И вот принесение клятвы состоялось. Вас подняли бы с колен, уже немного возбужденного значительностью и грозностью произнесенных слов и ввели бы в зал заседаний капитула в сопровождении двух братьев. Примерно так же протекает и обряд внешнего посвящения. Только здесь вас бы ожидали и другие братья, и другое помещение, и другие таинства. Первое, что вы бы там нашли, это распятие Христово и вам сказали бы, что в него верить не надо и, просто, глупо, а отныне даже и преступно, ибо Христос был лжепророком, лишенным всякой власти, действовавшим лишь по наущении своей мелкой человеческой гордыни и невразумительного ума. Примерно то же говорят исмаилитские учителя правоверному мусульманину относительно священной книги Коран. Никакой он, мол, божественной природой не обладает и слушать надобно только учителя, истолковывающего какое-либо место из Корана, в этом настоящая истина.
По спине шевалье побежала струйка холодного пота, когда он услышал об исмаилитах, случайно это сказано или намерено? Ответа на этот вопрос у него не было и поэтому он решил не реагировать никак на эти слова.
Брат Гийом достал из-за пазухи баклажку, сделанную из сухой тыквы, звучно открыл пробку и отпил несколько глотков, после чего продолжил.
— Далее бы вас подвели к прецептору, последний бы вынул из крепко запертого футляра странную фигуру, название которой греческое — Бафомет, что переводится, как крещение мудростью. Фигура эта выглядит дико для глаза видящего ее впервые, и, что самое поучительное, разным людям она представляется разной. Иногда это череп, украшенный золотом и серебром, иногда голова старца с большой бородой, щеки и лоб золотые, а глаза из карбункулов. Кто-то говорит, что у фигуры два лица, а кто-то — три. Некоторые видят четыре ноги. Утверждают даже, что эта статуя о трех головах, иногда посвященному сообщается, что это Бог, создатель всего мира, иногда что друг Бога, но при всех различиях, возникших в головах воспринимающих людей, это всегда Бафомет, и только Бафомет. Прецептор, доставший голову, должен сказать одну обязательную фразу, указывая на фигуру: "Верь ей, ей доверься, и благо тебе будет! " Во время этой речи вы должны были бы с непокрытой головой склониться до земли, выражая этим почтение идолу. Но то еще не все.
Брат Гийом еще раз отхлебнул из баклажки.
— Далее последовал бы акт опоясывания «поясом Иоанна». Вас бы обвязали белым шерстяным шнуром, который через прикосновение к идолу, делается талисманом, поэтому, посвященный не должен никогда более снимать его, чтобы постоянно находиться под охраной волшебной силы в нем заключенной. К тому же пояс этот служит тайным отличительным знаком, по которому посвященные узнают друг друга и допускаются к мистериям ордена. Но и это, — монах потер переносицу тонким бледным пальцем, — еще не конец обряда посвящения. Вам бы объяснили далее, что вы, пренебрегая своим ложным человеческим достоинством, должны приложиться своими губами к срамным и нечистым местам тела прецептора и присутствующих братьев, закрепляя этим, на первый взгляд, унизительным актом свое теперь не только духовное, но и физическое с ними сродство. Этим, кстати, вам бы дали понять, что никакие запрещенные монастырским уставом формы общения между братьями не запрещены. Надобно сказать, что у того разрешения, помимо сакрального смысла, есть еще практический. Считается, что сохранение тайны посвящения таким образом обеспечивается замечательно, ибо нет риска, что братья общаясь с женщинами, все выдадут им.
После некоторого молчания шевалье сказал.
— У меня создалось впечатление, что вы сами, брат Гийом, не слишком одобряете все то, о чем только что говорили.
— Отнюдь. Вернее я так скажу, практическую пользу, приносимую сим сложным и своеобычно обставленным действом, я и признаю и, одобряю. Если таким образом можно держать в узде большое количество богатых, родовитых и необузданных господ — слава высшим силам. И что мне от того, что содомируемый сейчас в катакомбах капитула новый тамплиер пребывает в восторге от факта приобщения к великой и тайной силе. Пусть себе ошибается на здоровье и в удовольствие. Согласитесь, больше верят тому врачу и той гадалке, что дороже берет. Так и тут, настоящее возвышение человек обретает или думает, что обретает, через противоестественное унижение. Я то знаю, что суть в другом.
Шевалье почувствовал, что ему становится жарко. Его взволновал не столько сам рассказ о содомских тайнах тамплиерства, сколько отношение к ним этого монаха. Реми де Труа спрашивал себя — почему он со мной так откровенен? Реми де Труа чувствовал, что решение, принятое им черной ночью над трупом неизвестного ассасина в лесу, возле источника св. Беренгария, начинает расплываться, теряя свой смысл. Опять впереди мертвое море опасной неизвестности.
— Ну, наконец-то, — удовлетворенно сказал брат Гийом.
— Что, наконец-то? — почти огрызнулся собеседник, сверкая глазами.
— Наконец-то, я пробился сквозь выращенную вами на душе броню. Признаться, я просто любовался тем, с какой легкостью вы приняли известие, о том, что никаких сокровищ вам не получить. Приятно лишний раз убедиться, что не ошибся в человеке.
Маска на лице шевалье де Труа застыла в опасливом оскале, было видно, что смятение взвилось в нем снова. И он опять не знал, что говорить.
— Да, да, вы что-то предчувствуете и в правильном, мне кажется, направлении.
— Ну так говорите же. Я признаю, вы одержали надо мною победу, так не тяните и объясните какую!
— Не собираясь вас оскорбить, скажу вам, что мне не нужна ни победа эта, как вы выразились, ни ваше признание. Смешно было бы радоваться приобретению того, что невозможно потерять.
— Опять загадки!
— Нет, — сухо ответил брат Гийом, и в лице его проступила усталость, — очень скоро вы поймёте. Сейчас я удовлетворен другим, удачей, если так позволительно будет здесь сказать. Но покончим с этим. Смею думать, что достаточно живописно обрисовал обряд вступлении во внутренний орден ордена тамплиеров.
Шевалье кивнул.
— Так вот должен заметить, что это был не более, чем карнавал, если разобраться. Так мы именуем всякое пышное действо, организованное, чтобы впечатлить профанов. Но об этом уже, кажется, шла речь. Так вот, настоящее посвящение происходит не там, а здесь и посвящают не толпу высокородных обжор, пьяниц, содомитов, а одного лишь весьма непривлекательного внешне и весьма способного негодяя. Могу вас поздравить, — брат Гийом со сдержанной картинностью развел руками, — с нынешней минуты вы, в истинном смысле слова, рыцарь Храма Соломонова. Хотя бы в том смысле, что этот легендарный государь почитается примером очень умного человека.
Шевалье настороженно молчал. Коснулся рассеяно рукой бородатой мозаики, коей являлось его лицо. Но говорить ему ничего не пришлось, монах заговорил сам.
— Я понимаю, почему вы не выражаете особой радости.
— Почему же по-вашему?
— Радоваться непосредственно мог бы в этой ситуации человек сообразивший, что его все-таки не убьют в конце разговора, вы догадались об этом с самого начала. Или просто не боитесь смерти?
Новопосвященный ничего не ответил.
Брат Гийом снова потянулся к своему лекарству.
— Осталось только завершить этот разговор. Меня, знаете, очень удивляет то, что вы не заводите речь, об одном очень важном моменте.
— Каком?
— Вы не спрашиваете, почему мы выбрали вас.
Шевалье опустил голову. Слишком рано расслабился, именно сейчас, кажется, и начнется самая рискованная часть подземного разговора.
— Кроме того, не намекаете, что вы вправе отклонить ту честь, что я вам только что объявил. Ведь вы не давали никаких клятв, не топтали распятия, не плевали на него и не вылизывали причинных мест господ высокопоставленных тамплиеров.
Шевалье молчал, сжав кулаки.
— Может быть вы чувствуете, что, хотя всего вышеперечисленного не делали, но окольцованы некой более страшной силой, чем все представимые тайны? Молчите? Ладно, опять придется говорить мне.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ. НАЙДЕН!
Секретарь Султье поклонился и сообщил, что прибыл к воротам королевского дворца подозрительный всадник. Он требует немедленной встречи с господином великим провизором.
— А со мною он не желает поговорить?! — тряхнул брылами патриарх. В его тоне чувствовалась сильная досада, только трудно было определить ее направление.
То ли старик был недоволен тем, что все нити сегодняшней ситуации стягиваются в руках Д'Амьена, то ли его просто возмущало то, что никому не известный бродяга требует встречи с одним из самых значительных лиц в государстве.
— Как он выглядит? — спросил великий провизор.
— Облик его непримечателен. Он просил передать вам это, он настаивал на том, что вас это заинтересует.
Д'Амьен взял в руки протянутый ему кусок ткани, улыбнувшись, сказал:
— Еще бы, этого человека я жду давно. И с очень, очень большим нетерпением. Ваше величество, господа, у меня состоится один короткий конфиденциальный разговор, результатом которого могут стать большие решения.
— Какие у вас могут быть тайны от нас? — мрачно поинтересовался Конрад.
— Только временные, — нашелся великий провизор, — зовите его, Султье, зовите.
В маленькую комнату возле тронной залы ввели запыленного, изможденного на вид человека, он бросился на колени перед Д'Амьеном.
— Ладно, ладно, — пробормотал тот, — лучше поскорее рассказывайте, Гуле.
— Монастырь ордена св. Лазаря на берегу Мертвого моря.
— Это точные сведения?
— Деньги сделали свое дело.
— Но он, насколько я понимаю, жив, значит не все дело сделали деньги!
Гуле опять склонился в поклоне.
— Именно так, мессир. Мы сумели подкупить только внешнюю охрану.
— Что вас остановило?
— Внутренняя охрана, — он находится в тюрьме лепрозория, за двойными стенами и еще надо учесть запоры на самой тюрьме, так вот, эту внутреннюю охрану, с некоторых пор сменили, там теперь на страже прокаженные рыцари. Они равнодушно относятся к деньгам.
— Они равнодушно относятся к маленьким деньгам, надо предложить им больше.
— Прошу прощения, мессир, боюсь, что и очень большие деньги тут не слишком помогут. За такой проступок их могут изгнать из ордена. Никакие деньги им не возместят того, что они при этом теряют. Не говоря уж и о том, что и повесить могут. Такое у итальянцев практикуется.
Д'Амьен быстро покусывал верхнюю губу.
— Что же вы предлагаете, не пришли же вы сюда с пустыми руками!
— План только один, с учетом, конечно, того, что все нужно делать очень быстро. Надо послать пару десятков умелых людей с оружием. Внешняя охрана даст себя связать и избить и поднимет шум лишь после окончания дела. Ворота внутренней тюрьмы можно взломать, я выяснял. Во время переполоха они там и… убьют его. Если повезет, они успеют и ускакать даже. Все ведь ворота будут открыты. Ночью конечно, надо это делать.
— Вряд ли они успеют ускакать.
Гуле пожал плечами и криво усмехнулся.
— Вот тут надо как раз пообещать побольше денег, не просто отпущение грехов, как вы обычно делаете, мессир, а именно деньги.
— И ты берешься найти достаточное количество таких удальцов?
— Десяток или полтора найду обязательно.
— И сам их возглавишь?
— Ну вы же знаете мои условия мессир. Если я сделаю все как вы хотите…
Великий провизор махнул рукой.
— Да, да, все получишь, и шлюху эту и остальное.
Но надо спешить Гуле, надо спешить.
— Мне надо поспать несколько… Совсем немного мне надо поспать и я готов для седла. А все необходимые распоряжения я отдам немедленно.
— Хорошо. И помни, я рассчитываю на тебя. От тебя кое-что зависит, даже, я сказал бы, многое зависит. Может быть, тебе захотят помешать.
— Кроме смены внутренней охраны никаких других приготовлений я у итальянцев не заметил.
— Даже эта смена уже кое о чем свидетельствует.
— Пожалуй, но я буду осторожен и предусмотрителен. Я заинтересован в успехе не меньше вас, не забывайте.
— Тем лучше, да хранит тебя господь, — великий провизор перекрестил стоящего на коленях, — да и вот еще что.
Д'Амьен подошел к большому плоскому ящику, стоявшему на широком подоконнике, открыл его длинным ключом с кудрявой бородкой и достал оттуда большой, вышитый разноцветным бисером кошелек.
— Видишь, если я, глава ордена, живущего подаянием во имя болящих паломников, так щедро трачу деньги, можешь себе представить, с какой строгостью я взыщу, если что-то будет не так.
— Я и без этого все понял, — кивнул, крестясь Гуле, и задом попятился к двери, прижимая кошелек к груди.
Появление великого провизора в тронной зале было встречено внимательными, выжидающими взглядами. На сухом птичьем лице графа Д'Амьена трудно было что-то прочесть.
— Не томите, не томите нас, граф, — проныл патриарх, — о чем вы там договорились с этим своим секретным человеком?
— Погодите, Ваше святейшество. Маркиз, насколько я знаю, значительная часть выборных находится в вашем лагере.
— Ровно половина, вторая в лагере Раймунда.
— Боюсь, что с этими нам придется распроститься.
— Почему вы так решили?
— Я просто уверен, что граф Раймунд отдал соответствующие распоряжения и его люди не подчиняться ничьему приказу и не выдадут никого.
— Весьма возможно, — нахмурился Конрад, — но вы мне ответьте на главный вопрос — вы решились на выступление?
— Послезавтра утром. И не надо размахивать руками. К этому времени станет окончательно ясно, стоит ли затевать то, что мы задумали.
— Опять ваши проклятые тайны! — не выдержал патриарх, его щекастое лицо побагровело от злости.
— У меня есть основания для подобного поведения, — парировал Д'Амьен, — о том, что случилось с графом Раймундом вы знаете. Да и его величество поддерживает меня в моих действиях.
Все обернулись к забытому в перепалке королю. Чтобы не выказать смущения и волнения, Бодуэн-фальшивый демонстративно нахмурился и весьма важно кивнул.
— Да, господа, мне кажется, что великий провизор прав. Мы выступим послезавтра утром. Кроме того, еще не прибыл никто из моих детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78