он отбирал большую часть добычи у охотников, и никто не смел отказать ему в этом. Горе было тому охотнику, который не останавливался около его яранги и сам не относил причитающейся с него доли.
Был тяжелый год. Сильный мороз сковал все разводья. В стойбище наступил голод, жирники потухли. Умирали дети, старики.
Много раз возвращался охотник Энмын с пустыми руками. Ему было тяжело смотреть, как в темном пологе дрожат от холода его дети и жена. Едва красная полоска зари появлялась на небе, Энмын снова уходил на промысел.
Однажды пришел Энмын с охоты веселый, хотя по-прежнему без добычи. Дождавшись ночи, Энмын с женой вышли из яранги. Ночь была светлая, лунная. Полыхало сияние. Крадучись, Энмын с женой отправились в торосы. Оттуда они вернулись с нерпой, добытой Энмыном еще днем и спрятанной во льдах. Разожгли в пологе жирник, сварили полный котел мяса и только успели накормить детей, как в чоттагыне послышались шаги. “Кто там”? – “Я. Где нерпа?” – “Кэпэр! – в страхе прошептал Энмын.– Жена, давай отдадим ему то, что осталось. Не то худо будет”.– “Не получит он даже ластов!” – сказала жена Энмына и, схватив выквэпойгын , вышла в чоттагын. Увидя женщину, в ярости размахивающую палкой, Кэпэр испугался и бросился к выходу. Ведь никто еще на него не замахивался! Поскользнувшись на льдинке собачьей мочи, он упал и сломал себе обе руки. Втащили Энмын с женой Кэпэра в полог, и там он пролежал несколько дней. Молодчики Кэпэра пустили слух, что Энмын уступил по обычаю свою жену Кэпэру. Когда дошла эта новость до жены Энмына, она рассердилась и всем рассказала о том, как силач сломал себе руки. Тут и увидели все, каков силач Кэпэр! Собрались жители Улака и изгнали своего мучителя вместе со всеми его слугами. Жены охотников долго смеялись потом над своими мужьями и говорили им: “Столько лет терпели этого Кэпэра и, как пугливые куропатки, таскали ему добычу, оставляя своих детей голодными”.
Йок умолк. Ринтын спросил Петю:
– Хорошая сказка?
– Хорошая,– ответил Петя, хотя мало что понял из рассказа слепого.
– Спой нам новую песню, Йок,– попросил Ринтын.
– Новую? – Слепой лукаво улыбнулся.– Подождите, поищу.
Йок на побережье считался лучшим певцом. Были у Йока песни и со словами и без слов. Ринтын слушал и те и другие. Все они много говорили сердцу. В песнях слепого певца оживала природа, краски заменялись звуками, перед глазами возникало пустынное море, играющие волны, ветер бежал по сухой осенней тундре; угадывались за облаками солнце, блеск голубого неба. В песнях слышалось журчание весеннего ручья, глухое рокотание морского прибоя и свист зимней морозной пурги.
– А такую песню вы слышали? – Йок набрал в грудь воздуха и голосом пекаря запел:
Ой да ты, кали-и-и-на!
– Слышали! Слышали! – засмеялись ребята.
– А такую?
Калинка, калинка моя,
В саду ягода-малинка моя!
Сейчас голос Йока в точности походил на голос патефона из магазина.
– А есть еще одна песня про ту же калину:
В роще калина,
Темно, не видно.
Соловушка не поет!
– Мы эти песни знаем,– сказал Ринтын,– мы хотим, чтобы ты спел нам совсем новую песню.
– Про электричество, что ли, спеть вам? – задумчиво сказал Йок.– Хорошо, спою вам про электричество.
Йок запел. Он иногда двигал руками, как бы сопровождая танцем слова. И верно, это была скорее не песня, а песня с танцем вместе – о людях, покоривших ветер и заставивших его служить себе. В песне-танце рассказывалось о том, как далеко в Москве добрые люди решили дать жившим испокон веков при тусклом свете жирника чукчам самый лучший, какой только есть в мире, свет.
– Хорошая песня? – спросил Ринтын Петю, когда Йок умолк.
– Наверное, хорошая,– вежливо ответил Петя.– Я не все понял и еще не привык к вашим песням. Скоро привыкну,– поспешил он пообещать, увидев огорченное лицо Ринтына.
Слепой сидел молча, повернувшись к мальчикам, и по его лицу пробегали тени мыслей.
– Как ты выдумываешь свои песни, Йок? – спросил Ринтын.
Старик улыбнулся, его лица коснулся теплый ветерок.
– Я их не выдумываю.
Мальчики недоуменно переглянулись.
– Я не выдумываю песни,– повторил Йок.– Быть может, вы сейчас не поймете всего того, что я вам скажу, но все же постарайтесь не забыть мои слова. Придет время, вы станете взрослыми, тогда в вашей груди зазвенит песня… Ты говоришь, Ринтын, выдумывать песни… Зачем это делать, когда кругом столько песен! Поет ветер – пожалуй, у него больше всего песен, потому что он бродит по всей земле и приносит диковинные напевы из дальних стран. Поет морской прибой, поют падающие снежинки, зеленая трава тоже поет. Напевает что-то свое и ведро, которое несут к ручью, чтобы наполнить водой. Надо только уметь слушать.
– И собаки поют? – спросил Ринтын.
– И собаки,– серьезно ответил Йок.
– А кто же лучше всех поет?
– Лучше всех поет русская девушка с полярной станции,– ответил Йок.– Я никогда не слышал такого красивого голоса.
Помолчав, он добавил:
– Такой голос может быть только у девушки доброй и красивой.
…После этого Ринтын стал прислушиваться ко всему, даже к шуму своих шагов. Иногда он уходил к морю и, напрягая слух, старался уловить песню морского прибоя. На вершине сопки он снимал шапку, закрывал глаза и, подражая Йоку, вертел головой, подставив уши ветру. Он подкрадывался к воющим собакам, но они, удивленно взглянув на мальчика, умолкали, зевали и, с треском захлопнув пасть, уходили от него подальше.
9
С переездом в новую ярангу отчима Гэвынто жизнь Ринтына резко изменилась. В первый же день отчим сказал:
– Чтобы у нас всегда был снег и лед для воды! Чтобы собаки были накормлены!
Ринтын никогда не отказывался от работы, но здесь ему приходилось делать то, что и подростку было тяжело.
Особенно трудно было кормить собак. Ринтын рубил топором мерзлое моржовое мясо в яме, захватив с собой свечку.
Разгибая затекшую спину, он мечтал о том, как хорошо было бы провести сюда электричество. Вот и столб рядом.
Приходил Петя и, свесив ноги в яму, болтал с Ринтыном.
Нарубить корм было полдела. Надо было еще раздать его собакам, да так, чтобы каждой досталась ее доля. Собаки были всегда голодные и злые. Однажды они набросились на Ринтына, когда он нес таз с нарубленным мясом, опрокинули таз на землю и сожрали все. С тех пор Ринтын стал кормить собак с крыши, взбираясь туда по лестнице. Петя в это время стоял внизу и отгонял собак.
Покончив с работой, за которую Ринтын принимался сразу же после уроков, он забирался в полог уже затемно. До прихода отчима надо было сделать уроки.
Гэвынто возвращался обычно навеселе и не один. Всегдашним его собутыльником был Евъенто.
Евъенто когда-то владел большим стадом, кочевавшим недалеко от Улака. Его стадо охраняли двенадцать пастухов. Сам Евъенто ничего не делал и время от времени наезжал в Улак, чтобы запастись спиртом, чаем, сахаром и толстыми американскими галетами.
Когда пришла Советская власть в Улак, стадо Евъенто было разделено между его пастухами. Самому хозяину была выделена причитающаяся ему доля. Прошло совсем немного времени. Из оленей, оставшихся в распоряжении Евъенто, ни один не уцелел. И тут все узнали, что “хозяин” тысячи оленей не умел пасти: часть оленей была задрана волками, а большинство просто пропало без вести. Пришлось Евъенто переселиться в Улак и стать презренным анкалином .
Ринтын примащивался у самого света и торопливо делал уроки. Учение ему давалось легко. Иногда отчим заставал его за уроками, и это ему не нравилось, он делался злым. В яранге начиналась картежная игра с выпивкой. Подававшая закуску Арэнау тоже бывала навеселе.
С тех пор как Ринтын переселился к отчиму, никто – ни мать, ни тем более отчим – ни разу не приласкал его. Но все же свое жилище было лучше чужого: в нем жили родители. Пускай трудно, пусть тяжело рубить окаменевшее от холода моржовое мясо, тяжело тащить нагруженную речным льдом нарту, зато ты живешь, как и все другие дети, у своих родителей, в своей яранге.
Порой Ринтын заканчивал домашнее задание в чоттагыне при свете коптилки – кусочка мха, плававшего в растопленном тюленьем жире. Одной рукой он отогревал чернильницу, зажав ее в кулаке, а другой старательно выводил по косым линиям буквы. В сильный мороз чернила быстро замерзали, отваливаясь черными льдинками.
Закончив уроки, Ринтын бежал к Пете или на лагуну, где играли ребята.
Он старался как можно дольше оттянуть возвращение домой. Дома его ожидали валявшиеся в темном пологе отчим с матерью, прокисший хмельной запах и холод.
Гэвынто давно уже забросил свои “культурные” привычки. Он мог неделями не умываться, не то что чистить зубы. Его дорогое кожаное пальто изгрызли собаки, когда он пьяный валялся на улице. В обычной одежде, которую носили все его земляки, он оказался маленького роста. На лице у него росло несколько десятков толстых и жестких волосков, показавшихся ранее Ринтыну усами и бородой. Зло блестели маленькие кругленькие глазки, настороженно ощупывавшие взглядом каждый предмет. Но Арэнау была по-прежнему красива, и рядом с ней отчим казался просто жалким.
Ринтын втайне гордился своей матерью, с удовольствием слушал разговоры о ее красоте и о том, что он на нее очень похож. Арэнау жила все время в каком-то полусне, часто забывала даже сварить еду Гэвынто.
Казалось, она чего-то ждет.
Однажды Ринтын показал ей свою рубашку.
– Смотри, мама. Она грязная.
– Да? Хорошо, выстираю,– ответила мать, но забыла. Ринтын не стал ей об этом напоминать.
Пришел день, когда Татро не пустил Ринтына на урок и послал его домой переодеться в чистое. “Как будто у меня есть еще рубашка!” – думал со слезами на глазах Ринтын, шагая по пустынному Улаку. Он прошел ярангу, где жил Йок, но слепого на улице не было. Вокруг большого камня темнела на снегу тропинка, протоптанная Йоком.
Домой Ринтыну идти не хотелось. Он поднялся на гору и сел у крутого обрыва. Прямо перед ним расстилалось замерзшее море, и от него тянуло холодом. Где-то далеко, на горизонте, дымились паром разводья и полыньи.
Налево, вдоль длинной косы, протянулись два ряда яранг, казавшихся отсюда, с сопки, двумя рядами собак, впряженных в нарту. Хорошо бы уехать из Улака!.. Куда? Может быть, в жаркие страны, где люди ходят совсем голые, никаких рубашек не носят. Воображение легко переносило Ринтына в любую страну, хоть на край земли. Достаточно было ему взглянуть на красочную этикетку выброшенной консервной банки, как он уже представлял себе далекую землю, где сделали и наполнили вкусной едой банку.
Когда в руки Ринтыну попали первые книги с картинками, в нем зажглось горячее желание узнать, как живут нарисованные на картинках люди. Бумажные страницы с ровными рядами печатных букв таили разгадку другой, скрытой в туманной дали жизни.
Читать Ринтын научился легко. Он прочитал букварь от корки до корки. Затем принялся за арифметику.
Люди в учебнике арифметики оказались очень деятельными: они ходили на охоту и обязательно возвращались с добычей; занимались они и сбором грибов, но чаще всего торговали. К концу книги добыча их возрастала почти до невероятных размеров, увеличивались и покупки. Арифметику Ринтын прочитал с большим интересом.
Мальчик замерз. В окнах деревянных домов Улака и на полярной станции зажегся свет. “Нужно нагреть воды в чайнике и самому выстирать рубашку”,– решил Ринтын и спустился вниз, на косу.
Около пекарни его остановил Петя. В руках русский мальчик держал игрушечный автомобиль. Когда его тянули за веревку, он оставлял на снегу две ровные колеи, не похожие на следы от полозьев нарты. В глазах Ринтына игрушка росла, превращалась в настоящий большой автомобиль и мчалась по тундре, переваливаясь через снежные сугробы. В кабине сидел Ринтын и вертел послушную в его руках баранку.
Намерзшись, ребята зашли погреться в пекарню. В больших топках, где можно было сжечь целого моржа, бушевало пламя горящего угля. Петина мать, тетя Дуся, сидела на полу и счищала ножом с мешков налипшие куски теста. Ринтын поздоровался с ней и приблизился к пылающей жаром печи.
– Ринтына сегодня не пустили на урок,– сказал Петя.
– Натворил что-нибудь? – спросила тетя Дуся.
– Нет. У него грязная рубашка.
Тетя Дуся подошла к Ринтыну.
– А ну, снимай рубашку,– сказала она, взяв его за рукав.
– Снимай, снимай,– подбадривал Петя.– Мама выстирает рубашку.
С трудом подбирая русские слова, Ринтын пробормотал:
– Я… я… сам. Дома воды нагрею.
– Не дури,– спокойно сказала тетя Дуся и ловким движением стащила с него кухлянку.
Когда Ринтын снял рубашку, он вспомнил, что на шее у него висит амулет – маленькая деревянная собачка на шнурке из оленьих жил. Но было уже поздно: Петя заметил неловко прикрываемый рукой амулет. Он с интересом спросил:
– Что это? Шаманская штучка?
Тетя Дуся ударила сына по рукам.
– Не тронь! – строго сказала она, а сама с любопытством посмотрела на амулет.– Это обычай.
Петя распахнул дверь в другую комнату, где месил тесто дядя Павел.
– Папа! Посмотри, какой интересный обычай висит на шее у Ринтына!
Дядя Павел осторожно потрогал выпачканными в тесте пальцами амулет и с серьезным видом сказал:
– У всякого своя религия. Одним словом, опиум народа.
Дядя Павел ушел, вместе с ним вышла тетя Дуся.
Ребята уселись на широкой доске. Петя по-прежнему не сводил глаз с амулета и, когда они остались одни, тихонько попросил:
– Можно потрогать?
Пока Петя разглядывал деревянную собачку, Ринтын играл автомобилем.
– За ножик отдам,– вдруг заявил Ринтын.
Петя вытащил из кармана маленький складной перочинный ножик – предмет зависти всех улакских мальчиков.
Крепкая оленья жила долго не поддавалась. Когда, наконец, она была перерезана, на шее у Ринтына осталась красная полоса.
– Дома не будут ругать? – шепотом спросил Петя.
– Нет,– грустно ответил Ринтын.
Ему стало жалко деревянную собачку. Дома, конечно, ругать не станут: никто не заметит. Вот если бы это было в яранге дяди Кмоля! Что бы сказала бабушка! А что, если с ним действительно что-нибудь случится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75