Дядя Кмоль смущенно развел руками.
– Что? Бубна нет? – удивился старик.– Куда же ты его девал? Проткнул небось и выкинул? Нехорошо сделал. Хоть ты и переселился в деревянный дом, но чукчей остался. Ринтын, сбегай в ярангу Пээп – она ближе живет – и принеси ярар.
Ринтын принес ярар и подал его Йоку.
Дядя Кмоль шепотом спросил Василия Львовича:
– Удобно ли будет? Ярар-то шаманский. Может, другой принести?
– Ничего,– успокоил хозяина Василий Львович.– Смотри, шаманка ваша уже учится метеорологии.
Гуковский, с трудом подбирая чукотские слова, излагал старой Пээп основы научного природоведения.
– Воздух давит? – хихикала старуха.– Как толстое меховое одеяло? Здорово!
Йок попробовал ярар, нащупал руками на столе стакан и вылил из него содержимое на натянутую кожу, чтобы она лучше звенела.
– Что ты сделал? – сокрушенно сказал Кукы.– Чистый спирт на ярар вылил.
– Пусть,– сказал Йок,– песня будет звонче.
Йок некоторое время напевал вполголоса, подбирая слова. По напряженному его лицу, как тени, пробегали судороги. Никто никогда не слышал того, что сейчас пел слепой Йок. Песня рождалась на глазах у всех в новом доме охотника Кмоля. В ней было непривычно много слов.
Певец рисовал картину недалекого будущего, когда в Улаке каждый будет иметь просторный деревянный дом, в котором легче петь, чем в душном пологе.
Яркие, освещенные окна будут рассеивать мрак холодной зимней ночи. Пусть Йок слеп, пел певец, но множество окон, смотрящих на мир, будут его глазами…
Гости разошлись далеко за полночь. Каждый перед уходом желал хозяевам спокойно провести ночь на новом месте, а старый Рычып, не удержавшись от шутки, посоветовал:
– Ты, Кмоль, все же привяжись веревочкой к подставке. Свалишься.
Когда гости ушли, Ринтын вышел на улицу. Ярко светились окна нового жилища дяди Кмоля. Среди темных яранг дом дяди Кмоля выделялся ярким пятном.
52
Первая ночь в новом доме прошла благополучно, если не считать того, что среди ночи Рытлина обнаружила исчезновение маленького Етылъына. Оказалось, что, сонный, он свалился на пол, заполз под кровать и там снова уснул. Пошлепав его по заду, тетя Рытлина положила его между собой и дядей Кмолем.
Ринтыну снилось, что он спит на улице, прямо на снегу. Проснувшись, он сначала не мог разобраться, где находится. Вокруг был синеватый утренний полумрак. Лишь когда ему на глаза попался оконный переплет, Ринтын вспомнил все, что произошло.
Скрипнув дверью, в комнату вошел дядя Кмоль. Как всегда, он встал раньше всех и уже растопил печку.
Ринтын удивился, что дядя не разбудил тетю Рытлину. Обычно в пологе жирник разжигала тетя, и это занятие искони считалось женским делом.
Ринтын встал, умылся и помог дяде собрать на стол чайные чашки.
– Тетю будем будить? – шепотом спросил он.
– Не надо. Пусть поспит,– тихо ответил дядя Кмоль.– Она вчера сильно устала.
Ринтын удивленно посмотрел на дядю.
Поймав его взгляд, дядя Кмоль наставительно сказал:
– Женщину надо уважать.
Переселение в новый дом резко изменило уклад жизни в семье дяди Кмоля. Это объяснялось не только строгим соблюдением принципа, по которому в семье уважали женщину, но и тем, что тетя Рытлина просто не имела представления о том, как вести хозяйство в новых, непривычных условиях. В вопросах устройства быта в новом доме первый голос принадлежал Ринтыну, как единственному члену семьи, чаще других бывавшему в домах русских. Он помогал тете Рытлине застилать кровать, тщетно стараясь соорудить из плоских, набитых свалявшимся оленьим волосом подушек такую же пышную горку, какую он видел в доме пекаря.
Часто в этом ему помогал Петя. Он садился на стул и оттуда наблюдал за работой Ринтына. Если что-нибудь было неправильно, он говорил:
– А мама не так делает.
Понемногу жизнь в новом доме налаживалась. Тетя Рытлина научилась растапливать печку, поддерживать в ней огонь так, чтобы дым не шел обратно в комнату.
Тем временем райисполком решил отметить дядю Кмоля. Приехали фотограф и редактор газеты. Целый день они снимали семью Кмоля в разных позах. Раз десять они заставляли всех садиться за стол, пить чай, снимали Ринтына за приготовлением уроков, а дядю Кмоля все сажали под портретом Ленина, за которым был спрятан домашний кэле, и так фотографировали его.
Дело все кончилось тем, что дядю Кмоля выбрали председателем сельского Совета, несмотря на его протесты.
В Улаке все уже привыкли к новому дому, привыкли и его жильцы. Дом по самую крышу занесло снегом, и в нем было так же тепло, как в яранге.
Ринтын учился в шестом классе. Едва справившись с работами по дому, он садился за стол и занимался.
В школе кончился запас тетрадей. Писали между строками старых тетрадей, на оберточной бумаге, вместо мела употребляли белую глину.
В середине января с углем стало хуже. Школа сожгла все свои запасы, а Журин отпускал уголь с торговой базы неохотно: его там было немного. Полярная станция, как могла, помогала топливом, но и там запасы были рассчитаны до прихода первого парохода.
Ребята занимались одетые, в шапках и даже в рукавицах. В углах классов белел иней, и пар от дыхания стоял над партами. Но занятия не прекращались. Привычные к холоду чукотские ребята не очень страдали от стужи, но зато на учителей было жалко смотреть.
Как-то Ринтыну пришлось по делу зайти к Максиму Григорьевичу. В комнате был мороз, как на улице. На полочке стоял стакан с водой с вмерзшей в лед зубной щеткой. На кровати лежал спальный мешок из собачьего меха.
– Вы живете в таком холоде? – удивился Ринтын.
– Привыкаю,– ответил Максим Григорьевич и мрачно добавил: – Хоть Амундсен и говорил, что к холоду привыкнуть невозможно.
Ринтын рассказал о Максиме Григорьевиче своим товарищам, и ребята как бы новыми глазами посмотрели на своих учителей. При всех испытываемых ими лишениях они являлись на уроки всегда бодрыми, аккуратно одетыми. Щеки Максима Григорьевича, изрезанные тупой бритвой, свидетельствовали о том, каких трудов ему стоило держать себя в надлежащем виде.
Когда однажды утром тетя Рытлина, желая зачерпнуть воды из ведра, ткнулась ковшом о корку льда, она не сдержалась и осыпала дядю Кмоля упреками:
– Видишь, до чего дожили? Скоро сами превратимся в лед в этом проклятом деревянном доме!
Дядя Кмоль сидел на стуле и ничего не говорил. Да и что ему было отвечать жене, когда он даже жирники и те расколотил на радостях, когда переселялся в новый дом!
В комнате маленький Етылъын ходил в меховой камлейке и лизал толстый лед на оконных стеклах.
– Разве плохо было в теплом пологе? – продолжала ворчать тетя Рытлина, выскребая совком из ведра остатки угля.– Жили, как все люди живут, не мерзли. И вдруг захотелось человеку переселиться в деревянный дом. Глупая затея! Я знала с самого начала, что так будет. Эх ты, коммунист! Вон Кукы ведь тоже коммунистом стал, а ярангу не сломал!
Дядя Кмоль в ответ только вздыхал.
В тот день начали жечь деревянные стойки старой яранги. Распиливая ножовкой длинные сухие жерди, Ринтын обдумывал одно предприятие, мысль о котором у него зародилась давно.
Несколько вечеров он провел в сенях, кромсая ножницами куски жести. Он уже порезал пальцы на руках, но дела не бросал. Наконец первый опытный образец жировой лампы был готов. Это было простое сооружение в виде небольшой жестяной плошки с низкими краями. К одному из бортиков при помощи жестяной же планки был прижат фитиль из толстой фланели. Когда налитый в плошку растопленный нерпичий жир смочил фитиль, Ринтын зажег его. Пламя разгоралось медленно, но зато, когда огонь охватил весь край фитиля, светильник загорелся ровным, некоптящим пламенем. Ринтын иголкой поправил фитиль и внес его в комнату.
– Смотри-ка, что он соорудил! – воскликнула удивленная тетя Рытлина.– Где ты раздобыл керосин?
– Это не керосин, а обыкновенный нерпичий жир! – с гордостью ответил Ринтын и водрузил свое изделие на стол.
– Выходит, не напрасно я думал, что твоя голова устроена намного лучше, чем у других,– сказал дядя.– Ты настоящий выдумщик!
В тот же вечер Ринтын изготовил с помощью дяди Кмоля еще три такие жировые лампы, и уже через полчаса, когда их зажгли, в комнате стало заметно теплее. Лед стал таять, и на пол начала стекать вода.
На следующий день о смекалке Ринтына говорил весь Улак. В дом дяди Кмоля приходили люди и разглядывали подолгу “лампу Ринтына”, как теперь ее называли.
Через несколько дней усовершенствованная Максимом Григорьевичем “лампа Ринтына” уже горела в учительском доме и обогревала комнаты преподавателей.
Максим Григорьевич назвал Ринтына “чукотским. Кулибиным”. Имя известного русского механика-самоучки не было знакомо жителям Улака – они называли его по-своему, прибавляя к имени Ринтына чукотское слово “пылвынтаак” – “железный жирник”.
Однако изобретение Ринтына не оберегло новый дом дяди Кмоля от жестокой чукотской пурги. Во время одной из бурь ветром содрало с крыши моржовую кожу и навалило полный потолок снега. Потом подул стремительный южный ветер, мокрый снег проник сквозь щели в межстеновое пространство. Засыпка вдруг стала оседать, и под потолком образовались такие щели, что даже в небольшую метель в комнату проникал снег. Дядя Кмоль изо всех сил боролся против ополчившихся на него сил природы, но все же ему пришлось сдаться: от постоянных сквозняков Етылъын жестоко простудился и слег. Скрепя сердце дяде Кмолю пришлось натянуть меховой полог в комнате.
– Ничего,– успокаивал он себя.– Летом как следует отремонтирую дом.
53
Вернувшись домой из школы, Ринтын застал гостя. Это был Кожемякин – “моржовый начальник”. Ринтын поздоровался и собрался было сесть подальше, но дядя Кмоль пригласил его к чайному столу:
– Садись, Ринтын. Послушай, что мне предлагает моржовый начальник.
– Товарищ Кмоль, я же говорил, что теперь работаю заместителем председателя райисполкома,– поправил дядю гость и обратился к Ринтыну: – Вот предлагаю твоему дяде переехать в Кытрын и работать в райисполкоме инструктором. Мы должны растить и выдвигать кадры из числа передовой части коренного населения. Национальная политика нашего государства требует, чтобы в органах местного управления решающую роль играли национальные кадры. Поскольку товарищ Кмоль проявил себя как передовой и сознательный коммунист, смело меняющий вековые нормы быта на более передовые, первый сменивший темную ярангу на светлый, просторный дом с окнами, то он, по мнению руководящих органов, должен работать в райисполкоме, нести передовую социалистическую культуру в массы.
Все эти слова бывший “моржовый начальник” произнес на одном дыхании, словно читал по бумаге.
– Как вы думаете, молодой человек?
– Коо,– ответил Ринтын.– Пусть дядя Кмоль решает.
– Правильно,– кивнул головой Кожемякин.– Пусть товарищ Кмоль сам решает.
Дядя налил гостю чаю, положил на ладонь большой кусок сахару, расколол его ножом, бросил крошки в рот и несколько раз кашлянул.
– Ты ведь меня знаешь, товарищ Кожемякин,– начал дядя Кмоль.– Может быть, я и неплохой охотник, но думаю, что в руководящих делах я запутаюсь. Если человек переселился в деревянный дом, значит ли это, что он все может? Знаешь, когда хозяин выбирает вожака упряжки, то он прежде всего думает: действительно ли он может вести за собой остальных собак?
– Ну что вы, товарищ Кмоль! Разве можно людей сравнивать с собаками?
– А почему нет? Небось, если бы я для сравнения назвал оленей, ты ничего бы не сказал. Говорят, собака – друг человека. Это верно, друг, хороший друг, помощник. А что олень? Ума нет у него. Пасется, жиреет единственно для того, чтобы быть съеденным людьми. Глупое, скажу тебе, животное.
– Товарищ Кмоль, мы отклонились от главной темы разговора. Я должен сообщить районному исполнительному комитету ваше решение.
– Разве ты не видишь – я отказываюсь? – удивился дядя.
– Но я должен тебя уговорить,– твердо сказал Кожемякин.– Такова цель моей командировки. Чего же отказываться? Районный центр не какой-нибудь Улак. Снабжение там отличное, культурное обслуживание, казенная квартира. Кроме того, опыт организаторской работы у тебя уже есть. Ты председатель Улакского сельского Совета. Я бы на твоем месте не стал раздумывать.
– Видно, мы с тобой разные люди,– задумчиво сказал дядя Кмоль.– Ты уговариваешь меня уйти от привычной жизни в Кытрын. Допустим, я соглашусь. Пройдет немного времени, и выяснится, что я не могу работать в исполкоме, малограмотный, дела не знаю. И придется мне возвращаться обратно в Улак. Какими глазами я посмотрю на людей? И какими глазами люди посмотрят на меня?
– Райисполком считает, что вам надо работать инструктором,– сказал Кожемякин.
– А я считаю – для пользы дела мне лучше оставаться в Улаке! – раздраженно ответил дядя Кмоль и добавил: – А известно ли тебе, что случилось с моим братом Гэвынто? С молодых лет с ним носились, внушали, что он особенный, призванный только распоряжаться и учить остальных. Он поверил этому, не хотел прислушиваться к мнению других людей. А что получилось с Гэвынто? Остался ни с чем, очутился где-то между своим народом и той жизнью, которую построил в своих мечтах… А ведь учился в Институте народов Севера, откуда вышло много по-настоящему грамотных людей, таких, как Откэ.
Кожемякин отодвинул чашку и тяжело поднялся.
– Хорошо,– сказал он на прощанье.– Я передам наш разговор райисполкому и райкому партии. До свидания.
– Счастливого пути,– тихо сказал дядя Кмоль, не поднимая опущенной головы.
Через две недели после этого разговора приехал сам секретарь райкома. Ринтын не знал, о чем он разговаривал с дядей Кмолем.
– Придется летом ехать в Кытрын,– объявил дядя за вечерним чаем.– Нужно будет немного на курсах поучиться, а потом буду работать в райисполкоме.
У тети Рытлины на глазах показались слезы.
– И все это из-за деревянного дома, чтобы он сгорел! – запричитала она.– Жили в яранге – никто не трогал нас.
– Надо быть сознательной,– ответил ей дядя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75