– Обиделся, льдышка? – спросила она.
– Как сказать…– признался Ринтын.
– А ты не горюй,– подбодрила Маша.– Это твоя первая книга. Может быть, ее надо было написать именно так, а не иначе. И наверно, ее даже будут хвалить. А у тебя еще все впереди. Ты встал только у подножия – перед тобой еще далекий и трудный путь на вершину. Надеюсь, у тебя хватит сил при всех похвалах улыбнуться и сказать про себя: “Погодите, люди, ведь мне еще подниматься и подниматься…”
– Спасибо тебе,– тихо сказал Ринтын и поцеловал Машу в щеку.
Когда Ринтыну надо было о чем-то поразмыслить, его всегда тянуло к воде. В Улаке это был берег Ледовитого океана, в Въэне – Анадырский лиман, в Ленинграде – Нева, а здесь – пожарный водоем, на берегу которого лежал большой шершавый теплый валун. Ринтын сел на него и, глядя на зеленоватую от утонувшей травы воду, размышлял над тем, что сказала Маша.
Вечером приехал Вася Кайон. Он обещал приехать еще вчера, но что-то его задержало. Он выглядел каким-то виноватым, его новый темно-синий костюм помят, а поля зеленой велюровой шляпы печально опустились.
– Что с тобой, Кайон? – обеспокоенно спросил Ринтын.
– В милиции был,– признался Кайон.
– Как тебя угораздило?
– Поехали мы на Финляндский вокзал с Рогатым Алачевым,– принялся рассказывать Кайон.– Посмотрели на часы – еще рано, можно зайти в ресторан и обмыть диплом. Правда, обмывать начали еще раньше, в “академичке”. Посидели в ресторане, сильно набрались, вышли к поезду, а он уже ушел. Следующий через два часа. Что делать? Единственный выход вернуться в ресторан. Посидели и пропустили еще один поезд. И так до позднего вечера. Потом я говорю Алачеву: “Хватит! Мне пора. Ждет меня Ринтын на даче…” Хотел он со мной поехать, но уж очень пьяный был, еще хуже, чем я. Посадил я его на такси, отправил в общежитие, а сам пошел на платформу. Все было на месте – и поезд и паровоз. Немного смутил меня проводник – уж очень чистый и приятный на вид, да, думаю, спьяну он мне таким кажется. Он даже вроде честь мне отдал. Помахал я ему в ответ и прошел в вагон. Что такое? Отдельные купе, ковровая дорожка на полу. Но раздумывать не стал – какие размышления у пьяного? Открыл одну дверь, ввалился и сразу на койку – белую, мягкую, чистую… Моментально заснул. Разбудили ночью. Вежливо постучали, вошли. Гляжу – пограничники. Зажгли свет в купе и потребовали паспорт. Я, еще когда проснулся от стука, сообразил, что попал куда-то не туда, но куда? Они паспорт спрашивают, а я все еще ни о чем не догадываюсь. Лейтенант поглядел на мой паспорт и требует: “Заграничный паспорт прошу”.– “Нету у меня никакого заграничного паспорта. Если хотите,– говорю,– могу диплом об окончании университета показать”. Оказывается, я сел в поезд “Ленинград – Хельсинки”! А пограничники вошли в Выборге. Ну конечно, меня быстро выволокли на станцию. Позвонили старшему, приехал майор, посмотрел документы, расспросил и велел отпустить. Я уже обрадовался, что легко отделался, но железнодорожное начальство составило протокол и потребовало уплатить штраф за безбилетный проезд на поезде дальнего следования. Триста рублей! Пришлось отдать, что делать? – Кайон развел руками и виновато улыбнулся.– А начальник станции дал расписку в получении денег и стал утешать, что, мол, счастливо отделался, могли пришить дело за попытку перехода государственной границы.
Ринтын и Маша от души смеялись, слушая рассказ Кайона. Потом Вася вытащил из внутреннего карм на своего новенького костюма такой же новенький диплом и университетский значок в виде ромбика с государственным гербом.
– Обидел я его,– с грустью сказал Кайон, вертя в руках значок.
– Ничего,– утешил друга Ринтын,– это просто забавный случай. А значок ты честно заслужил и должен носить его с гордостью. Ведь ты, насколько я знаю историю нашего народа, первый чукча, который получил университетское образование.
– Я об этом не задумывался,– признался Кайон,– хотя так и есть на самом деле. Подумать только – первый человек с университетским образованием!
– Вася, а это обязывает,– заметила Маша.
– Я и то думаю,– ответил Кайон,– сначала я обрадовался, все-таки первый, а потом испугался ответственности.
Кайон взял на руки Сергея и сказал Ринтыну:
– Завидую я тебе.
– Это я тебе завидую,– возразил Ринтын,– что скоро будешь на нашей родной Чукотке, увидишь Ледовитый океан, дремлющие летние льдины на воде, тундру в цвету…
– Я не об этом,– отмахнулся Кайон,– я говорю, завидую, что ты женат, что у тебя семья и наследник даже есть. Семейный человек твердо стоит на земле, у него как бы вырастают корни и накрепко связывают его с почвой.
– Это у тебя еще впереди,– успокоил Ринтын.
– Завидно все-таки мне,– повторил Кайон.
Кайон получил направление в Чукотский национальный округ в распоряжение окружного комитета партии.
Накануне отъезда друга Ринтын приехал в город, чтобы проводить его. Позвали Сашу Гольцева, Аню Тэгрынэ, Василия Львовича и пошли в ресторан “Восточный”. За столом произнесли много добрых слов, пожеланий, но сам Кайон был грустен, немногословен. Выйдя из ресторана, он взял Ринтына под руку и сказал:
– Давай-ка пройдем снова по тем местам, где мы шли в первый день.
Путь начался у Московского вокзала. Трамвайные линии по Невскому давно сняли, поэтому пришлось сесть в троллейбус.
– Машина с рогами,– Кайон толкнул Ринтына в бок.
Троллейбус мягко шел по асфальту Невского. За широкими окнами проплыли Литейный проспект, мост с конями, удерживаемыми голыми мускулистыми мужчинами, Аничков дворец, “Гастроном № 1”, Малый зал филармонии имени Глинки.
– Помнишь, как ты сюда ходил на камерный концерт? – спросил Ринтын.
Кайон печально улыбнулся. Проехали Дом книги, Казанский собор, Адмиралтейство, Главный штаб, Дворцовую площадь и выехали на мост.
Возле университета ребята сошли. За стеклянными дверьми главного здания стоял тот же самый швейцар. Усы его поседели, облупилась позолота на околыше фуражки, рукава форменной шинели залоснились. Он дружелюбно, как старым знакомым, улыбнулся Ринтыну и Кайону и распахнул дверь.
– Привет, ребята! – поздоровался он.
Ринтын и Кайон поднялись на второй этаж и медленно прошлись по знаменитому университетскому коридору мимо заставленных книгами шкафов светлого дерева, мимо портретов ученых до входа в читальный зал.
Кайон молчал. И Ринтын, понимая состояние его души, не пытался веселить его разговорами.
Потом не спеша шли по набережной до моста лейтенанта Шмидта. Кайон поглаживал рукой шершавый камень парапета, не сводил глаз с панорамы противоположного берега, обозревая его от Зимнего дворца. Адмиралтейства и купола Исаакиевского собора до завода Марти.
– Плакать хочется, когда подумаешь, что послезавтра уже не увидишь этой красоты,– с трудом произнес Кайон.– Трудно уезжать из такого города.
Ринтын молча понимающе кивнул.
– Но я еще вернусь к тебе, Ленинград,– тихо сказал Кайон.
Они подошли к каменным сфинксам. “Земляки” из Египта по-прежнему невозмутимо смотрели друг на друга, и выражение их каменных лиц не изменилось за пять лет.
Кайон поглядел на них, переводя взгляд с одного на другого, потом повернулся к Ринтыну:
– А они все-таки улыбаются. Ты посмотри повнимательнее. Ты дождись, Ринтын, пока они не растянут свои лица в доброй улыбке. Дождешься? Обещай мне.
– Обещаю тебе, Кайон, если не дождусь, то заставлю их рассмеяться,– шутливо ответил Ринтын.
– Спасибо,– с полной серьезностью ответил Кайон.
Через десять дней Ринтын получил телеграмму из Анадыря: “Долетел благополучно Чукотка шлет тебе привет пусть улыбаются сфинксы Кайон”.
33
Ринтыну прислали гранки. Это были длинные полосы бумаги с набранным текстом. На широких полях виднелись пометки редактора и отпечатки чьих-то пальцев.
Ринтын не стал откладывать чтение и тут же уселся за свой дощатый, на козлах стол. Набранная настоящими типографскими буквами книга выглядела совсем иначе, чем рукопись на машинке. Каждый рассказ читался как новый, с интересом, а некоторые страницы даже рождали волнение. Нет, все-таки это была хорошая книга! Она вся пронизана солнцем, светом, весенним настроением. Многие места вызывали улыбку.
Герои уже жили своей собственной жизнью, независимой от автора. Вот старый Мэмыль. В его словах мудрость народа, созданная многовековым опытом хозяйская забота о колхозе, о людях, которые работали рядом с ним. Старик давался Ринтыну с трудом, своевольничал, говорил собственные слова. А Кэнири? Он был задуман как эпизодическое лицо – этакий добродушный лодырь, немного фантазер и мечтатель. Но стоило ему обозначиться в рукописи, как он повел себя странно, принялся расталкивать других героев и при каждом удобном случае выскакивать на первый план. Бывало, садясь за очередной рассказ, Ринтын решал обойтись без Кэнири. Пусть себе шумит и смешит народ на других страницах, а здесь его не будет. И все-таки он ухитрялся выскочить! Можно было подумать, что он пробирался на лист бумаги в те минуты и часы, когда автор отходил в сторону, откладывал рукопись. Ринтын пытался его убрать, но Кэнири уже шумел, требовал своего места в книге, и с ним никак нельзя было сладить. Вопреки желанию Ринтына он стал одним из самых заметных героев книги.
Аня Тэгрынэ!.. Ринтын давно собирался дать героине другое имя. Ведь в рассказе была не совсем та живая Аня, которая училась в Ленинграде. Ринтын читал ей рассказ, она загадочно улыбалась и не возражала, что другую зовут ее именем. Может быть, оставить так? Имя Тэгрынэ очень распространено на Чукотке.
Ринтын чувствовал себя так, как при прощании с Кайоном. А с Мэмылем, Тэгрынэ, Кэнири и другими людьми книги придется расставаться навсегда. Они выходят в самостоятельную жизнь, как корабли, которые сходят со стапелей Адмиралтейского завода.
Ринтын читал гранки, правил, а мысли его были далеко, там, где сейчас ходит Кайон чувствуя ногами мягкую, податливую тундру после многих лет ходьбы по твердому камню и асфальту. Скоро выйдет книга. Через два года будет окончен университет, и Ринтын вместе с семьей поедет к себе на родину. Где произойдет встреча друзей? В Анадыре либо в Гуврэле? В Улаке или в безыменном тундровом стойбище? Будущее вовсе не так легко предсказать, даже если оно полностью в твоих руках.
Подошла Маша и села рядом. Она взяла несколько гранок и углубилась в чтение. Странно читала Маша: глаза быстро бежали по строчкам, губы беззвучно шевелились, а на лице отражалось все, что было написано. Машино лицо как будто морская гладь, а содержание книги – облака, бегущие по небу: они отражались на ее лице, то набегая тенью, то открывая солнечный луч.
– Вот держу эти гранки,– сказал жене Ринтын,– и боюсь, что, пока выйдет книга, я свыкнусь с печатными страницами, с ровными строгими строчками, и радости и удивления уже не останется на тот день, когда у меня в руках будет настоящая, только что рожденная живая книга.
– А ты береги радость,– посоветовала Маша.
Путь от рукописи до готовой книги оказался долгим.
Проходило лето. Длинные прилавки Всеволожского колхозного рынка ломились от обилия даров земли. Эстонцы торговали чистенькими поросятами, грузины привезли с далекого Кавказа экзотические фрукты – гранаты, персики, черный виноград. По шоссе проезжали грузовики, полные ленинградских рабочих, служащих и студентов,– на уборку урожая в колхозы и совхозы.
А Ринтын ждал книгу. Облетели листья с деревьев, в лесу стало сыро, и пошли осенние нудные дожди. Они громко стучали по железной крыше веранды, сбивали с деревьев желтые листья. Одна за другой заколачивались дачи, тише стало во Всеволожской – только дождь и шум ветра в деревьях стал громче и слышнее.
Ночью Ринтын просыпался и слушал лесной шум. Сердце сжималось от тоски, потому что в эту минуту вспоминался шум осенних штормов в Улаке, удары волн о скалы мыса Дежнева и запах соленого льда… Хвойный запах почему-то напомнил Ринтыну запах лекарства и не нравился ему.
По старой привычке Ринтын и Маша ходили в лес за грибами, когда выпадали погожие дни. Иногда Ринтын ездил в город, заходил в издательство, но каждый раз получал один и тот же ответ: книга еще не вышла.
По лицу мужа Маша догадывалась, что новости неутешительные, и отвлекала его рассказами о том, каким словам научился Сергей и что нового он сказал сегодня.
Начались лекции в университете. Ринтын взял свободное расписание, чтобы побольше бывать дома.
Из английского издательства “Лоуренс энд Уишарт” пришло письмо с уведомлением, что фирма собирается издать сборник рассказов Ринтына и просит написать предисловие, обращенное к английским читателям.
…Много лет назад пароход выгрузил в Улаке библиотеку, предназначенную для окружного центра Анадыря. Книги были в больших прочных ящиках. Заведующий торговой базой Журин расколотил ящики, книги свалил под брезент, а из деревянных дощечек соорудил пристройку к своему дому. Книги мокли под снегом, их растаскивали по ярангам. Маленькому Ринтыну попалась книга “Оливер Твист” Чарльза Диккенса. Он читал эту грустную книгу в холодном чоттагыне, а отчим Гэвынто отбирал ее и швырял в собачью стаю…
Ринтын писал в предисловии о том, что нравственные муки маленького далекого англичанина потрясли его, потому что чукотский мальчик пережил то же самое…
Ринтын поехал в город и показал предисловие Лосю. Георгий Самойлович читал и морщился, как от зубной боли.
– Если уж об этом писать, то надо писать роман, а не куцее короткое предисловие да еще для иностранных читателей,– наставительно сказал Лось.
– А чем хуже иностранные читатели наших советских? – спросил Ринтын.
Лось строго посмотрел на него:
– Классовое чутье надо иметь, Анатолий Федорович.
Предисловие пришлось писать другое. Об успехах малых народностей Севера, о том, что дала им Советская власть, о гигантском прыжке от первобытности в социализм.
Ринтын запечатал письмо в толстый конверт и написал английскими буквами адрес издательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75