палач. Таким образом, по рассмотрении дела я признаю девицу Андрию невиновной в убийстве Алексиса Дюма».
Закончив эту мысленную тираду, Дюбуа склонился над вахтенным журналом и твердым почерком вывел: «Сегодня первый помощник капитана Алексис Дюма скоропостижно скончался от апоплексического удара. Сегодня же погребен в море по христианскому обряду…»
Глава 8
В Сан-Франциско, на Пасифик-стрит, и десять лет спустя после знаменитой калифорнийской золотой лихорадки 1849 года подпольные дельцы продолжали безнаказанно проворачивать свои темные делишки…
Эта улица, известная еще под названием Шикарный проспект, представляла собой бесконечную череду винных лавок, танцевальных залов, забегаловок, пивных и салунов, в которых желающие могли насладиться низкопробными развлечениями всех сортов. На Пасифик-стрит постоянных борделей не было, поэтому во всех названных местах приторговывали девочками. Можно сказать, весь этот район города был одним огромным публичным домом.
Капитан Дюбуа трижды бывал в Сан-Франциско и успел за это время основательно изучить город. Каждый раз он привозил один и тот же груз – французских шлюх, надерганных из домов терпимости Парижа или Марселя. Многие приезжали со своими сутенерами, или «макинтошами», как их называли здесь, в Сан-Франциско.
Одна из его подопечных, восхитительная брюнетка по имени Генриетта Д’Арси, утверждала, что в конце первого года работы на побережье сумела положить в банк ни много ни мало пятьдесят тысяч долларов. Еще через год она открыла на Портсмут-сквер роскошный публичный дом, известный его завсегдатаям как «Париж». Заведение это было одним из немногих, где обслуживали богачей, сколотивших баснословные состояния на спекуляциях.
В этот самый «Париж» Дюбуа и привез Андрию и Ли. Женщин поразила роскошная отделка дома в стиле рококо. Под высокими потолками сверкали хрустальные люстры. Стены украшало множество зеркал и картин, на которых были изображены обнаженные женщины в сладострастных позах. В глубине главного зала на помосте играл оркестр, к удовольствию тех, кто решил потанцевать. Пары в вечерних туалетах упоенно кружились по натертому до блеска тиковому паркету.
Генриетта одевала своих «девочек» по самой последней моде – в платья, привезенные прямо из Франции. От многоцветья шелка, бархата, гипюра, крепа и тарлатана рябило в глазах. Шелковое нижнее белье было со вкусом отделано тонкими кружевами. Замысловатые прически девушек украшали либо гирлянды из жемчужин и драгоценных камней, либо сеточки из тонкой золотой нити.
Мужчины во фраках и ослепительно белых галстуках являли разительный контраст с золотоискателями в заляпанных грязью стоптанных сапогах и нестираных рубахах и штанах, которые зарабатывали свое состояние, горбатясь на приисках всего несколько лет назад. Горькая ирония судьбы – зарождающаяся аристократия Сан-Франциско состояла главным образом из потаскух и грубых, неотесанных, невежественных работяг.
В те годы про это даже сложили песенку, которую распевали на каждом углу:
Рудокоп приехал первым, Шлюха приплыла второй. Они друг с дружкой полежали, И на свет появился местный герой.
За игровыми столами яблоку негде было упасть. Крупье в своей традиционной форме – белая манишка, черный фрак, белые перчатки – мастерски вели азартное действо. Андрия в изумлении глазела на рассыпанные по столам груды золотых и серебряных монет вперемежку с мешочками с золотым песком и самородками.
Дюбуа, откровенно забавляясь ее реакцией, с усмешкой заметил:
– Не такое уж и плохое место для работы, верно?
– О нет, – покачала головой Андрия. – Мне никогда не сравниться с этими разодетыми в пух и прах леди.
Капитан рассмеялся:
– Здешние дамы и шлюхи с Пасифик-стрит – на деле, считай, родные сестры. Разница только в цене. Пошли. Генриетта ждет нас.
Их сопровождал слуга, одетый в ливрею, достойную дворецкого из старого аристократического английского дома. Поднявшись на второй этаж, он повел их по длинному, покрытому толстым ковром коридору. Стены украшали богато расшитые гобелены, на которых были изображены сцены более чем фривольного содержания. Изящные масляные лампы, вставленные в бра, отбрасывали вокруг уютный розоватый свет. На этаже было по меньшей мере двадцать спален, по десять на каждой стороне коридора. В них вели тяжелые резные дубовые двери.
– Кабинет хозяйки, – с легким поклоном сообщил слуга, останавливаясь у двери в самом конце коридора. На его осторожный стук ответил требовательный женский голос, приглашающий войти.
«Кабинет» – неподходящее слово для этой великолепной комнаты», – промелькнуло в голове у Андрии. Мебель в стиле ампир, пол устилали персидские ковры. В камине, сложенном из массивных камней, весело потрескивал огонь. Генриетта Д’Арси поднялась с одного из огромных кресел, что стояли у камина, и пошла им навстречу, чтобы поздороваться с Дюбуа.
Это была красивая, ухоженная женщина с темными волосами, собранными в тугой узел на затылке. Глубоко посаженные глаза загадочно мерцали на ее смуглом лице, поражавшем тонкостью черт. Ростом она была почти с Дюбуа. Черное бархатное платье с глубоким декольте сидело на ней как влитое, подчеркивая красоту обнаженных, слегка припудренных плеч и полной, тяжелой груди.
Со страстной улыбкой она горячо стиснула Дюбуа в объятиях.
– Рене, дорогой, мы так давно не виделись!
Они поцеловались и нежно обнялись.
– Добывал пополнение для твоего утонченного собрания куртизанок. На этот раз я привез тебе настоящую жемчужину. Такую ты никогда не видела и, уверен, не увидишь.
Он перешел на французский и, продолжая говорить, подтолкнул Андрию вперед. Генриетта со сложенными под грудью руками молча слушала, пристально разглядывая девушку. Время от времени она согласно кивала и вставляла несколько слов. Когда капитан замолчал, женщина оглядела Андрию со всех сторон и сказала по-английски:
– Ее красота необыкновенно изысканна. Если и ее формы столь же совершенны, тогда она действительно находка. Но пока на ней это отрепье, мне трудно что-либо сказать.
– Поверь мне, я видел Андрию без одежды, ее тело совершенно.
– Что? Ты, Рене, видел ее а ля натюр и еще смеешь утверждать, что она невинна? – рассмеялась Генриетта.
– Да, и могу присягнуть перед каким хочешь судом, что это так. – Он понизил голос и украдкой посмотрел на Андрию: – Эта девственница готова стоять насмерть за свою честь. Но мы поговорим об этом позднее и наедине.
Как Дюбуа и предполагал, когда девушка пришла в себя после кошмарного происшествия, то ничего не помнила о случившемся с ней в каюте Дюма.
Генриетта повернулась к слуге:
– Отведи новеньких куда положено, и пусть служанки сразу же начнут приводить их в порядок. – Она сморщила припудренный носик: – Терпеть не могу вшей и прочую нечисть!
– Могу заверить тебя, что женщины чистые. За кого ты меня принимаешь, Генриетта! Я имею дело только с товаром высшего качества.
– Признаю, что была не права, Рене.
Когда служитель увел новых обитательниц заведения, Дюбуа рассказал ей о том, что случилось на борту «Мартиники».
Ему редко доводилось видеть Генриетту в смятении, но сейчас она явно утратила душевное равновесие.
– Боже мой, бедный Дюма! Знаешь, он был неплохим малым, правда, когда напивался, то приставал к моим девочкам со всякими гадостями. – Она поджала губы: – Здесь я такого не допущу… А эта невзрачная простушка – неужели она ее мать? Ну, не с такой же физиономией!
– А какая тебе разница? – ухмыльнулся Дюбуа и пожал плечами. – В этом есть свои преимущества, между прочим. Отличное подтверждение того, что девица и вправду девственница.
Генриетта, соглашаясь, задумчиво покивала головой.
– В этом есть смысл. Да, это сильный аргумент. Послушай, Рене, а сколько ты заплатил за нее в Макао? Я добавлю пятьдесят процентов комиссионных.
Он подошел к столу, который стоял между двумя кушетками. На нем лежал серебряный поднос с хрустальным графином, полным рубинового портвейна, и тремя хрустальными бокалами на высоких тонких ножках.
– Не возражаешь? – спросил Дюбуа, наполнив до краев два бокала и предлагая один из них Генриетте.
Она подошла к креслу у камина и села.
– Присядь, Рене, радость моя, и расслабься. – Она призывно похлопала ладонью по сиденью рядом с собой. – Доверь мне свои нечестивые планы в отношении девочки. Я сразу хочу поставить тебя в известность, что цена у меня твердая и я ее не изменю, какой бы красотой ни обладало очередное милое создание.
Он положил ей руку на колено.
– Моя высокомерная Генриетта, уж не думаешь ли ты, что я в состоянии потребовать ростовщические проценты с той, которая мне так дорога? – Он поднес к губам ее руку и поцеловал ладонь. – Мы же любим друг друга, верно? Если бы ты согласилась, я женился бы на тебе и увез далеко-далеко.
Генриетта от всего сердца рассмеялась – настолько несуразным было это предложение. Дюбуа не удержался и присоединился к ней.
– Рене, неужели ты увезешь меня вот от этого? – Она небрежно повела рукой вокруг. – И куда же ты меня заберешь? Неужто на свой жалкий корабль? Ха! Причина жениться на мне у тебя одна – запустить свои жадные лапы в мои деньги. Я, между прочим, женщина богатая, а ты, Рене, нищий.
– Нищий, куда тут денешься, – согласился капитан.
Ему нравилось пикироваться с Генриеттой. Она мгновенно могла преобразиться или в дикую кошку, или в веселую шалунью. Голова у нее работала что надо, и уж если она чего-то хотела, то вцеплялась в желаемое мертвой хваткой. Их игривые пререкания распаляли желание в них обоих, ожидающих того неизбежного момента, когда она проведет его в свой будуар. Рене Дюбуа оставался единственным клиентом Генриетты. Она не брала в расчет Калеба Каллагана, большого либерала и крупного дельца, которому лишь хотелось произвести впечатление на своих приятелей – таких же богачей, как и он сам. Все они занимались поставками сахара и ананасов с Гавайских островов. Каллаган отвалил десять тысяч долларов наличными за право наслаждаться ее прелестями.
– Итак, сколько же ты хочешь за крошку Андрию?
Рене с задумчивым видом погладил свою эспаньолку:
– Дай подумать.
Генриетта, продолжая мило улыбаться, начала прикидывать. Если Каллаган за нее без раздумий выложил десять тысяч, то сколько же он заплатит за прелести молоденькой девственницы? Пятнадцать тысяч? Да нет, это просто ничтожная сумма! Двадцать, а то и все двадцать пять тысяч долларов!
Рене, поставив бокал на стол, положил руки ей на плечи.
– А что ты скажешь, если я предложу продать девчонку прямо сейчас, с ходу?
– Да ты спятил! Она может принести мне целое состояние!
– Любая собственность в конце концов обесценивается, – напомнил ей капитан. – Особенно та, что из плоти и крови. Конечно, ты получишь за девчонку неплохие деньги, пустив с молотка ее девственность. Но в следующий раз она уже не будет девственницей, верно? И что ты будешь продавать тогда? Она, конечно, сохранит свою красоту, и мужчины не будут жалеть денег, чтобы обладать ею, но с каждым разом вкус новизны притупляется. Могу дать голову на отсечение, что через пару месяцев она будет приносить тебе столько же, сколько любая из твоих шлюх. Они же у тебя все милашки. Вот и подумай, дорогая, сколько заплатит какой-нибудь богач за право стать первым и единственным мужчиной, наслаждающимся прелестями юной красавицы.
Генриетта лихорадочно соображала. Если Калеб Каллаган отвалит двадцать или двадцать пять тысяч за то, чтобы попробовать девственницу, сколько же он заплатит за возможность забавляться с ней у себя дома? Он же мормон. У него уже есть две жены, и обе, между прочим, изрядные потаскухи. Он вполне может позволить себе третью. Ходят слухи, что Каллаган несметно богат.
У Генриетты загорелись глаза, и тоном, не терпящим возражений, она сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41