— повторил свой вопрос отец Марк, но теперь значительно более властным тоном.
— Господин! — тихо позвал оруженосец глядя мимо человека с мозаичным лицом. Позвал и сделал шаг вперед и чуть влево, пытаясь увидеть, что происходит с шевалье, сидящим за спиною этого странного типа.
— Господин! — снова негромко и призывно пропел юноша, делая еще один шаг, опять немного вперед и немного влево. В глубине души он уже понял, что произошло нечто ужасное, но это знание пока еще не всплыло в область рассудка и отражалось в светлых глазах юноши каким-то сумасшедшим блеском.
— Господин! — теперь уже почти проныл он.
Отец Марк внимательно наблюдал за этим замедленным передвижением. Ему было совершенно ясно, что мальчишка обо всем догадался, и рука его уже автоматически тянется к рукояти меча при помощи которого он спас у боен убийцу своего господина. Еще мгновение — и он завопит, заорет, воззовет… Вполне возможно, что его услышат, прибегут… И вот в тот момент, когда оруженосец уже до половины вытянул из ножен свое оружие, и рот его стал приоткрываться в преддверии настоящего крика, бывший ассасин, одним, почти неуловимым движением вырвал кинжал из затылка господина и воткнул его в горло слуги.
Он даже успел отскочить в сторону, чтобы струя крови, хлынувшая из головы де Труа, не испачкала ему одежду.
Оба тела рухнули на пол одновременно, издав один звук.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ТРИ ДОЛЖНИКА
Несмотря на то, что ветер посвежел, принцесса категорически отказалась спуститься в каюту. Над кормовой приподнятой частью королевской галеры было натянуто плотное полотнище, призванное защитить нежную кожу принцессы Изабеллы от солнца. Защита эта распространялась также и на нескольких дам и рыцарей, составлявших свиту принцессы. Внизу, за резным бордюром из красного дерева, сидели по шестеро в ряд рабы-галерники. Трое на каждое весло. На носу судна стоял на металлическом треножнике большой барабан, в который неторопливо, но ритмично стучал большими колотушками рослый седой негр. Подчиняясь ритму ударов, рабы ворочали весла, продвигая корабль по поверхности вод к виднеющейся уже невдалеке Яффе. Барабанщик был так искусен, что действие гребцов никак не ощущалось на возвышенной палубе и казалось, что «Король Иерусалимский» скользит по зеленоватым водам.
Утром, едва встав ото сна, Изабелла решила развлечь себя морской прогулкой. Она была человеком живым и порывистым, временами размеренная, даже в своем разнообразии, жизнь ее импровизированного двора становилась ей в тягость. Будь она мужчиной, то могла бы потешиться охотой или обжорством вкупе с пьянством, чем, собственно, и занималось большинство мужчин прибившихся к ее свите. Она терпела это чавкающее краснолицее окружение, ибо оно своим присутствием придавало ей весу и было бы кстати при возможном появлении Гюи Лузиньяна. Он бы, несомненно, обратил внимание на то, что писала ему не юная авантюристка и не истеричка с больным воображением, что и в самом деле изрядное число рыцарей и даже некоторые владетели считают ее вполне вероятной претенденткой на престол.
С некоторых пор терпеть шумную, однообразно и, по большей части, тупо развлекающуюся толпу вокруг себя ей стало намного труднее. И, как ни досадно, пришлось перемену настроения связать с этим бретером, с этим скандальным типом Рено Шатильонским. Она с самого начала, с первого их разговора, была убеждена, что он подослан к ней с целью вскружить ей голову и, стало быть, сделать зависимой от чьей-то воли. Легко видеть, что еще весьма молоденькая девушка правильно разобралась в ситуации, и не она была виновата в том, что дело развивалось, игнорируя ее расчеты и предосторожности. Причиною было нелогичное поведение подосланного.
Рено Шатильонский не мог отказаться от приезда в Яффу, не мог не явиться ко двору принцессы: он знал, что за ним наблюдает не одна пара глаз. Но никто не мог его заставить вкладывать душу в исполнение навязанной ему роли. Он все делал спустя рукава, небрежно, кое-как. Откуда ему было знать, что именно это от него и требовалось. Будь Изабелла немного поглупее, разбирайся она в людях чуть меньше, она бы просто не обратила внимания на мимолетный визит иерусалимского гостя и он бы навсегда затерялся в самых задних рядах ее свиты, ибо сам ни за что не стал бы пробовать пробраться в ряды первые. Проникнув в суть его предназначения при своей особе, она начала сразу же возводить мощные оборонительные сооружения на тех направлениях, по которым он должен был бы, по совету своих тайных хозяев, ее атаковать. Изабелла готова была к блеску его остроумия и к сладким рифмам его канцон и сирвент, и даже к суррогатам набожности. Она готова была спокойно встретить первое, холодно второе и насмешливо третье. Она прямо-таки изнывала от нетерпения схлестнуться с таким серьезным противником. Но он не пожелал даже явиться на поле боя и этим сделал большой шаг к своей победе. И бесполезные оборонительные громады рухнули, погребая под собою ее душевное спокойствие. Может быть она ошиблась и он совсем не подослан? Именно с этого вопроса и началось ее поражение. Нет, нет, нет, говорила она себе — такая акула как граф Рено, не станет долго томиться в пресноводной заводи малого Яффского двора без какой-то серьезной цели. Он просто выжидает.
Если он не совершил нападения вчера, значит нужно ждать его завтра. Собственно для Изабеллы не было загадкой и то, кто бы мог быть «хозяином» героя-любовника Рено. Тамплиерам, например, ее брак с Гюи — кость в горле и они не были бы тамплиерами, когда бы не попытались его расстроить. И в ожидании очередного приема, обеда, на котором ей предстояла встреча с Шатильоном, она писала максимально нежное послание кипрскому затворнику. Надо сказать, что отвечал он весьма нерегулярно и в тонах вполне официальных.
Рено появлялся во дворце, вызывая общий, слегка пугливый, интерес дам. О его бешеных выходках, попойках, дуэлях наслышаны были все. О кровавом остроумии тоже. Его нормальное, цивилизованное поведение лишь интриговало всех. Все ждали, что вот-вот он начнет вести себя в соответствии со своей скандальной славой.
Мужчин он раздражал и пугал, они напрягались в его присутствии, ибо им не улыбалось, в случае чего, отстаивать честь своей, не всегда любимой, дамы в поединке с этим высокородным бандитом. Более господ рыцарей напрягалась принцесса, ее невидимое оружие было всегда обнажено, но ни разу так и не возникло удобного случая для его применения. Рено Шатильонский упорно занимал место как можно дальше от хозяйки, помалкивал с отсутствующим видом и даже пил и ел неохотно. Выдержав, приличествующее время, он уходил и старался сделать это незаметно, не возбудив ничьего внимания.
И однажды Изабелла сделала для себя ужасающее открытие. Он не притворяется, ему действительно скучно. Она испытала такое новое и такое неприятное чувство… Она, Изабелла, была бессильна! Она, которой все и всегда удавалось лучше всех и с первого раза. Она такая красивая, такая умница, не вызывает у этого увальня, с репутацией разбойника с большой дороги, никаких чувств! ! !
Сразу же стало неважно, подослан он кем-нибудь или нет. Даже если его тайными хозяевами ему запрещено к ней приближаться, он будет валяться у ее ног! Он будет домогаться ее, ползать у ее ног. След в пыли целовать!
Чтобы навести порядок в мыслях, она и решила проветриться. Вот откуда взялась эта морская прогулка. Она объявила о ней внезапно и взяла с собой тех, кто оказался под рукой. Молодого барона де Комменжа, оболтуса и болтуна, карлика Био, злобного и несимпатичного толстяка и двух сплетниц, игравших или пытавшихся играть, причем дурно, роль придворных дам, Матильду и Беренгарию Демор. Разумеется, сопутствовал ей — и единственный кто не раздражал, — верный Данже.
В этот день ежедневный доклад происходил на свежем воздухе при громких и, почти всегда идиотских, комментариях свиты. Они почему-то решили, что участие в этой прогулке с будущей королевой есть серьезное отличие и вели себя как приближенные. А приближенные, как известно, отличаются от просто подчиненных тем, что в основном капризничают и не подчиняются. Карлик Био сладострастно воображал, что он скажет всем остальным дворцовым карликам по возвращении с прогулки, как он заставит их всех ползать перед собою на брюхе и петь хором его любимую песню про удода.
— Прибыла в Яффу госпожа Жильсон, — переложив пергаменты продолжил давно начатую речь мажордом-секретарь, — просит позволения быть представленной Вашему высочеству.
— Эта та самая Жильсон?! — визгливо-радостно спросила Матильда у Беренгарии.
— Именно, и клянусь, она притащилась сюда не зря. Год назад этот несносный Рено Шатильон, который все молчит как мартовский индюк, приехал под окна ее дома на верблюде.
Принцесса невольно обратила внимание на перешептывание придворных дам.
— На каком еще верблюде?
— Да, Ваше высочество. Сначала у них был роман, то есть он у них вообще был, так вот, она и просила его, чтобы он к ней проникал no-возможности тайно. Она-де хочет сберечь свое благородное имя. Было бы что, право слово, беречь.
— Излагай суть.
— Да, Ваше высочество. Так вот, этот Рено купил у какого-то бедуина здоровенного верблюда, ну такого, знаете, специального, гаремного…
— Что значит гаремного?
Беренгария пришла на помощь подруге.
— У сарацин есть специальная порода верблюдов для перевозки женщин, отсюда и такое название, гаремный.
— А Рено, — не уступила право рассказывать Матильда, — приехал на нем под окна этой госпожи Жильсон и привязал зверя прямо у ее окна. Сберег, называется, доброе имя. Ославил на весь Аскалон.
Все присутствующие покатились со смеху, особенно заходился карлик Био. Он смеялся не только над рассказом, но и вообще над глупостью всей породы нормальных людей, считая себя значительно выше ее. Он удал на спину, сотрясаясь от гогота, и дергая короткими отвратительными ножками.
— Так вы говорите, он ославил ее, — задумчиво сказала принцесса.
— Это как посмотреть, Ваше высочество, — все еще задыхаясь от смеха возразил де Комменж, — на мой взгляд так прославил.
— Просла-а-авил! — радостным басом проревел карлик, слегка приподнявшийся на подушках, и тут же снова рухнул на спину.
Смеяться он был уже не в силах, он лишь обессилено плевался и икал.
Принцесса внимательно посмотрела в его сторону и тихо сказала Данже.
— Выкиньте за борт.
Тот не моргнув глазом сделал знак двум дюжим матросам и те, выслушав команду, подошли к находящемуся в полнейшем самозабвении толстяку, взяли его за ручки-ножки, качнули разок, и он, со стремительно угасающим воем, полетел в воду.
— Бросьте ему что-нибудь, — вздохнула Изабелла, — может быть выплывет.
Берег был уже неподалеку.
— Что там у тебя еще, Данже?
— Три рыцаря, маркиз де Бурви, барон де Созе и шевалье де Кинью обращаются с аналогичной просьбой.
— То есть?
— Простите, Ваше высочество, они испрашивают аудиенцию.
Изабелла выпила несколько глотков вина из венецианского бокала, оправленного в почерневшее серебро.
— Эту даму с верблюжьей болезнью и близко не подпускать ко дворцу, а господ рыцарей, что же, проси.
Матильда, Беренгария, де Комменж вежливо улыбнулись незамысловатой шутке насчет верблюда, возможно предаваясь в этот момент размышлениям о том, как короток путь от вершин успеха до дна морского.
Три славных рыцаря, о которых шла речь чуть выше, сидели в этот час в харчевне «Белая куропатка» и держали совет. Вид у них был мрачный. Можно было понять, что им не нравится задание, которое навязал им монах с заячьей губой, госпитальер де Сантор.
Их раздражало то, что они не имели ни малейшей возможности уклониться от его выполнения. Они стали должниками ордена иоаннитов давно и могли бы служить живыми иллюстрациями к поговорке «коготок увяз, всей птице пропасть». Имели они раньше и поместья, и деньги, и слуг. Теперь остались только слуги. Странный закон жизни, если имеется какой-нибудь господин, пусть самый нищий и пропащий, всегда найдется желающий ему прислуживать.
Итак, у господ, попивавших темное хиосское вино за столом в углу «Белой куропатки», не было ничего своего, даже мечи их, латы и кольчуги принадлежали ордену св. Иоанна, да, что там говорить, сама их честь являлась собственностью этого ордена. Впрочем, к этому обстоятельству они привыкли и не оно являлось причиною их пьянства. Они пили и ждали, когда в харчевню явится Рено Шатильонский. Еще вчера они навели справки и выяснили доподлинно, что он после пресных придворных обедов частенько заходит сюда, чтобы как следует завершить вечер.
Рено Шатильонского велено убить. Убить под видом благородной драки. Хитрый монах с заячьей губой уверял рыцарственных должников ордена, что убивать можно без всякой опаски, ибо король вынес смертный приговор этому негодяю.
Отставив опорожненную чашу, де Созе взял с широкого блюда большую устрицу и с шумом высосал ее.
— Но вот, что я должен заметить вам, господа.
— Замечайте, барон, замечайте, — икнул де Бурви.
— Я об этом королевском приговоре.
— О каком королевском приговоре? — опять икнул маркиз.
— Которым, по словам монаха, приговорен к смертоубиению наш визави.
Де Кинью с легким хрустом разломил пополам тушку розовой куропатки.
— Приговорил, да.
— Но отчего этот самый король, его, так сказать, величество, не казнил этого самого Рено путем обычным, топором или веревкою, а?
Де Бурви задумался, кустистые брови мощно сошлись на его переносице, и вдруг его осенило:
— А Рено уехал!
— Я и не подумал об этом, — де Созе потянулся за следующей устрицей.
Де Кинью отложил разломанную куропатку и, не став ее есть, потянулся за следующей.
— Меня волнует другое — мы слишком много пьем.
— Мы слишком много едим, — тяжко вздохнув, возразил маркиз де Бурви.
— Ни то, ни другое, — покачал головой де Созе. Он был старше своих спутников и попал в долговую яму к иоаннитам тогда, когда напарники еще и не начинали отращивать бороды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78