Отсюда все предосторожности. Особенно же они станут важны в том случае, если мы найдем общий язык.
Ответом говорившему было молчание. Если бы в подземелье были мухи, стало бы слышно как они жужжат.
Раймунд Триполитанский снова поднял ко рту свою свернутую трубой ладонь, но кашлять раздумал.
— Де Торрож при смерти, это знают все, даже мои поварята. Не разумнее ли нам подождать выборов нового великого магистра и, посмотрев, как он будет себя вести, решить, стоит ли нам устраивать подобные собрания.
Д'Амьен сдержано улыбнулся, улыбнулся и второй человек, тот что сопровождал короля.
— Воля ваша, граф Раймунд, но, насколько я знаю, у ордена тамплиеров, со времен его основания, сменилось не менее дюжины великих магистров, но от этого ни его жадность, ни его наглость, ни его развращенность не уменьшились, а наоборот, от года к году нарастают. Разумнее, по-моему, не терять время попусту, ибо, с каждым днем, их правая лапа все ближе к нашему горлу, а левая — к нашему карману. Причем, я имею в виду не только орден Госпиталя, а всякое горло и всякий карман в Святой земле.
— Все, что вы говорите, справедливо, — негромким голосом человека, привыкшего, чтобы его слушали внимательно, заговорил маркиз Монферратский, — и у графа Раймунда и у меня, многогрешного, немало противоречий с тамплиерами, и я был бы рад укоротить когти на их загребущих лапах. Но не хотим ли мы выдать страстно желаемое за уже почти возможное, и не собираемся ли требовать того, что потребовано быть не может? Ведь чем дальше, тем римский престол определеннее высказывается в их пользу. Клирики тамплиерских церквей так и не подчиняются патриарху Иерусалима, а сколько было составлено петиций! Над великим магистром ордена только два начальника папа и Бог.
— Над любым из здесь присутствующих начальников немного, — сказал граф Д'Амьен. — Самое неприятное было в том, что в словах итальянца все было правдой.
Маркиз между тем продолжал.
— Кроме того, ни для кого не секрет, что нищенствующие братья хранят в своих подвалах такие сундуки, что в сравнении с ними все наши, даже объединенные — ничто.
Граф Д'Амьен поднял руку успокаивающим жестом.
— И это верно, маркиз. Видите, я не спешу вам возражать. Я хочу лишь сказать вам, что при определенных обстоятельствах их сундуки могут превратиться в камни на шее ордена храмовников.
— Изволите говорить загадками? — недовольно буркнул патриарх.
— Нет, нет, ваше святейшество. Все, что в моих словах кажется загадочным, рано или поздно откроется. Ведь не для того я пригласил сюда самых влиятельных людей Святой земли, чтобы играть с ними в прятки. Для начала я предлагаю всем желающим поразмышлять над тем, почему римский капитул, вернее сказать, первосвященники оного, неуклонно и неизменно благоволят ордену храмовников. Ведь не только потому, что они богаче других, что в том капитулу? Ведь Храм, насколько нам известно, все равно с ними не делится.
— Вы задели слишком важный момент, граф, — веско сказал король, — негоже и далее держать нас в неопределенности. Договаривайте.
Граф Д'Амьен бросил в сторону его величества недовольный взгляд. За время общения с Бодуэном IV он привык к тому, что тот, по большей части, помалкивает и не смеет брать начальственного тона, равно как и патриарх Гонорий, который, если принимать во внимание абстрактную иерархическую шкалу, мог считаться стоящим выше великого провизора. Глава ордена иоаннитов привык лидировать, и эта его привычка была основана на ощущении огромной силы своей организации. Госпитальеры уступали в богатстве и влияний только храмовникам, и было бы логично, чтобы именно они возглавили борьбу с ними. Д'Амьену хотелось, чтобы его потенциальные союзники понимали реальную расстановку сил.
Глядя в глаза его величеству, великий провизор сказал:
— Я, к сожалению, не в силах окончательно рассеять неопределенность в этом вопросе. По моему мнению у храмовников издавна имеется на вооружении некая тайна, сведения или реликвия, заставляющая папский престол вести себя подобным образом.
Конрад Монферратский поморщился.
— Вы всегда отличались богатым воображением, граф. Посудите сами, могла ли в таком вертепе, как римская курия, некая могущественная тайна сохраняться в неприкосновенности более менее длительное время?
— Дело здесь не в особенностях моего воображения, маркиз, я просто пытался рассуждать логически. Патриарх несколько раз торопливо умыл свои маленькие ручки.
— Весьма огорчителен для моего старого сердца, циничный настрой ваш, господа, по отношению к римской церковной администрации, но в данном случае, вы, пожалуй, правы. Я хорошо знаком лично с пятью или шестью кардиналами и, должен с прискорбием заметить, что люди они слишком уж не без слабостей. А ведь никто даже и полусловом не проговорился на этот счет.
Граф Д'Амьен поднял обе руки, показывая, что пора бы закрыть эту дискуссию.
— Оставим это обсуждение, за его явной бесплодностью. Мы незаметно отклонились от цели нашего сегодняшнего собрания. Нам следует признать, или не признать, как угодно будет высокому заговору, что поползновениям ордена тамплиеров пришло время положить конец, ибо сами они давно уже полагают свои права и свое могущество беспредельным.
Далее, соблюдая внешний порядок подчиненности, великий провизор обратился к королю.
— Что вы на этот счет скажете, Ваше величество?
Бодуэн IV, несмотря на не слишком яркое освещение, рассматривал ногти на своей руке. — Я держусь того мнения, что откладывать нам… есть продолжать терпеть их самоуправство нельзя. Это, на пользу это не пойдет. Никому из присутствующих, у тамплиеров не бывает длительных союзников. Сейчас ущемлены интересы всех. Вас, маркиз, они преследуют в Агаддине, вас, граф Раймунд в Тириане, они повесили недавно двоих ваших егерей? О бедствиях и унижениях его святейшества, я уж не говорю. Что же касается династии, — из уст короля вырвался нервный смешок, — вы не хуже меня знаете реальные пределы власти Иерусалимских королей, у нас любой барон сам себе власть, а вы, господа, более государи, чем я сам. По Иерусалимскому кодексу Годфруа…
Видя, что речь короля сворачивает не на ту тропку великий провизор счел нужным вмешаться.
— Извините, Ваше величество…
— Да, — вздохнул Бодуэн IV, — да, вы правы, не стоит сейчас ворошить этот муравейник. Доспорим после победы. Сейчас у нас один враг. Очень сильный. Никому с ним не справиться в одиночку, и никому, что еще важнее, не договориться. Но если вместе: династия, патриарх, держатели крупнейших феодов, орден Святого Иоанна, наконец, — не перевесит ли все это таинственные заслуги тамплиеров на весах истории?
Никто не стал возражать королю.
Граф Д'Амьен взял с сиденья, стоявшего рядом, толстую, с металлической крышкой и серебряными застежками библию, поднял ее на левой руке и наложил сверху правую. К нему по одному стали подходить и остальные участники разговора. Первой, поверх сухой ладони великого провизора, легла пухлая ладонь его святейшества, потом железная длань Раймунда и, наконец, длиннопалая кисть итальянского маркиза. Все было совершено в молчаливой торжественности. Имел место и небольшой конфуз. Д'Амьен не рассчитал своих сил и вскоре почувствовал, что едва удерживает одной левой рукой, отягощенную общею клятвой, библию. Второй иоаннит, тот что с рассеченной губой, вовремя подскочил сбоку и помог ему. Король подошел «к клятве» последним.
После совершения этого обряда, первым убыл тот, кто клялся последним — его величество Бодуэн IV. Ненадолго задержались и Раймунд с Конрадом. Натянув капюшоны, они по очереди исчезали во тьме коридора. Их, по одному и разными путями, выводили из помещения лечебницы.
В потайной комнате остались трое. Великий провизор, патриарх и монах-иоаннит, тот, что поддерживал библию во время клятвы. Его звали де Сантор, в недавнем прошлом приор Наркибского замка, главной цитадели Иоаннитов в Палестине, человек не слишком родовитый, но продвинувшийся ввиду своих явных способностей.
Граф Д'Амьен заговорил после некоторого молчания. Вид у него был отнюдь не торжествующий, чего, казалось бы, можно было ожидать после столь патетическим способом заключенного договора со всеми сильными людьми королевства.
— Нам предстоит обсудить еще некоторые весьма важные проблемы. Я колебался стоит ли это делать в присутствии наших владетельных друзей. В конце концов, я решил, что излишняя доверительность, по крайней мере в настоящий момент, может только повредить.
Патриарх Гонорий погладил себя по округлой щеке.
— Говорите, наконец. Я с трудом представляю себе круг, который был бы уже нашего.
Великий провизор улыбнулся, и улыбка у него вышла несколько кривой.
— Я с удовольствием бы заменил политическую жизнь каким-нибудь подобьем шахматной партии, ибо количество случайностей норовящих встрять в колеса хорошо разработанному замыслу иной раз столь велико, что у меня опускаются руки.
— Мне хочется возразить против слова «случайность». Ибо, всякая случайность — всего лишь проявление чьего-то замысла, его ответного хода. Опасно считать жизнь хаотичной. В тот момент, когда она такой кажется, это значит, что она кем-то более умным организована против вас.
Д'Амьен задумчиво кивнул.
— Может быть, может быть. Но вернемся к нашей конкретной проблеме.
— Вернемся, — готовно согласился патриарх. Он тоже не слишком любил абстрактные разговоры, и не всякий род учености полагал благом. Приемы греческой риторики его просто раздражали и отвращали.
— Полагаю, что весьма скоро встанет вопрос о престолонаследовании.
— Вы считаете, что Бодуэн уже так плох?
— Ну, многое вы и сами могли рассмотреть, хотя бы и при таком освещении, ваше святейшество.
— Что-то с рассудком?
— Что-то с волей. Внутренне он мечется. Вроде бы он под нашим полным влиянием, но, вместе с тем, строить дальнозоркую политику в расчете на него было бы близоруко. Сегодня он с нами, а завтра бог весть.
— А почему вы, мессир, не захотели вести этот разговор в присутствии графа и маркиза? — осторожно спросил де Сантор.
— Потому что, по крайней мере для одного из них, он был бы слишком болезненным.
— Вы хотите сказать…
— Да, один из этих господ, лучшим исходом схватки с тамплиерами, видит свое воцарение на Иерусалимском троне.
— Кто же именно? — живо спросил патриарх.
— Итальянец, ваше святейшество. Он много сильнее Раймунда и, я бы сказал, самостоятельнее в мыслях. Постепенно он уже многих приучил к мысли, что его восшествие на престол, в принципе, возможно, но при этом он трезво смотрит на вещи, и понимает, что возможность эта не из разряда ближайших. Он также не уверен в том, что мы захотим поддержать его притязания.
— А мы захотим? — спросил патриарх.
— Пока не хотим. А когда захотим, то не сразу ему скажем об этом. Пока нам нужно очистить ситуацию в непосредственной близости от Сионского холма.
— Во-первых, мальчишка, — сказал де Сантор.
— Ему нет и двенадцати, в ближайшие пять лет он не опасен. Он медленно развивается и кажется моложе своих небольших лет. Верный признак — вокруг него не вьются прихлебатели и нет даже намека на какую-либо партию. Туповат, с характером крысенка. В общем, несимпатичен. Никому.
— Во-вторых, две дочери, — загнул пухлый палец его преосвященство.
Д'Амьен наклонил голову.
— Вот о них я и собираюсь поговорить. Воцариться любая из них может лишь по заключении подходящего брака, как сказано в уже упоминавшемся здесь всуе кодексе Годфруа. На мой взгляд, есть только один человек, устраивающий нас в этом смысле.
— Гюи Лузиньянский, — с утвердительной интонацией произнес де Сантор.
— Гюи Лузиньянский, — согласился Д'Амьен, — и сразу по многим причинам. Известно, что для него во всем свете существует только один реальный авторитет, только один человек, к слову которого он склонен прислушиваться.
— Ричард Плантагенет.
— Да, де Сантор, Ричард. Видимо недаром этот человек получил прозвище Львиное Сердце. Как бы там ни было, Гюи является его обожателем и подражателем. Рыцарский кодекс для него превыше доводов рассудка, и божьего гнева и нашептываний Маммоны. Для нас в этой ситуации важно не то, что Ричард храбр, а то, что к тамплиерам он относится значительно хуже, чем к нам — Патриарх Гонорий притворно вздохнул.
— При таком короле, как Гюи, очень важно будет то, кто именно будет его супругой.
— Кого вы надумали ему в королевы? Изабеллу или Сибиллу?
— Принцесса Сибилла, по моему разумению, слишком уж похожа характером на своего батюшку, любое влияние на нее не может быть долговременным. Ее душа мягка как воск, но свечи, сделанные из этого воска, горят тускло и недолго. Сейчас она в полной власти своего духовника, отца Савари. Этот мошенник многим нам обязан, и ему велено добиться от Сибиллы одного — чтобы она постриглась в монахини. Ибо, где гарантии, что превратившись из принцессы в королеву, она не найдет себе советчиков среди людей ордену иоаннитов ничем не обязанных.
— Отец Савари? — прищурился патриарх, — это какой?
— Вы должны его помнить, ваше святейшество, замечательный проповедник, и сейчас вся сила его проповеднического дара направлена на то, чтобы тихо препроводить нашу высокородную дурнушку за крепкую монастырскую ограду.
— Что же вас привлекает в Изабелле? Не скрою, мне импонирует ее живость и обаяние. Но нигде не бродят слухи, что она готова служить Госпиталю также ретиво, как этот ваш отец Савари.
— Вы правы, ваше святейшество. Но зато всем и давно известно, что при полном равнодушии к нам, слугам болящих, она очень не лежит сердцем к проводникам паломников. Не выяснил, почему именно, но очень уж ей не милы рыцари Храма Соломонова. И эти сведения надежны.
— Вот оно что, — сказал патриарх.
— Да. И такой человек при гуляке Гюи, может оказаться союзником.
— При дворе принцессы в Яффе недавно появился небезызвестный Рено Шатильонский, — сказал де Сантор, — клянусь стигматами св. Агриппины, появился он там не по своей воле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78