Когда они ушли, а отец и врач П.И. Ратов опять намеревался закричать, дед Игнатий Савельевич угрюмо произнёс:
– Мы ведь и сами Голгофу-то вашу потеряли.
– То есть как?!
– То есть так. Проснулись утром, а её нету. Нигде. Ни в одном помещении.
– В высшей степени подозрительно… – Отец и врач П.И. Ратов первые слова выкрикнул, а последнее почти прошептал. – Может, дед, ты не знаешь, где Голгофа, а сынок твой…
– Точнее, внук. Он всё ещё спит. И ничего ещё знать не может. Никто из нас понятия не имеет, куда она делась.
– И всё-таки осмотрим помещения. У меня нет никаких оснований доверять вам.
Когда за ними закрылась калитка, из-за машины появился Пантя. Как он здесь оказался, никто и не заметил.
Вид у него был крайне озабоченный и довольно напуганно-подозрительный. Пантя медленно обошёл вокруг «Жигулей» цыплячьего цвета, оглянулся по сторонам и присел у правого заднего колёса на корточки, ещё раз оглянулся по сторонам…
И пока отец и врач П.И. Ратов осматривал все помещения во дворе и огороде, Пантя возился около машины…
А в домике тёти Ариадны Аркадьевны была такая тишина, словно там никого не было. Нет, там были и хозяйка, и эта милая Людмила, но они молчали. Я бы назвал такое молчание, уважаемые читатели, громким.
Тётечка и племянница (обе уже дорогие друг для друга) сидели неподвижно, отвернувшись друг от друга. Выражение лиц у обеих было обрёченное, словно они намеревались совершить что-то крайне нежелательное для них, но необходимое.
Первой не выдержала тётя Ариадна Аркадьевна, заговорила тоскливым голосом, каким обыкновенно говорят перед долгой разлукой:
– Можешь думать обо мне что угодно, считать меня кем те-бе удобно…
– У-годно или у-добно?
– Как хочешь. Но, понимаешь, я не умею, не могу, я не способна лгать. Даже если бы я и захотела соврать, рот у меня всё равно не раскрылся бы, а если бы и раскрылся против моей воли, прозвучала бы из него только правда.
– Ах, тётечка… – устало и беспомощно прошептала эта милая Людмила, сжав кулачки, потому что ей хотелось не шептать, а кричать, да ещё как кричать: возмущённо-возмущённо, громко-громко. – Ведь вас никто и не просит лгать.
– Зато ты желаешь, чтобы я промолчала. А это хуже лжи – молчание.
– Я ничего от вас не хочу. Я ничего от вас не прошу. Отец её – грубый и жестокий человек. Хотя и врач. Голгофе необходим многодневный поход. Она ни разу в жизни не сидела у костра под звёздным небом! Она ни разу в жизни не видела живого кузнечика и божьей коровки! – Эта милая Людмила резко вскочила. – И не пойдёт она в поход из-за вашего любимчика-проходимчика!
– Пропускаю мимо ушей оскорбление, которое ты нанесла ни в чем не повинному существу. Но при чём здесь он?
– Если бы не он, хулиган, лентяй, разбойник, простите, обжора и притворщик, вы бы не залезли на крышу и не увидели бы, как уходила Голгофа! И мы бы, если не сегодня, то завтра бы обязательно ушли в поход! И если бы не кот, вы бы пошли с нами в поход! А вот кот, кот, кот… подумать только, какой-то несознательный кот срывает многодневный поход!
– Бедный Кошмарик! – Тётя Ариадна Аркадьевна взялась руками за возмущённо дрожащие косички. – Сколько несправедливых обвинений сыплется на его несчастную голову! Как он выносит всё?!
– Дорогая тётечка! Поступайте, как считаете нужным. Никто вас не осудит. Идите и расскажите грубому и жестокому эс-ку-ла-пу, где его дочь.
– Я не знаю, где она. Я только, кажется, видела, что будто бы она вышла из соседнего двора. А потом я, КАЖЕТСЯ, видела, что она с кем-то шла к лесу.
– Но с кем и зачем?! Она же здесь никого, кроме нас, не знает. А как он найдёт её в лесу? И чего она там делает? Я пойду, тётечка. Боюсь, что всем нам вместе придётся искать Голгофу. Уж очень загадочно её неожиданное исчезновение.
Едва она спустилась с крылечка, как её окликнула тётя Ариадна Аркадьевна:
– Постой, постой! – Она тоже спустилась вниз. – Я хочу, чтобы ты поняла меня и не считала такой… какой ты меня считаешь. Мол, старуха не хочет и выслушать нас… Молчи, молчи! Присядем.
Они присели на ступенечку, тётя Ариадна Аркадьевна долго молчала, теребя косички, потом заговорила, сжав виски ладонями:
– Конечно, с твоей точки зрения, я смешна. В моём возрасте взбираться на крышу за котом!.. А если мне не о ком больше заботиться? – Голос её дрогнул. – Вот у меня выросли, стыдно и горько сознавать, нехорошие дети. Может быть, я сама во всём виновата. Я слишком любила их, от всего оберегала, короче, безмерно ба-ло-ва-ла. Они были такими маленькими-маленькими, такими миленькими-миленькими… Я даже не заметила, как они стали большими-большими, плохими-плохими… И сейчас мне кажется, что все дети вырастут вроде моих… то есть плохими-плохими…
Эта милая Людмила порывисто обняла её за плечи, прошептала:
– Вы пойдёте с нами в поход. Мы проведём вместе несколько восхитительных дней. Вы просто устали от переживаний. А мы вас развеселим.
– Я и не заметила, когда же мои дети перестали меня слушаться, – продолжала будто бы самой себе рассказывать тётя Ариадна Аркадьевна. – Страшно, ужасно, о-пас-но, если дети не слушаются старших. Из таких вырастают страшные, ужасные, о-пас-ны-е люди… Ну, иди, иди… Мне надо побыть одной. Я должна решить, что мне делать.
И этой милой Людмиле захотелось побыть одной, подумать над тем, что она сейчас услышала от тётечки – над её ТАЙНОЙ. Но из соседнего двора доносились рассерженные голоса, и она быстро направилась туда. Сейчас больше всего беспокойств вызывала Голгофа. Зачем она покинула их? Почему не предупредила? Что она может делать в лесу, где не бывала ни разу в жизни? А если заблудится? И что за человек мог быть с ней? Кто он?.. А вдруг тётечке всё просто показалось?
И затея с походом представилась ей по меньшей мере не очень удачной. Ведь Голгофу будут искать, и искать будут до тех пор, пока не найдут…
А в соседнем дворе, уважаемые читатели, происходил скандал. Дело в том, что отец и врач П.И. Ратов нашёл на сеновале носовой платок своей дочери и неудержимо раскричался:
– Ну, ты мне ответишь, дед! Почему ты мне вчера не сообщил, что прячешь её у себя? Да ты знаешь, какое тебя ждет наказание за такое преступление?!
На крыльцо вышел заспанный Герка, слушал-слушал, как бранят его деда, обиделся за него и, не зная, что Голгофа давно ушла, сказал:
– Сама она, сама от вас прячется. Чего вы к деду пристали? Она сама так спряталась, что вам её ни за что не найти.
– А со-ба-ки? Специальной породы и специально обученные со-ба-ки для чего? – Разбушевавшийся отец и врач П.И. Ратов бросился к Герке, но его остановил властный голос этой милой Людмилы:
– Минуточку! Рано утром Голгофа одна, сама, никого из нас не предупредив, ушла. В лес. Тётечка видела.
– В ле-е-е-е-ес?!?!?! – обескураженно, извините, проорал отец и врач П.И. Ратов. – Не… не… не может быть!!!! Ведь она… она погибнуть может!!!!!! Что, что, что вы наделали?!?!?!?! Зачем вы заманили её сюда? – обессиленно спросил он и всем погрозил кулаком.
– Во всём виновата я, – спокойно проговорила эта милая Людмила. – Я пожалела бедную девочку.
– А она не нуждается в твоей жалости, негодная девчонка! За что её жалеть? Её жизни может позавидовать любой ребенок, в том числе и ты! Мы обеспечили Голочку всем! Она окружена такой любовью и такой заботой, какие вам и во сне не снились! Я почти каждый вечер катаю её в машине!
– А она пешком ушла от вас в лес, – весело сказал Герка. – Ей купаться охота, а не в машине вашей кататься.
– Герман абсолютно прав, – подойдя к отцу и врачу П.И. Ратову, прямо глядя ему в глаза, вернее, в один глаз, произнесла эта милая Людмила. – Мы знаем: старших надо слушаться. Но вы тоже должны хотя бы попытаться понять нас. Если мы вынуждены вас не слушаться, значит, есть серьёзные причины, и в них надо разобраться. Голгофе необходимо…
– Болтать ты научилась, хулиганка! А ума у тебя…
– Прекратить оскорбление хороших детей! – скомандовал дед Игнатий Савельевич. – Прошу вас отсюда шагом марш! – Видно было, что он очень старался сдержаться, но не мог. – Дети обязаны слушаться старших только тогда, когда старшие являются для них положительным примером! Ваша дочь – прекрасный человек. И не беспокойтесь, не погибнет она в лесу. Она знает, что делает, знает, на что идёт, и знает, что ей попадёт! И всё-таки она идёт!
– Хо-ро-шо! – нехорошим голосом выговорил отец и врач П.И. Ратов. – Я еду в милицию. Ты, старикан, за всё ответишь. Под твоим непосредственным руководством дети безобразничают. Ну, пока я не привёз сюда со-бак специальной породы и специально обученных…
– Собаками нас не запугаешь, – грустно перебил дед Игнатий Савельевич. – Скатертью вам дорожка!
Отец и врач П.И. Ратов пробежал к калитке, открыл её пинком, выскочил на улицу, суетливыми движениями отомкнул дверцу, влез в кабину, предварительно погрозив кому-то кулаком.
Заурчал мотор, машина медленно двинулась с места, проехала несколько метров, остановилась. Мотор заурчал грозно и злостно, машина снова медленно двинулась с места, проехала несколько метров и – остановилась.
Появившись из кабины, отец и врач П.И. Ратов обошёл машину, внимательно осмотрел колёса, ощупал их и сказал тихо-тихо-тихо, жалобно-прежалобно:
– Преступники… шайка преступников… уголовные элементы… хулиганье… бандиты… Дед, дед, старикан! Иди, иди сюда, полюбуйся!
Все четыре покрышки на колёсах были изрезаны.
– серьёзное преступление, – сочувственно проговорил дед Игнатий Савельевич. – Вот тут, конечное дело, без милиции не обойтись.
– Кто? Кто? Кто мог? – предельно жалобно восклицал отец и врач П.И. Ратов. – Когда успели? Зачем? Кто?.. Ведь мне придётся выбросить бешеные деньги! Бе-ше-ны-е! – Он прооооостоооонааал… – Кто? Кто? Зачем? Зачем? – уже, можно сказать, вопил он. – Я знал, я сразу догадался, что здесь орудует шайка преступников! Ты хоть понимаешь, дед, чем пахнет это?
– серьёзное преступление, – очень сочувственно повторил дед Игнатий Савельевич. – Но ума не приложу, кому и зачем оно понадобилось. В нашем посёлке ничего подобного никогда ещё не бывало.
– Бандиты! Бандиты! Бандиты! – яростно прокричал отец и врач П.И. Ратов. – Кто-то почему-то преследует меня! Я должен принимать решительные меры! Без со-бак не обойтись! Они унюхают след негодяев! Ведь тут не обычное преступление, а какое-то изуверство! Ведь не просто прокололи одно колесо, а из-ре-за-ли, и все че-ты-ре! Бандиты! Бандиты! Бандиты!
– Пропадай моя телега, все четыре колёса, – очень-очень сочувственно произнёс дед Игнатий Савельевич. – Герка мой только что глаза продрал. Людмилушка на такое изувечивание машины не способна по всем статьям. Тётечка её – смешно подумать. Я в момент преступления был с вами тут. Значит, преступник действовал – как? Моментально! Чик-чирик, чик-чирик, чик-чирик, чик-чи-рик и…
– Мне твои чик-чириканья ни к чему! – оборвал отец и врач П.И. Ратов. – Ни одного дельного слова так и не сказал, старикан!
– Сейчас скажу! – радостно пообещал дед Игнатий Савельевич. – С какой целью преступник нанёс вашей частной машине такие серьёзнейшие, дорогостоящие повреждения?
– Откуда мне знать?!
– А я вот догадываюсь.
– Ну! Ну! Ну! – Отец и врач П.И. Ратов трижды подпрыгнул от нетерпения, хотел ещё прыгнуть, но дед Игнатий Савельевич важным тоном остановил его:
– Попрошу мне не мешать. Я догадываюсь… – Он медленно достал кисет, ещё медленнее и очень долго искал по карманам аккуратно сложенную квадратиками бумагу, неторопливо оторвал листочек, старательно согнул его, осторожно развязал кисет, насыпал в бумажку табак, свернул цигарку, завязал кисет…
– Ну-у-у-у… – в величайшем нетерпении и в таком же изнеможении простонал отец и врач П.И. Ратов.
Дед Игнатий Савельевич бросил на него сверхукоризненный и даже подчеркнуто возмущённый взгляд, по всем карманам медленно и долго поискал спички, закурил и лишь тогда ответил вконец измученному ожиданием собеседнику:
– Колёса вам повредил человек, который лично вас, а не машину ненавидит. Вот и соображайте, кто в нашем посёлке может испытывать к вам такую невообразимую ненависть? Именно, повторяю, к вам!
Настало время, уважаемые читатели, объяснить вам поведение деда Игнатия Савельевича. Дело в том, что из своего двора через забор он, как говорится, краем глаза видел у машины «Жигули» цыплячьего цвета злостного хулигана Пантелеймона Зыкина по прозвищу Пантя и сейчас выигрывал время, чтобы выяснить по возможности самым точным образом, способен ли тот пойти на столь серьёзное и столь же загадочное преступление… А если и способен, то с какой целью? Ведь раньше серьёзные повреждения он наносил только мухам!
Вообще-то дед Игнатий Савельевич знал, что любой хулиган на любое безобразие способен лишь потому, что он хулиган и не безобразничать не может. Но в данном случае надо было крепко подумать, прежде чем взять на себя право обвинять Пантю. Что-то удерживало деда Игнатия Савельевича от самого естественного на первый взгляд решения – заявить на Пантю в милицию. Так, мол, и так, толком ничего не видел, но вот подозрения имеются, а вы уж, будьте настолько любезны, разберитесь…
Но знал он и то, что грубостью своей отец и врач П.И. Ратов довел его внука до мелкого, но всё-таки хулиганского поступка. Вспомните, уважаемые читатели, историю с зелёной шляпой за четырнадцать рублей тридцать копеек!
А почему бы тогда не предположить, что кого-то когда-то где-то отец и врач П.И. Ратов мог вынудить совершить серьёзное преступление? Например, Пантю?
Это не значит, что дед Игнатий Савельевич собирался прощать или даже поощрять поведение Панти. Нет, нет, ему просто требовалось время, чтобы разобраться в своих подозрениях и предположениях и лишь тогда принять твёрдое решение.
Сейчас мы с вами, уважаемые читатели, имеем возможность взглянуть, чем же занимаются в это время Голгофа с Пантей.
Они сейчас ели пряники и запивали их речной водой. Сырой, конечно. Если бы узнал про такое страшное дело отец и врач П.И. Ратов, то скорее бы простил преступнику приведение в негодное состояние колёс, чем угощение его дочери сырой водой, да ещё из речки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43