Начальник милиции взял бумагу и стал внимательно ее читать. Вдруг лицо его омрачилось. У Ринтына похолодело в груди. Начальник положил анкету на стол и посмотрел на Ринтына.
– Да, брат, ты еще молод для милицейской службы,– сказал он,– а на вид этого не скажешь. Очень жаль. Подождем два года, и тогда обязательно примем в милицию.
Ринтын почти не слушал его. Сердце билось часто-часто: значит, можно будет продолжать путь в Ленинград.
Непогода продолжалась три дня. Затем установились тихие, теплые дни. Ринтын, как обычно, бродил по поселку. От луж шел пар. Курились паром и стены домов, напитавшиеся влагой. Возле редакции газеты Ринтын остановился в изумлении. От его побелки на стенах остались лишь редкие бледные потеки. В некоторых местах даже обвалилась штукатурка.
На крыльцо вышел редактор. Он подозвал Ринтына.
– Видишь, что наделал дождь?
– Если хотите, я могу снова выбелить стены,– предложил Ринтын.
– Но у нас нет больше денег,– вздохнул редактор.
– Так я бесплатно побелю.
– Бесплатно? – редактор оживился.– Только надо подождать, когда подсохнет штукатурка.
Но Ринтыну так и не пришлось снова выбелить дом редакции. Пришла шхуна “Чукотка”. На крыльце райисполкома висело объявление: желающие могут приобрести билеты до порта Гуврэль.
У Ринтына не набралось денег и на четверть стоимости билета. А назавтра в полдень шхуна снимается с якоря. Ринтын договорился с доктором райбольницы перенести тонну угля с берега. Двадцать пять мешков!
Он взял мешок, лопату и отправился на берег. После недавней бури уголь еще не успел высохнуть, и даже наполовину наполненный мешок тащить было тяжело.
Когда Ринтын наполнил пятый мешок и попытался взвалить его на спину, он поскользнулся и упал.
Ринтын лежал на земле и лихорадочно прикидывал в уме: если за час он перетащил пять мешков, значит работы ему еще на четыре часа. Сейчас около десяти часов вечера – можно немного сбавить темп. При всех обстоятельствах можно успеть до утра перенести всю тонну.
Ринтын отпихнул ногой упавший мешок и сел на землю. В море, вдали от берега, светились огни “Чукотки”.
На память пришло воспоминание далекого детства. Пароход привез в Улак Лену, радистку полярной станции, и Анатолия Федоровича – замечательных русских людей, от которых Ринтын впервые узнал о Ленинграде и университете. Теперь они живут в Гуврэле. Лена говорила, что они увидятся там, когда Ринтын поедет в университет…
Передохнув, юноша взвалил мешок на спину и зашагал в темень – к больнице. Теперь он старался не торопиться: после каждого мешка отдыхал. Пять мешков – и более продолжительный отдых.
Поздно ночью Ринтын постучал в окно доктору.
– Кто там? – раздался сонный голос.
– Это я,– ответил Ринтын,– уголь весь в сарае. Заплатите, пожалуйста, деньги.
– Приходите завтра,– сказал доктор.
– Я хочу немедленно получить деньги,– требовал Ринтын,– мне некогда ждать до утра.
– Вы с ума сошли! Кто платит деньги среди ночи.
– Я не сошел с ума. Мне срочно нужны деньги на билет.– Ринтын постучал пальцем в окно.
– О черт! – выругался доктор и зажег свет.
Ринтын нащупал в коридоре дверь и вошел в ярко освещенную комнату. Доктор, в накинутом на белье белом халате, рылся в ящике стола. Подняв голову, он вдруг сделал напуганное лицо и крикнул:
– Стойте там, около двери!
Ринтын положил в карман деньги и, весело насвистывая, пошел домой. Он тихонько открыл дверь и на цыпочках вошел в комнату. Заскрипела кровать.
– Это ты, Ринтын? – спросил Теркинто.
– Я,– шепотом ответил Ринтын.
Теркинто встал с кровати и зажег свет.
– Ты что улыбаешься? Посмотри лучше на себя в зеркало, на кого ты похож! Настоящий Кикиру.
Теркинто взял за локоть Ринтына и подвел к большому зеркалу, купленному для обозрения милицейской формы. Оттуда на Ринтына глядело грязное, все в угольной пыли, но веселое лицо. Матерчатая одежда, приобретенная на деньги улакского колхоза, превратилась в грязные отрепья.
– Где ты пропадал? – сердито спросил Теркинто.– Я весь вечер искал тебя. Ты что, пьяный валялся в угольной куче?
Вместо ответа Ринтын выложил на стол пачку денег.
– Вот. Здесь даже больше, чем на билет.
– Дурак,– выругался Теркинто и полез под подушку.
Он протянул под нос Ринтыну бумажку с бледно-голубым флажком.
– Вот билет.
…“Чукотка” медленно выходила из Кытрынского залива. Из-за холма виднелась вышка метеостанции. Ринтын, облаченный в старую, но чистую гимнастерку Теркинто, в широкие его галифе, стоял на палубе и смотрел на берег.
9
Шхуна “Чукотка” вошла в бухту Гуврэль рано утром. Бухту укрывал низкий плотный туман. Шхуна шла медленно и через равные промежутки времени подавала протяжные гудки. Наконец “Чукотка” остановилась посреди бухты и бросила якорь. Слева от борта темнел большой океанский пароход. То и дело пронзительно ревели сирены проходящих катеров.
Ринтын стоял на палубе и наблюдал, как постепенно рассеивался туман. За множеством пароходов показались железные скелеты портальных кранов, а за ними разбросанные по склону высокой сопки каменные дома, поднимались трубы электростанции. Немного правее, ближе к углу бухты, стояли большие палатки. Гуврэль строился. Ринтын об этом слышал и знал, что Гуврэль должен стать самым большим портом на Чукотке. На противоположном низком берегу виднелись высокие мачты радиостанции, а под ними – знакомые будки для метеорологических приборов. Где-то там работают Анатолий Федорович и Лена.
К полудню “Чукотка” встала к причальной стенке, и Ринтын сошел на берег. Невообразимый грохот ошеломил юношу. Над головой с лязгом проносились крепко зажатые челюсти ковша угольного крана, под ним сновали автомобили и тракторы. От причала к высокой угольной куче по самодвижущейся ленте тянулся поток угля.
Ринтын вышел на улицу. Повсюду были видны следы большой стройки. Высились недостроенные здания, по бокам улицы лепились временные бараки и ветхие, сколоченные на скорую руку домишки.
Невдалеке от большого каменного здания с вывеской “Столовая” стоял старый катер. Из его выхлопной трубы вился дымок. Ринтын остановился перед катером, стараясь разгадать его назначение. Может быть, это какое-нибудь историческое судно, совершившее знаменитое плавание? Название катера было старательно соскоблено и вместо него написано черной краской: “Улица Дежнева, дом 14”. Пока Ринтын читал эту загадочную надпись, открылась дверь капитанской рубки и оттуда вышла женщина. Она вела за руку маленькую девочку.
– Гуляй только на палубе! Не смей спускаться на землю! – строго сказала женщина.
Оказывается, катер был просто жильем! Такое можно было встретить только в Гуврэле!
Ринтын прошел через весь поселок. Здесь на склоне сопки пасся табун лошадей. Ринтын остановился. Вот они какие, эти самые кони, которых он видел только в кино!
Лошади мирно щипали чахлую северную травку и громко чавкали. Ринтын не решался подойти ближе и наблюдал за диковинными животными издали. Да, лошади, видно, очень сильны. Один даже самый маленький конь запросто может тащить нагруженную нарту и по заснеженной и по мокрой тундре и сколько хочешь времени.
Из стоящего поодаль домика вышел маленький кривоногий человек и подошел к лошади. Огромный зверь не обратил никакого внимания на человека. Человек спокойно взял лошадь за веревку, висевшую под подбородком, и повел за собой. Ринтын невольно двинулся следом.
За домиком он увидел некое сооружение, которое должно было изображать телегу. На раму, укрепленную на четырех колесах, были настланы доски. На досках разбросана охапка сена.
Ринтын приблизился к телеге. Маленький человек запрягал лошадь, кряхтел и ругался вполголоса. Судя по акценту, с лошадью возился земляк Ринтына.
– Откуда ты здесь появился? – спросил маленький человек, увидев Ринтына.
– Приехал сегодня,– ответил Ринтын.– Из Улака я, племянник дяди Кмоля.
– О, Кмоля я знаю! А куда путь держишь? Или грузчиком в порт завербовался?
– Нет,– ответил Ринтын.– Я еду учиться в Ленинград.
– Куда? – недоуменно переспросил человек с лошадью.
– В Ленинград.
– Но это ведь очень далеко!
Ринтын догадался, что его новый знакомый даже не может себе представить, где находится Ленинград.
– Ну, садись на телегу, до порта довезу.
Ринтыну впервые приходилось ездить на телеге, которую тащила настоящая живая лошадь. Копыта громко стучали по камням. На память пришла картина далекого детства. Новогодний вечер в Улакской школе. Он, маленький мальчик, еще дошкольник, сидит в первом ряду и слушает, как во время исполнения “Марша буденновцев” балалаечник-бухгалтер изображает цоканьем языка стук конских копыт…
По дороге новый знакомый Ринтына сказал, что его зовут Василием Корнеевичем.
– А как ваше настоящее имя? – спросил Ринтын.
– Что значит – настоящее имя? – сердито переспросил Василий Корнеевич.– Вот, посмотри паспорт.
Он расстегнул ватник и из нашитого на подкладку кармана извлек новенький паспорт. С фотографии на Ринтына глядело напряженное лицо с неестественно выпученными глазами. Рядом было написано: “Нутэринтын Василий Корнеевич, 1917 года рождения, место рождения – Сешан”.
Василий Корнеевич постучал ногтем по фотографии.
– Похож? Только глаза великоваты вышли. И все фотограф виноват. Наверное, бывший командир или тальман: поверни голову туда, поверни сюда, нагнись, обратно выпрямись. Замучил совсем. То залезет под кусок черной материи, то вылезет и так завернет шею, что из глаз искры летят. Но я терпел. Застыл без движения. Влез он снова под черное одеяло и вдруг кричит: “Ты что глаза закрыл? Немедленно открой глаза!” Я сижу с открытыми глазами и не думал их закрывать. Раскрыл я шире веки. А он опять: “Не щурься!” Рассердился я и вылупил глаза, как только мог. А фотограф удовлетворенно говорит: “Теперь другое дело!” Вот и пучеглазый получился,– со вздохом сказал Василий Корнеевич и спрятал за пазуху самодельный бумажник.– Наши узкие глаза для фотографии мало приспособлены.
Лошадь бойко бежала по улице и не пугалась встречных грохочущих автомашин и тракторов. Ринтын смотрел на нее во все глаза.
– Вот,– обведя рукой вокруг, сказал Василий Корнеевич,– строится форпост арктического флота на Чукотке.– И с гордостью рассказал обо всем, что построено здесь за последние годы. Свою речь он пересыпал мудреными русскими словами, коверкая иногда их так, что Ринтын еле сдерживал улыбку.
– А где вы работаете? – улучив минуту, спросил Ринтын.
Василий Корнеевич с явной неохотой ответил:
– В охране социалистической собственности, а днем по совместительству развожу продукты по магазинам.
– Вон там я живу,– показал Василий Корнеевич на маленькую сторожевую будочку возле приземистых складов, прилепившихся к склону крутой голой сопки. Возле будочки высились остроконечные горы кристаллической каменной соли, штабеля кирпича, рулоны толя…
– Все это я охраняю,– с гордостью сказал Василий Корнеевич и тихо добавил: – Конечно, не один.
Телега прогромыхала по мостику, проложенному над мутным потоком, от которого поднимался пахнувший мылом туман.
– Там баня,– сказал Василий Корнеевич.– Я тебя отвезу к младшему брату. Он работает сезонным грузчиком. Живет в общежитии. Там можно для тебя найти место.
10
Прошла неделя. Ринтын уже освоился с жизнью в Гуврэле. Целыми днями он один бродил по строительным площадкам или через дыру в заборе пробирался в порт и часами смотрел, как грузятся углем океанские пароходы. Огромный кран, как чудовищное животное, вгрызался в угольную кучу. Ковш с зажатыми зубами повисал над пароходным трюмом, раскрывался, и уголь поглощала ненасытная океанская громадина.
На многих кораблях с самого утра по радио транслировали пластинки. Разноголосая музыка гремела над бухтой, переплетаясь с грохотом лебедок, лязгом цепей и криками: “Полундра!”, “Майна!”, “Вира!”
Жизнь порта казалась необыкновенно загадочной, и не верилось, что здесь работают такие же, как и он, чукчи.
Люди приходили с работы усталые, грязные, в угольной пыли. Они долго мылись прямо на улице, отвернув кран уличного водопровода, затем отправлялись в столовую. Пока у Ринтына были деньги, он ходил вместе с ними, ел вкусный флотский борщ из больших жестяных мисок и гречневую кашу с тушенкой. Грузчиков кормили хорошо, и за несколько дней Ринтын поправился.
Он устроился вместе с Гришей Кавраем, юношей безнадежно влюбленным в нормировщицу Пэлянны, которая жила в том же бараке в женской половине. К Пэлянны ходил крановщик Борис Борисович, великан с большими красными руками. Рассказывали, что, когда к Пэлянны начал захаживать Борис Борисович, Гриша Каврай вдруг вынес на рассмотрение собрания жильцов предложение – не пускать по вечерам посторонних в барак. Большинство жильцов поддержало это предложение. На двери были навешены особо прочные запоры. Но каково было удивление Гриши Каврая, когда на следующее утро мимо него как ни в чем не бывало прошагали Борис Борисович и Пэлянны. Оказалось, что предприимчивая в любви Пэлянны распорола парусиновую стенку палатки возле своей кровати и наутро аккуратно ее зашила. Надо заметить, что палатка изобиловала таким количеством заплат и зашитых прорех, что еще одна дыра была мало заметна.
Гриша Каврай спал на нижней – кровати, а Ринтын на верхней. Металлические кровати были сварены прочно и, когда по ночам ворочался Каврай, Ринтын рисковал слететь на пол и свернуть себе шею.
…Пароходов на юг все еще не было. Они шли на север, везли лес, продукты, оборудование для полярных станций. На одном пароходе была даже целая животноводческая ферма. Два дня над бухтой слышалось грустное, протяжное мычание коров, заглушавшее музыку.
Скромные сбережения Ринтына таяли с каждым днем.
Вскоре ему пришлось отказаться от сытных обедов в портовой столовой и перейти на питание дома. Он брал банку свиной тушенки, полбуханки хлеба, и этого ему хватало на весь день. В кипятке недостатка не было: в бараке с утра до вечера на железной плите стоял бак с водой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75