– Я тебе… если ты мене… я тебе… если ты мене…
Вполне вероятно, уважаемые читатели, что вы пока ещё сами не догадались, что же произошло со злостным хулиганом Пантелеймоном Зыкиным по прозвищу Пантя, так я вам с удовольствием и, честно говоря, с большой радостью объясню.
Помните, дед Игнатий Савельевич сделал для единственного внука специальную загородку – между четырёх кольев натянул верёвку? Ну, чтобы не в меру избалованный Герка мог тренироваться, готовиться быть живым экспонатом наравне со скелетом мамонта в областном краеведческом музее?
Так вот, привычно слоняясь по улицам, но уже не в надежде сделать кому-нибудь пакость или мерзость, а просто изнывая от безделья и одиночества, Пантя вспоминал и вспоминал, как весело провел он день, подглядывая за нашей троицей. Сейчас его и тянуло к ней, и он не сразу догадался, где её разыскать. И когда Пантя обнаружил ребят во дворе деда Игнатия Савельевича, то с интересом, хотя ничего толком и не понимая, стал подслушивать спор о каком-то многодневном походе.
И как вы помните, уважаемые читатели, тётя Ариадна Аркадьевна оборвала спор и быстрыми, решительными, почти солдатскими шагами не прошла, а промаршировала к калитке и резко толкнула её.
Калитка обо что-то стукнулась, раздался приглушенный писклявый вскрик, и послышался стремительно удалявшийся топот ног.
Обескураженная спором о походе, раздосадованная, рассерженная, разгневанная, растерянная, тётя Ариадна Аркадьевна ничего не заметила и уже не промаршировала, а медленно и устало, опираясь рукой о заборчик, прошла в свой дворик.
Пантя же, получив довольно крепкий удар по лбу калиткой, бросился бежать, в темноте налетел на верёвку, упал на спину, перевернулся, чтобы встать, и начал запутываться, выдернув к тому же колья… И чем сильнее и отчаяннее старался он выпутаться, тем крепче запутывался…
Тут и подошла эта милая Людмила. Тут Пантя и стал требовать, чтобы она освободила его, да ещё и угрожал:
– Ты мене… я тебе…
Она поинтересовалась возмущённо:
– А ты по-человечески попросить не можешь?
– Не! Не! – искренне признался Пантя. – Ухи оторвать тебе могу! И нос оторвать могу! Развяжи мене!
– Ну тогда и лежи! – рассердилась эта милая Людмила. – Пока на ТЕБЕ грузовик не наедет! Или трактор! А ещё лучше – бульдозер!
– Не! Не! Не-е-е-е… – таким жалобным голосом пропищал Пантя, что она сразу же пожалела его, но строгим тоном приказала:
– Повтори за мной: пожалуйста, развяжи меня.
– Ррррррррразвяжи мене!!!!!
– Не рррррррразвяжу я ТЕБЕ, – передразнила эта милая Людмила, – пока ты МЕНЕ не скажешь «пожалуйста»!

Пантя учащенно, испуганно и громко запыхтел, стараясь впервые в жизни выговорить абсолютно непривычное для него слово, и, когда пыхтение стало жалобным, тихим и беспомощным, он прошептал умоляюще:
– Развяжи мене… а я тебе… ничего не буду… ну развяжи мене… – И он сделал отчаяннейшую попытку произнести абсолютно непривычное для него слово: – Пжа… жла… ласта…
– Ну, молодец! – не то насмешливо, не то искренне похвалила эта милая Людмила, принялась распутывать верёвку, восторженно или насмешливо повторяя: – Молодец, молодец, просто молодчина! Конечно, «пожалуйста» – очень трудное слово. Недаром так нелегко приучить к нему детей. Но я с тобой позанимаюсь, и ты осилишь его.
Пантя уже стоял во весь рост, и ловкие Людмилины пальцы быстро освобождали его от веревки.
Даже и не знаю, уважаемые читатели, как мне передать необычайнейшие ощущения, которые сейчас испытывал злостный хулиган. Проще всего было бы сказать, что он ничегошеньки не понимал. Всего в жизни он привык добиваться угрозами, грубостью, наглостью, запугиваниями, жестокостью, а тут… какая-то махонькая – муха по сравнению с ним, верзилой! – девчонка заставила его просить, он ПОСЛУШАЛСЯ её, и она выполнила его просьбу из-за одного только слова. И уже во второй раз не испугалась его, которого все боялись.
– Вот ты и свободен. Забыла, как тебя звать?
Все ещё ничегошеньки не соображая, кроме того, что какая-то махонькая – муха по сравнению с ним, верзилой! – девчонка освободила его, и не из-за страха перед ним, а из-за одного только слова, Пантя от старания наинапряжённейше выговорил, почти с болью шевеля губами:
– Пжа… жла… ласта…
– Да просто пожалуйста! По-жа-луй-ста! – Эта милая Людмила громко и звонко рассмеялась. – Ничего, ничего, под моим непосредственным руководством научишься выговаривать и не менее, видимо, трудное для ТЕБЕ ещё одно слово – спасибо. Как тебя зовут?
– Пантя.
– Странное имя. Ни разу не слышала ничего подобного. Пан-тя. А ещё как тебя можно, звать?
– Пантя… лей.
– А-а-а, Пантелеймон! Роскошное имя! Редкое!
– Не, не! – отмахнулся Пантя. – Так мене только в милиции зовут.
– Значит, ты и в милиции побывал! – Эта милая Людмила сразу стала серьёзной. – Значит, ещё интереснее будет заниматься с тобой перевоспитательной работой. Ну, а МЕНЕ зовут Людмилой. Научу, научу я ТЕБЕ правильно говорить! Пора по домам, к сожалению. МЕНЕ было бы очень любопытно расспросить ТЕБЕ о твоей жизни. Но ведь мы ещё увидимся? Иди, иди. А то дома тебе попадёт. Очень уже поздно.
– Не, не! – Пантя замахал длиннющими ручищами. – Не попадёт. Мене домой не пустят. Спят.
– Чепуха какая. А где же ты спать будешь?
Пантя беспечно хмыкнул и быстро пошл прочь, вдруг резко обернулся и сказал:
– Я вот… есть хочу! Здорово есть мене охота! – И он вздохнул так непроизвольно, громко, жалобно и беспомощно, что эта милая Людмила скомандовала не свойственным ей, грубым тоном:
– А ну жди меня здесь! Накормлю! Безобразие какое!
Вам, конечно, известно, уважаемые читатели, такое совершенно разумное правило: сначала подумай, а потом делай. Но есть у данного совершенно разумного правила, впрочем, как и у всякого правила, исключение: сначала сделай, а затем подумай. И если, например, человек очень хочет есть, то сначала накорми его, а уж потом разузнай, по каким причинам он оказался голодным.
Тётя Ариадна Аркадьевна с котом сидели перед телевизором, точнее говоря, Кошмар настороженно подремывал, удивляясь, почему благодетельница не ложится спать, но надеясь ещё вкусно и обильно второй раз поужинать. Настроение у него было вроде бы распрекрасное: особка исчезла, значит, ему не о чем беспокоиться, опять он здесь единственная любовь.
Не замечал самоуверенный, самодовольный и самонадеянный Кошмар, что благодетельница не обращает ни на него, ни на телевизор никакого внимания, что глаза её полны слез, что давным-давно она сидит неподвижно, будто окаменев.
И лишь когда в комнатку стремительно ворвалась особка, Кошмар сразу почуял, что его благополучие всё ещё под опасной угрозой.
– Дорогая тётечка, простите, что я так задержалась, – виновато и торопливо сказала эта милая Людмила, – но мне пришлось спасать Пантю, а сейчас его необходимо накормить. Он очень хочет есть, и ему даже ночевать негде!
– Можешь делать всё, что взбредет в твою голову, – после долгого молчания еле-еле-еле слышно прошептала тётя Ариадна Аркадьевна и чуть-чуть-чуть громче добавила: – Если злостный хулиган дороже те-бе, чем я, можешь делать всё, абсолютно всё, что взбредет в твою голову. Завтра мы расстанемся, как я и предполагала и предупреждала те-бя.
– Пусть он злостный хулиган, – голос этой милой Людмилы дрогнул от несдерживаемого сожаления, – но сейчас он просто голодный человек.
– Иди, иди, иди, иди…
– И никуда я завтра не уеду. Если вы даже и выгоните меня… Тем более, никто не знает, что ещё может случиться завтра.
– Да иди же, иди же, иди же, иди же…
Кошмар очень удовлетворённо разлегся, вытянув передние лапы, как бы указывая особке на дверь – вон, мол.
– Он, может быть, потому и злостный хулиган, что его дома не кормят регулярно.
– Я, кажется, сказала: делай до утра всё, что хочешь. Постель те-бе приготовлена в соседней комнатке.
– Ах, как мне жаль, тётечка, что я невольно так часто огорчаю вас! – печально воскликнула эта милая Людмила. – Но, честное слово, вот увидите, что я сумею и порадовать вас! Ведь я вас полюбила!
Она выбежала из комнаты, не расслышав, как тётя Ариадна Аркадьевна с большой горечью призналась:
– Злостный хулиган те-бе дороже меня. Теперь это называется, видите ли, любовью… – И она неожиданно прошептала: – Но как добра…
И конечно, не умишком своим, а бандитски-разбойничьим чутьем Кошмар уловил, что огорчаться ему нет причин. Он подхалимски заурчал у ног своей благодетельницы и торжествующе помяргал.
Но стоило ему услышать звук открываемого на кухоньке холодильника, как он сразу же там оказался!
Эта милая Людмила отрезала колбасы, остаток сунула обратно в холодильник, отрезала большой кусок сладкого пирога и убежала.
Пантя ждал её, сидя на скамеечке перед заборчиком, и уже собирался пристроиться здесь провести ночь.
– Не торопись, не торопись, не торопись! – просила эта милая Людмила, с удивлением и страхом глядя, как Пантя уничтожал колбасу и пирог. – Подавиться ведь можешь! Жевать ведь надо!
А Пантя легко глотал пирог и колбасу, казалось, не жуя и не останавливаясь.
– Не торопись, не торопись, не торопись… – испуганно повторяла эта милая Людмила. – Подавиться ведь можешь… Жевать ведь надо… Не наешься – я тебе ещё чего-нибудь вкусного принесу… Что с тобой?
Суетливо, почти судорожно откусывая то пирог, то колбасу, Пантя издавал какие-то странные хлюпающие звуки, и эта милая Людмила не сразу догадалась, что он рыдает. Когда левую руку Пантя толкал ко рту, то правой вытирал слёзы, и наоборот: когда откусывал из правой руки, то левой размазывал по щеке слёзы.
Теперь он уже вроде бы жевал пищу, прежде чем проглотить её, но жевал всё медленнее и медленнее, а рыдания вырывались всё чаще и чаще, и вдруг Пантя, с писком взрыднув, бросился бежать.
– Куда ты? Куда ты? Что с тобой?! – Эта милая Людмила сама почему-то чуть не расплакалась, горько и жалобно, помчалась за Пантей, но сразу же остановилась: он быстро исчез в темноте, и топанье его ног стихло.
«Что, что, что с ним случилось? – недоуменно и даже испуганно думала эта милая Людмила. – Неужели я его чем-то обидела?.. Наверное, я зря сказала о том, что он может подавиться? Но ведь он и впрямь мог подавиться!.. Злостный хулиган и – разревелся!.. Значит, я сказала ему что-то уж очень для него обидное и несправедливое. Но – что?!»
Едва войдя в домик, расстроенная и недовольная собой, она услышала обречённый голос тёти Ариадны Аркадьевны:
– Исчез Кошмарик… бесследно… неожиданно… довели бедного котика… не выдержал… не вынес… все против него, все… конечно, конечно, какой-то злостный хулиган, антиобщественный элемент тебе дороже… А мне что теперь делать?
– Спокойно ложиться спать, – ответила эта милая Людмила, еле сдержав вспыхнувшее возмущение любимцем-проходимцем. – Ничего с вашим Кошмаром не случится. Если, конечно, он сам чего-нибудь не натворит.
– Но он никогда не уходил из дому глядя на ночь! К тому же он привык перед сном обязательно поесть. Вот своего злостного хулигана ты накормила, а…
– И правильно сделала. Он плакал, тётечка!
– Кто?! Пантя?! Плакал?! Не смеши меня, всё равно мне не до смеха. Пантя плакал! До сих пор от него люди плакали. От него страдали кошки и даже мухи!
– Он был голоден, тётечка. Понимаете?.. А Кошмара мы найдём. Вернее, он сам объявится. Захочет есть и – придёт.
– Мне всё равно не уснуть, не успокоиться, пока я не выясню его судьбы, – мрачным голосом проговорила тётя Ариадна Аркадьевна. – Разогрей, пожалуйста, чайник. Не представляю, как я буду жить, если с Кошмариком что-нибудь стряслось. Такое преданное существо, такой терпеливый характер, такой…
– Тише, тётечка, тише… – прошептала эта милая Людмила, прислушалась, на цыпочках подошла к холодильнику, наклонилась к нему ухом, помедлила и открыла дверцу.
Нет, нет, уважаемые читатели, не зря данного кота прозвали Кошмаром!

Он выпал из холодильника. Вместо головы у него была пол-литровая банка, вернее, голова-то у него, конечно, осталась, но он всунул её в банку со сметаной, а вытащить обратно не смог.
Кот стукнулся об пол, и банка разбилась…
Тётя Ариадна Аркадьевна ааааАХнула…
«Только бы не рассмеяться! Только бы не расхохотаться! Только бы…» – задыхаясь от сдерживаемого смеха, торопливо и даже чуть испуганно думала эта милая Людмила, увидев, что глаза Кошмара залеплены сметаной, а живот так набит пищей, что почти касается пола, а тяжесть мешает коту трястись от холода. Шерсть у него встала дыбом, он не двигался, лапы подкашивались, и Кошмар был вынужден повалиться на бок. Он лежал, казалось, бездыханный, и лишь то-о-о-о-оненькие, вроде бы виноватые мяуканья – мьяк, мьяк, мьяк – свидетельствовали о том, что безобразник, по крайней мере, полужив.
Эта милая Людмила осторожно собрала осколки банки, бросила их в мусорное ведро, подтёрла пол и стала отмывать Кошмара под умоляющий шёпот тёти Ариадны Аркадьевны:
– Осторожнее, осторожнее, прошу тебя, осторожнее…
Промыв коту глаза, увидев мутный и сытый до предела, даже чуть выше предела взгляд, эта милая Людмила сказала:
– Рекордсмен… по обжорству!
– Он… он… по-о-о-о… гибнет? – пролепетала тётя Ариадна Аркадьевна. – Он… останется… жить?
– Ещё как будет жить! Ещё как останется! – Только сейчас эта милая Людмила позволила себе рассмеяться звонко, но не громко. – Да он просто объелся!
– Просто объелся! – возмутилась тётя Ариадна Аркадьевна. – А что ему оставалось делать, если я из-за тебя его не покормила вовремя? – Она заглянула в холодильник. – Ты посмотри, что мы наделали?! Он съел плавленые сырки вместе с обёртками!
– И колбасу съел вместе с целлофаном, – спокойно добавила эта милая Людмила. – Ничего, ничего с вашим милым разбойником не случится. Выспится и снова примется за свои проделки.
Немного придя в себя, тётя Ариадна Аркадьевна спросила строго:
– А как он попал в холодильник? Ведь раньше ничего подобного ему и в голову не приходило!
Видно было, что Кошмар чем-то недоволен, а вот вины за собой никакой не чувствует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43