Переночуешь здесь, а с завтрашнего дня ты свободный и здоровый человек!
– А нельзя ли с сегодняшнего? – спросил Ринтын.– Надо купить билет и взять из палатки чемоданчик.
– Все твои вещи давно здесь. Я договорился с капитаном, он тебя бесплатно довезет до Въэна. Но если хочешь погулять, можешь взять одежду и выйти на улицу, только приходи ужинать и ночевать.
– Спасибо,– сказал Ринтын и выбежал из кабинета доктора.
18
Стоял яркий солнечный день, но было очень холодно. Ринтын в сопровождении доктора спускался к причалу. Тускло блестела ледяная вода, порт был непривычно тихим. У первого причала высилась громада парохода “Анадырь” – черный корпус и белые надпалубные постройки.
Возле ворот порта Ринтын попрощался с доктором.
– Скажешь вахтенному, что от доктора Мухина,– еще раз напомнил Ринтыну доктор.– Напиши, как приедешь в Въэн. Ну, прощай! – Мухин крепко пожал Ринтыну руку.
– Большое спасибо за все, доктор,– взволнованно сказал юноша.– Я никогда не забуду вас.
У трапа толпились пассажиры. Тяжелые тюки лежали на сетке возле носовой стрелы. На палубе стоял человек в морской форме и проверял у пассажиров билеты.
Ринтын положил чемодан на землю и присел на него. Около часа длилась посадка. В этом году, как и в прошлом, было много отъезжающих на Большую землю, или, как они говорили, на материк. Многие из них всю войну проработали на Чукотке, стосковались по теплой, родной земле, по большим деревьям.
– Эй, парень! – Ринтыну с палубы парохода махал человек в морской форме.
Ринтын поднял чемоданчик и направился к трапу.
– Я от доктора Мухина,– храбро объявил он, ступив на палубу.
– Пройдите в капитанский салон.
Ринтын почесал затылок: он не знал, что это такое.
Моряк окликнул проходящего мимо матроса и велел отвести Ринтына.
Они пошли по узкому коридору со множеством дверей. Медная ручка каждой двери ослепительно блестела. Во всем чувствовалась настоящая моряцкая аккуратность.
Капитанский салон представлял собой обширную каюту с мягкими диванами и большим овальным столом посередине. Круглые иллюминаторы отражали солнечные блики на белом потолке каюты. В шкафу из темного дерева за стеклом виднелись корешки книг.
– Подождите здесь,– сказал матрос,– я доложу капитану.
В ожидании капитана Ринтын подошел к книжному шкафу. Среди книг на русском языке виднелись корешки томов на иностранных языках.
– Здравствуйте, чукотский Ломоносов,– раздался голос сзади Ринтына. Толстый ковер заглушал шаги капитана, и он неслышно вошел в салон.
Ринтын поздоровался.
– Идем на мостик,– пригласил капитан,– скоро будем отшвартовываться.
Капитан встал у окна, открыл его, рядом с рупором встал его помощник. Раздались слова команды. Причем капитан молчал. Командовал помощник.
Ринтын стоял сбоку и разочарованно наблюдал за капитаном. Чтобы не мешать, он незаметно вышел на палубу. Отсюда с высоты было очень интересно наблюдать за отходом корабля. Пароход медленно, словно нехотя, оторвался от причала и задом попятился в сторону. Затем замедлил ход, остановился и еле-еле двинулся вперед, одновременно поворачиваясь носом к выходу из бухты. Совсем рядом прошло гидрографическое судно “Темп”, несколько барж и буксирных катеров. “Анадырь” не спеша, на малом ходу выходил из бухты. Прошел мимо “мигалки” – маяка – у левого берега; поворот – и пароход обогнул мыс. Ринтын оглянулся назад. Ни одного домика Гуврэля не было видно, а впереди расстилался океан.
Прилипшие к бортам пассажиры молча прощались с Чукоткой. По железным ступенькам трапа Ринтын спустился на нижнюю палубу и пробрался на нос. Перегнувшись через фальшборт, он долго, пока не закружилась голова, смотрел, как все быстрее и быстрее резал воду нос корабля. За кормой запенилась проложенная пароходом дорога.
Ринтын ходил по кораблю, наблюдал, как укрепляли счетчик лага, похожий на будильник, опускали на подставки грузовые стрелы.
Берега Чукотки покрылись уже синей дымкой, когда Ринтына разыскал матрос и сказал, что капитан зовет его к себе.
В капитанском салоне был накрыт стол. За ним уже сидели несколько человек и капитан, без кителя, в белой рубашке.
– Садись, будем обедать,– пригласил капитан.
За едой капитан расспрашивал Ринтына о его жизни.
– Доктор говорил, что вы собираетесь в Ленинград?
– После окончания педагогического училища обязательно поступлю в университет,– ответил Ринтын.
– А кем вы хотите стать? – спросил помощник капитана.
– Я еще не решил,– покраснев, ответил Ринтын.
– Как же так? – удивился капитан.– Пора выбрать дорогу в жизнь. Почему бы тебе не стать моряком? Ведь чукчи прирожденные моряки. Между прочим, в Ленинграде есть учебное заведение, которое готовит специалистов арктического флота. Наш старший механик, Василий Степанович,– выпускник Арктического мореходного училища. А теперь вот здесь работает.
– Я уже был моряком,– ответил Ринтын и тут же поправился: – Правда, на маленькой шхуне.
– Тем более,– убежденно сказал капитан,– и опыт, значит, есть.
Ринтыну очень не хотелось огорчать этих людей, поэтому он ответил:
– Я подумаю…
– Надо обязательно над этим поразмыслить,– продолжал капитан.– С каждым годом увеличиваются перевозки для Чукотки. Работа здесь для непривычного человека трудная.– Капитан пододвинул Ринтыну второй стакан с компотом и, лукаво подмигнув, сказал:
– А ведь было бы здорово: подходит к Улаку белоснежный быстроходный турбоэлектроход и встает на рейде. С берега опускают вельбот, подходят к кораблю… Смотрят улакские охотники и никак не могут понять, кто же это стоит на капитанском мостике. Да никак это наш земляк! Вот здорово! Какомэй! – как у вас говорят.
Ринтын от смущения не отрывал глаз от стакана с компотом.
– Ну как, Ломоносов? – весело спросил помощник.
– Я все же сначала закончу университет,– смущенно пробормотал Ринтын.
Капитан разочарованно развел руками.
– Ну, брат, отказаться от такой сцены…
– Будут еще ведь другие ребята,– оправдывался Ринтын.– Многие из них с удовольствием станут капитанами. А университет в Ленинграде – это моя мечта.
Ринтын спал в капитанском салоне. Ему снился Ленинград, он ехал по Неве на белоснежном пароходе… Рядом стояли капитан парохода “Анадырь” и доктор Мухин.
19
Первые дни в педагогическом училище Ринтыну все учащиеся казались на одно лицо. Впрочем, это было уже с ним один раз, когда он попал на строительство аэродрома в Кытрыне: долгое время он не мог отличить одного грузчика от другого.
Несмотря на месячное опоздание, он быстро догнал своих товарищей по первому курсу. В этом год Въэнское педагогическое училище увеличило набор в два раза. Учебное Помещение и общежитие находились в одном здании, и теперь здесь было так тесно, что заниматься пришлось в три смены.
Поселок Въэн был одним из крупнейших административных поселков Чукотки. Он стоял в устье широкой реки, разлившейся при впадении в Берингово море в широкий лиман. За небольшой речкой Афонкой, протекающей по низине, тянулись невысокие сопки, на одной из них высились две семидесятиметровые радиомачты, поставленные американцами. Недалеко от этих мачт виднелись два длинных приземистых барака казарменного типа. В одном из этих домов должно было разместиться общежитие педучилища.
В бараках давным-давно никто не жил. Дожди и ветры сделали свое дело: привели их в ветхость. Бараки круглый год хранили набившийся за зиму снег и служили рыбохранилищем для всех желающих. Теперь возле будущего общежития с утра до позднего вечера свободные от занятий ребята готовили дранку, месили глину, просеивали песок, строгали доски.
Вместе с ними работали преподаватели и служащие учреждений Въэна. Зима была на носу, со дня на день должны были ударить морозы, и ремонт шел полным ходом.
Во всем Въэне не было ни грамма извести, а надо было побелить хотя бы внутренние стены будущего общежития. За Афонкой, впадающей в лиман, в излучине небольшой бухточки, называемой Собачьей, были залежи белой глины, которая заменяла въэнцам известь. На подвозку этой глины были назначены Ринтын, Кайон и русский юноша Саша Гольцев – тщедушный и белотелый. Саша сам вызвался присоединиться к ним, но Ринтын не ожидал от него большой пользы. Он хорошо знал, какое это трудное дело возиться с глиной. Еще в Улаке во время ремонта интерната он не раз ездил за глиной на противоположный берег лагуны.
Завхоз сперва наотрез отказался выдать мешки.
– Зачем вам мешки? Вы же не муку и даже не песок будете возить, а глину. Натаскаете на носилках в лодку и привезете.
Целый час убеждал Ринтын завхоза, что в мешках гораздо удобнее возить глину: она не расползается по лодке, не размокает. И времени на перегрузку уходит значительно меньше.
Поддавшись уговорам, завхоз выдал четыре дырявых мешка из-под угля. Ребята выстирали мешки, высушили на солнце, починили и отправились на лодке в Собачью бухту.
Шел прилив. Он нес легкую лодку, и Саша с Кайоном, сидевшие на веслах, больше болтали, чем гребли. Ринтын по праву старшего сидел на корме. Он должен был править рулевым веслом, но пришлось почти все время вычерпывать воду.
Кайон иронически поглядывал на Ринтына, пряча усмешку. Лодка неслась на приливной волне, и гребцы состязались в силе, заставляя лодку вертеться во все стороны. Иногда она поворачивалась носом в противоположную сторону, и тогда Ринтын спешно бросал черпак – ржавую консервную банку – и хватался за рулевое весло, выравнивал лодку.
– Я, конечно, не силен,– оправдывался Саша Гольцев,– но зато достал такую книжку, что, если тренироваться, как там написано, за три месяца силачом можно стать.
– А ты знаешь, как меня тренировал отец? – хвалился перед русским товарищем Кайон.– Он привязывал меня к большому камню в нескольких километрах от дома, и я должен был этот камень тащить по гальке до дому. А потом еще давал в руки железный лом, и с ним я должен был взбегать на холм. А когда мы охотились в море, он зорко следил за мной, чтобы я не взял в рот снега. Бывало, к дому подходишь с добычей, во рту будто костер горит. Мать вынесет железный ковшик с ледяной водой, обольешь нерпичью морду, и только тогда можешь сам напиться. Да и то надо оставить на донышке и выплеснуть в сторону моря.
Увлекшись разговором, ребята вовсе перестали грести, и лодка встала поперек волны. Кайон закатал рукав и демонстрировал Саше свои мускулы. Саша с уважением разглядывал шары под смуглой кожей и почтительно трогал их указательным пальцем.
– Бросьте болтать и гребите,– возмущенно сказал Ринтын.
Нарочито медленно Кайон раскатал рукав и нехотя взялся за весло.
Ринтын хорошо понимал, что демонстрация мускулов делалась не столько для Саши, сколько для него. Самолюбие Кайона было уязвлено тем, что старшим по глине назначили не его, а этого юношу, который всего лишь несколько дней как приехал в училище.
В Собачьей бухте было тихо, и сквозь толщу прозрачной воды виднелись разноцветные камешки.
– Говорят, что в этой бухте даже в самый сильный шторм вода спокойна, как в блюдце,– сказал Саша.
Яма, откуда брали белую глину, находилась на крутом склоне, на который можно было вскарабкаться только на четвереньках. Крутизна склона обрадовала Ринтына: значит, мешки с глиной не нужно будет тащить на себе, их можно скатывать прямо вниз.
Ребята взялись за работу. Саша держал мешок, а Кайон с Ринтыном наваливали туда глину. Кайон старался подцепить на лопату побольше глины – в общем работал на совесть, и Ринтын удовлетворенно прикинул: если ничего не помешает, до вечера можно будет сделать еще два рейса.
Мешки, как и предполагал Ринтын, пущенные с высоты, докатились до самой лодки. Обратно шли еще по приливу. Грести против течения было невозможно. Ребята закинули на лодку веревку, оставили Сашу рулить и потащили волоком. Саша сидел на корме и пел пронзительным голосом:
Э-э-эй, ухнем! Э-э-эй, ухнем!
Ринтын с Кайоном шли молча. Вода уже закрыла галечную полосу, идти приходилось по осклизлым валунам, гладко отполированным волнами. Надо было глядеть в оба, чтобы не оступиться и не свернуть шею.
Когда дошли до устья Афонки и течение подхватило лодку, ребята, подтянув ее к берегу, увидели, что лодка почти наполовину заполнена мутной водой.
– Ты что же не вычерпывал воду? – заорал Кайон на Сашу.– Чем петь дурацкую песню, занимался бы делом!
– Это не дурацкая песня, а бурлацкая,– обиженным голосом сказал Саша,– пели ее еще в древней Руси: это помогало тянуть баржи.
Вычерпав воду, ребята уселись в лодку и теперь уже по течению быстро добрались до места.
После обеда пошли во второй рейс. Начался отлив, и Афонка, бурля, устремилась в лиман. Но тут снова пришлось впрягаться в лямку и тянуть так до Собачьей бухты.
Возвращались уже под вечер. Ринтын с беспокойством думал о том, как трудно будет войти в Афонку. Во время отлива она превращалась в мелкую бурливую речку с перекатами и мелями. У входа в устье ребята пристали к берегу.
– Я, пожалуй, сяду за руль,– предложил Кайону Ринтын,– а Саша пусть поможет тебе.
– Правильно,– согласился Кайон,– посмотрим, как ему поможет песня, которую пели в древней Руси.
С большим трудом удалось войти в речку. Мощное течение вертело лодку, и никакими усилиями ее бы не удержать, если бы не Кайон, который напрягался, как хороший пес. Прошли бурное место у самого устья речки. Но дальше был коварный мысок, о который ударялась вода и, пенясь, неслась дальше. Кайон словно врос в землю, Саша почему-то не пел свою магическую песню и согнулся в вопросительный знак. Оба они не могли сделать ни шагу: так силен был напор воды. Веревка натянулась и лопнула. Лодка повернулась боком к течению и понеслась. У поворота она задержалась на мели. Воспользовавшись этим, Ринтын прыгнул в воду и всем телом навалился на борт, не давая лодке соскользнуть с мели. К нему на помощь уже спешил Кайон. Саша с оторвавшимся концом веревки бегал по берегу и что-то кричал.
Вдвоем лодку удалось снять с мели и подвести к берегу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75