Он старался не столкнуться с людьми, будь то рабы или надсмотрщики и к вечеру оказался на той дороге, что должна была привести его к источнику св. Беренгария. Когда солнце всерьез занялось своим закатом, он увидел харчевню, где уже, по-видимому, ожидал человек, в руки коего следовало передать послание брата Гийома. Почувствовав, что волнуется, шевалье удивился, ведь не предстояло ничего серьезного или рискованного. Войти в харчевню, спросить баранью лопатку и местного просового пива. Все остальное — дело этого неизвестного. Несколько раз глубоко вздохнув, как его учили еще в подземельях замка Алейк, шевалье овладел своим состоянием. Пришпорил жеребца и тот, громко цокая копытами, въехал в широко распахнутые ворота. Едва миновав их, де Труа остановился и осмотрелся. Ничего, кажется, особенного. Двое голых по пояс поварских парней рубят ржавыми от вечной крови топорами недавно освежеванную тушу. Видимо для засолки. Это в самом углу двора у дверей кухни. Оттуда, время от времени, выкатываются клубы аппетитного пара.
У коновязи топчется с десяток лошадей. На рассохшемся бревне, у самого входа, сидит старик в вытертой безрукавке и разбитых чувяках, глаза закрыты, что-то медленно жует. Из харчевни доносится равномерное бульканье голосов.
«Ладно», — сказал себе шевалье, и, подъехав к коновязи, спрыгнул с коня. Оделся он, как и было ему велено, в кожаную, грубой работы куртку, серые шосы, на чреслах широкий с медными бляхами пояс. На поясе длинный латинский меч в небогатых ножнах, хочешь — гадай, кто это: разорившийся дворянин, дружинник местного барона, отлученный от церкви крестоносец, а может, просто охотник? Привязав коня и оглядевшись еще раз, нет ли где кого, шевалье не торопясь, поднялся по широким большим ступеням на веранду, образованную четырьмя массивными закопченными колоннами, поддерживающими крытый соломою навес.
Внутри харчевни его не ожидали никакие чудеса. Шибануло в ноздри запахом горелого чеснока, пота и гнилой упряжи. В глубине, как водится, горел очаг возле него стояло несколько длинных столов. Основная масса гостей собиралась именно там. Мелкие местные дворянчики, приказчики, стражники, сменившиеся с дежурства возле источника. Да и просто голодранцы. Пили, как правило, пиво с подмешанным соком белены, отчего потом рвало под утро. Играли в кости, время от времени в спорных ситуациях хватались за кинжалы, но до настоящей поножовщины здесь доходило редко.
И, что отметил шевалье, — не было ни одного сарацина. В этих пограничных поселениях в общем стиралась грань между поклоняющимися Христу и Аллаху, и, если в Иерусалиме или Аккре такая, чисто латинская харчевня была делом обычным, то подобную чистоту религиозных нравов здесь, в глухих предгорьях Антиливана, можно было расценить, как некую странность.
Шевалье сел за свободный стол в темном углу и старался не смотреть по сторонам, чтобы не показать, что он ищет встречи с кем-то. За его спиной то и дело раздавались взрывы хохота.
Подбежал сын хозяина, прислуживавший гостям в зале, и осведомился, чего господину угодно.
— Баранины и пива.
И то и другое принесли очень быстро, и то и другое было очень кстати, ибо гонец изрядно проголодался.
Не прошло и нескольких минут, как сын хозяина появился снова.
— Что тебе нужно? — сурово спросил шевалье де Труа.
— Господин, что сидит в том углу — очень важный — просил узнать у вас, не соблаговолите ли вы объединиться с ним на сегодняшний вечер. Ибо он скучает без благородного собеседника.
— Скажи, что я готов.
Сзади послышались тяжелые, уверенно приближающиеся шаги. Шевалье мог бы спорить на что угодно, что они принадлежат рыцарю, причем не юному и далеко не последнему по родовитости и силе. Простолюдины шаркают подошвами при ходьбе, монахи передвигаются почти на цыпочках, женщины семенят. Так как это господин, ходят только рыцари.
— Приветствую вас, сударь, — пророкотал под самым потолком харчевни сочный бас.
Де Труа поперхнулся пивом, настолько был знаком ему этот голос. Обернувшись и рассмотрев лицо говорившего, он смог преобразовать свое удивление в слова. — Барон де Кренье?
Барон был поражен еще сильнее, чем сидящий перед ним человек, это доказывалось тем, что он смог выговорить только один звук, глядя в столь знакомое и столь отталкивающее лицо.
— Ты?
— Садитесь барон, садитесь, не надо привлекать излишнее внимание.
С трудом перебарывая окаменение членов, барон последовал этому совету. Попытался поставить принесенный с собою кувшин, но неловко разбил его, зацепив за столешницу.
Тут же появилась пожилая женщина и начала безропотно прибираться. И пока она восстанавливала порядок, барон выпученными глазами разглядывал своего старого знакомого.
— Ну, я это, я, неужели вы не можете привыкнуть к этому. Так можно и о деле забыть.
— Так это ты? — спросил вновь рыцарь, никак не могущий отделаться от тяжелого потрясения.
— А вы надеялись, что сгнил где-нибудь в сарае для масличных рабов?
Барон трубно прокашлялся в ответ на эти слова.
— Злишься? Почему?
— Не до этого мне.
Де Кренье протянул через стол широкую, отполированную как красное дерево с янтарными мозолями, рыцарскую ладонь.
— Давай то что привез.
Шевалье огляделся и быстрым, но несуетливым движением положил в ладонь барона кожаный футляр. Он тут же исчез в бесчисленных складках рыцарского олио.
— А кто такой ты теперь? — не унимался барон, — судя по тому, что тебе доверили, живешь ты точно не в сарае.
У шевалье слегка дрогнули ноздри и сузились глаза, вряд ли это можно было различить в полумраке харчевни.
— Как бишь тебя звали. А… Да, забыл.
— Барон, чем быстрее вы забудете о том, что когда-то я помогал вам в бытность вашу конюхом, на конюшне Агаддинской капеллы, тем лучше будет для нас двоих.
Барон де Кренье нахмурился, ему трудно было в одночасье отвыкнуть от своего прежнего брезгливо-покровительственного отношения к этому уродцу. Он открыл рот, чтобы высказаться по этому поводу, но посланец великого капитула, заметив это, быстро и решительно сказал.
— Что касается имени, то зовут меня шевалье де Труа и все, что мне говорится, я воспринимаю как носитель этого имени, в высшей степени благородного, как вы, наверное, поняли.
Сколь ни был косен мозг провинциального тамплиера, де Кренье сообразил, что продолжать настаивать на своих воспоминаниях не стоит. Если братья из Иерусалимского капитула решили, что эта пятнистая рожа имеет право нагло носить настоящее дворянское имя, значит так нужно.
— Уедешь завтра утром, на рассвете. Подойди сей час к хозяину и попросись на ночлег.
Сказав это, де Кренье встал и, покачиваясь удалился. Треща старыми ступенями, поднялся на второй этаж, где вдоль галереи располагались комнаты для постояльцев. Исподволь наблюдая за своим бывшим господином, де Труа без труда определил, какую из них занимает де Кренье. Дальше шевалье сделал так, как было посоветовано. Попросил дать ему какой-нибудь угол до утра. Запер за собою дверь, через узкое окошко выбрался наружу и залег в кустах у ворот харчевни. В это время года луна появляется рано, так что огороженная частоколом громадная деревянная изба была как на ладони. Наблюдая за нею, шевалье размышлял над тем, какой важности дело предстояло де Кренье, если он счел возможным снести недвусмысленно выраженную словесную пощечину от молодого урода, еще не так давно получавшего полуобглоданные кости из его рук.
Чутье подсказывало шевалье, что встреча, если она уже назначена бароном, произойдет этой ночью. А стало быть где-то поблизости, чтобы можно было добраться до места пешком, не будя округу грохотом копыт.
Де Труа не ошибся в своих расчетах. Де Кренье грузно перебрался через ограду харчевни в том месте, где она была затенена кроною карагача. Движения рыцаря были затруднены, а его сопение было слышно тихой лунной ночью шагов за пятьдесят.
Мягко, осторожно ступая де Труа заскользил за ним, петляя меж камней, так чтобы все время находиться в тени. Барон стремился к тому же, но получалось у него не столь ловко. То и дело он, во всем своем массивном великолепии, оказывался на виду на каком-нибудь лунном валуне. Двигался он вверх, в горы, в сторону от Беренгариева источника. Пройдя шагов семьсот-восемьсот, он остановился возле старого полузасохшего кедра, тяжело и часто дыша. Когда на него падал столб лунного света, было видно, что от него валит пар.
Место встречи или всего лишь место отдыха? Ответ на этот вопрос явился сам собой, из кроны кедра бесшумно рухнул человек и тут же выпрямился перед неуклюже отшатнувшимся рыцарем. Шевалье инстинктивно еще глубже вжался в тень камня, возле которого присел шагах в тридцати от места рандеву. Так прыгать, как этот человек из кедровой кроны, латиняне не могли, этому не учили даже в тамплиерских палестрах. То, что приятель де Кренье был с востока, с сарацинского востока, не вызывало сомнений. Но это не сельджукский всадник, не египетский гулям, не курдский мерхас. Сердце шевалье колотилось, как сумасшедшее. Дохнуло чем-то знакомым. Знакомо пугающим.
Свидание в кедровом мраке было коротким. Барон отправился тем же путем обратно. А его таинственный собеседник поспешил дальше в горы. Шевалье, не раздумывая, скользнул вслед за ним. Ему нужно было проверить кое-какие из своих, только что возникших подозрений. Для этого ему нужно было догнать собеседника барона. Тот, чувствуя себя в безопасности, не слишком скрывался, так, что следить за ним было нетрудно.
Итак, думал он, оказывается у самых рьяных воителей за Христа, у рыцарей Храма Соломонова, есть какие-то связи с бандой фанатичных убийц из ассасинских замков! Голова шевалье работала стремительно и легко. В том, что преследуемый был ассасином, у него почти не было сомнений. Тогда получается, что даже, достигнув высот среди храмовников, он не сможет отомстить Синану. Внешняя враждебность белых плащей и красных поясов лишь ширма, за которою стоит тайная связь. И тогда, получается, что он, все претерпевший и всех обманувший, просто глупый ребенок, который сидит на полу между ног отца и старается поссорить его правую ногу с левой!
Кровь прилила к лицу шевалье, стыд, боль и отчаяние кипели в этой крови. Ему казалось, что собранная по кусочкам кожа лопнет под напором этих неожиданных страстей. Оставалась одна надежда — этот таинственный собеседник барона все же не ассасин, хотя и очень похож. Был только один способ выяснить все с безусловной точностью — убить его. Де Труа стал осторожно сокращать дистанцию. Когда между ними осталось меньше двадцати шагов, неизвестный что-то почувствовал. Остановился, прислушался. Сделал шаг, опять остановился и оглянулся, так и стоял некоторое время, улавливая токи ночи. Потом успокоено обернулся и бормоча что-то себе под нос, может быть насмехаясь над своей подозрительностью, пошел дальше. Сделав шагов пять или шесть, снова замер. После этого у шевалье не было сомнений с кем он имеет дело. Именно так его учили определять крадется за тобой кто-нибудь или нет. Что ж, сказал он себе и вытащил из-за пояса метательный кинжал. И стоило неизвестному обернуться еще раз, как лезвие, блеснув в воздухе, вонзилось ему в грудь.
Де Труа обыскал тело и нашел то, что рассчитывал найти. И вот, сидя на камне возле остывающего трупа и подбрасывая на ладони нож с коротким позолоченным лезвием — непременный атрибут каждого фидаина — шевалье размышлял, что ему теперь делать.
Одно было несомненно — резко увеличивалось этой ночью количество тех, кому следовало отомстить. Орден тамплиеров, на который он так рассчитывал в борьбе с Синаном, сам теперь должен был быть подвергнут наказанию. То, что сейчас шевалье не представлял как это сделать, не имело значения. Мучительным раздумьям подобного рода де Труа предавался недолго. Слишком очевиден был общий вывод. Надо каким-то образом столкнуть замок Алейк с орденом и тогда он, Реми де Труа, отец Марк, Анаэль, Исмаил будет отомщен. Причем осуществлению этого замысла начало уже положено — он посмотрел на лежащий у ног труп ассасина. Будем считать, что орден храмовников нанес неожиданный, грубый удар по своему тайному партнеру, нарушая течение скрытных и, видимо, взаимовыгодных дел. Замок должен теперь, если в нем не иссякло самоуважение, нанести ответный удар.
Шевалье встал и, еще раз взвесив в руке ассасинский нож, стал спускаться к харчевне.
Интересно, что сейчас делает барон? Очень бы не хотелось, чтобы он, проявляя несвойственное ему рвение, прямо сейчас поскакал в Агаддин. Не должен, не похоже на него. Задание ведь выполнено, можно выспаться, как следует позавтракать и тогда уж трогаться.
Барон был обречен дважды. Во-первых, как Кренье, человек посвященный в то, кем был рыцарь по имени де Труа всего год назад, он должен умереть, дабы у него не возникло желания поделиться своими воспоминаниями с капитулом. Во-вторых, он будет убит, как тайный посланец ордена и будет убит так, как это делают фидаины, чтобы у того же самого капитула не возникло сомнений в том, кто делает против него выпад.
Перебравшись через забор харчевни, шевалье тихо подошел к коновязи и пересчитал лошадей. Кажется все на месте. Он собирался было вернуться по крыше в свою комнату, но услышал шаги, кто-то как раз покидал харчевню, шаги эти невозможно было спутать с чьими-то ни было. Де Труа понял, что недооценил своего бывшего хозяина. Для этого обжоры и выпивохи, служба, все-таки, прежде всего. Сейчас он заберется на коня и ускачет. Коня! Реми быстро осмотрел лошадей, у одного из породистых жеребцов висела на морде торба с овсом. Решил барон перед дорогой покормить своего верного друга. Шевалье нырнул под брюхо жеребцу и ассасинским кинжалом надрезал подпругу, так чтобы она лопнула на первой же сотне шагов.
Барон освободил морду коня от торбы, отвязал повод от бревна коновязи, подвел к валуну с плоским верхом, которым пользовались здесь, чтобы взбираться в седло. Забрался, похлопал своего друга по шее, что-то пробормотал ему на ухо поощрительное и дернул поводья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78