Затем пригласил Рильке в мастерскую и потребовал объяснения.
Рильке ответил своим мягким голосом:
– Мэтр, она так напориста.
– А разве вы сами не уступаете вот таким напористым особам?
Это правда, подумал Рильке, но мэтр – другое дело. Он нуждается в таких женщинах, а Роден нет. Мэтр ни от кого не зависит. Огюст напомнил:
– У вас очень близкие отношения с принцессой Марией Гогенлоэ, а она лет на двадцать старше.
– Это другое дело, – печально сказал Рильке. Мэтр был несправедлив к нему.
Огюст, чувствуя, что положение Рильке гораздо более щекотливо, чем его, – принцесса была старше герцогини, – сразу повеселел и забыл об обиде.
Огюст пропускал мимо ушей, когда литейщики, работающие в мастерских, смеялись над герцогиней и в шутку называли ее «музой». Но он пришел в ярость, услыхав, как Бурдель назвал ее «герцогиней инфлюэнцей». Это уже предательство. И приказал Бурделю убираться. «Навсегда!» – кричал Огюст, чтобы показать, насколько зол, хотя в душе надеялся, что у Бурделя хватит ума не принимать его слова всерьез. Чтобы подавить угрызения совести, он уверял себя, что герцогиня помогает в его светских обязанностях, отлично заботится о всех делах, разбирается в скульптуре, да к тому же их интимные отношения разумны – никакой романтической чепухи, присущей молодости.

4

Герцогиня уговорила Огюста дать согласие установить памятник Виктору Гюго в просторном саду Пале-Рояль, хотя он по-прежнему был недоволен статуей и отведенным ей местом. Фигура поэта во весь рост, в полном одеянии – не тот Гюго, каким он его себе мыслил. Он пошел на компромисс, и ему казалось, что место, выбранное для памятника, слишком парадно. Но возможно, герцогиня права – иначе статуя так и погибнет в мастерской.
На открытии памятника Огюст стоял в окружении важных городских и правительственных чинов. Все восхищались упорством Родена, тем, что он не прекращал работы над памятником.
Герцогиня воскликнула:
– Сколько в нем вдохновения! Его можно сравнить лишь с бетховенской симфонией!
Какие глупости, подумал Огюст, это не лучшая его работа. Он чувствовал себя неловко в своей одежде– герцогиня настояла на шелковом цилиндре и сюртуке. Вырядился, словно Гюго, подумал он.

5

Герцогиня все еще спорила, доказывая, что была права, и это его священный долг перед Францией – установить памятник Гюго в Пале-Рояль, когда Огюст вдруг решил сделать ее бюст. Сначала это было отговоркой, чтобы не появляться с ней на скачках в Лонгшан, не сопровождать на бесконечные светские обеды, но, по мере того как черты ее лица рождались под его руками, все остальное перестало существовать. Ему казалось, что он победил все свои недуги, дурное настроение, усталость. Он снова лепил, и это обновляло, ничто не способно было оторвать его от работы. Герцогиня уставала позировать, и он резко одергивал ее. Она жаловалась, что он слишком заострил черты ее лица, а он отвечал:
– Такие они и есть.
– Но в жизни я лучше.
Он придал ее лицу грубую угловатость и не тратил времени на споры с ней, работая молча.
– Огюст, ты не слушаешь меня. Ты сделал меня старой каргой.
Он заставил ее лечь на пол; зажав голову между колен, ощупывал лицо и тут же лепил. Результат удовлетворил его. Она расстроилась, Огюст даже не спросил, нравится ли ей бюст. Он позвал Бурделя посмотреть работу.
Бурдель знал, что не должен потворствовать мэтру – мэтр ни словом не обмолвился о ссоре; но молодой скульптор никогда не мог отказать своему учителю.
– Я рад, что вы не дали ей ввести себя в заблуждение, – сказал Бурдель.
– Неужели вы думаете, что я могу льстить в работе! – возмутился Огюст.

6

Роден снова вернулся к той жизни, которую предпочитала герцогиня де Шуазель. В Медоне Роза еще острее ощущала свое одиночество. Огюст отсутствовал по неделям. Она узнала о герцогине, но понимала, что бессильна. Она жаловалась ему так часто, что это стало для него пустым звуком. В последний раз, когда Роза умоляла его остаться в Медоне, он счел это вмешательством в свои дела и сказал:
– Из Медона тебе виден Париж, Сена рядом, и, пожалуйста, не пытайся исправлять мой характер, – и вернулся в Париж, даже не переночевав.
Роза была уверена, что скоро потеряет его навсегда. Покинутая, несчастная, бродила она по дому и саду и экономила каждый франк, чувствуя приближение черных дней; она отказывала в деньгах даже сыну.

7

Но и Огюст тоже был обеспокоен. Он нашел наконец мастерскую, где намеревался прожить до конца своих дней, и вдруг ему сообщили, что он должен уехать. Правительство решило продать отель Бирон. Продажа должна была состояться через несколько недель, после чего всем предложено было выехать из дворца. И это случилось как раз тогда, когда Огюст согласился иллюстрировать новое издание «Цветов зла» Бодлера; одновременно он лепил кисти рук, изыскивая более выразительные формы. Потрясенный неприятной новостью, Роден отправился к Клемансо, который с 1906 года стал премьером, и попросил его предотвратить продажу, заявив:
– Мосье, если это случится, произойдет несчастье.
– Несчастье? Для кого? Из-за чего? – спросил Клемансо в своей быстрой отрывистой манере.
– Мосье, я уже не так молод. Разве не жестоко заставлять меня переезжать? Неужели вы не можете попросить правительство не продавать отель Бирон?
– Дорогой друг, вы наивны. Потребуйте от меня новый памятник Бонапарту – и мне не откажут в средствах, но тут меня просто на смех подымут. Почему вы обратились ко мне?
– Вы всегда поддерживали людей искусства. Вы добились, чтобы «Олимпию» Мане выставили в Лувре. Студенты художественных заведений боготворят вас.
– И будут поддерживать Бриана или Пуанкаре Пуанкаре, Раймон (1860–1934) – французский политический деятель. Премьер-министр в 1912–1913 годах, президент в 1913–1920 годах. В 1920-х годах снова дважды занимал пост премьер-министра.

. – Может быть, мне обратиться к ним? Я не выеду из дворца. Вам придется меня выселять силой, – вдруг решительно заявил Огюст. – Это вызовет скандал.
Клемансо чуть не расхохотался, но Роден выглядел непреклонным, и трудно было сказать, чем все это кончится. Граждане – элемент ненадежный – могли стать на сторону Родена. Клемансо пообещал сделать все от него зависящее, но не был уверен, удастся ли ему помочь да и вообще стоит ли браться.
Но когда Моне, близкий друг Клемансо, замолвил слово за Огюста, когда влиятельные люди отправились к Бриану, который готовился стать преемником Клемансо на посту премьера, а затем постарались убедить и Пуанкаре, лидера третьей влиятельной политической партии и возможного претендента на пост премьера, то вопрос о сохранении дворца Бирона стал вопросом сохранения чести Франции, вопросом о том, какая из трех партий лучше всего проявит свой патриотизм. За четыре дня до продажи дворца Сенат проголосовал за то, чтобы отложить сделку, и предложил правительству подумать, не приобрести ли эту собственность навечно.
Решение вопроса затянулось на два года, и, когда наконец правительство купило отель Бирон за шесть миллионов франков, Огюст был уверен, что выиграл битву. За это время он закончил иллюстрации к «Цветам зла», сделал множество отдельных кистей и несколько бюстов. Герцогиня, казалось, стала постоянной спутницей его жизни, и он редко появлялся в Медоне – стоило увидеть Розу, как начинались слезы и обвинения.
Через три месяца после того, как правительство купило дворец, Огюсту неожиданно предложили выехать. Для него это было ударом. Страшно обеспокоенный, он снова посетил Клемансо.
Клемансо сказал:
– Я ничем не могу помочь. Я больше не премьер.
– Но в чем причина?
– Буржуа кричат, что всех нужно выселить из дворца, там якобы происходят дикие оргии. Это кощунство, заявляют они, что подобное происходит в отеле Бирон, который в свое время был монастырской школой.
– Чепуха! – не выдержал Огюст. – Я не устраиваю никаких оргий!
– Их устраивают де Макс с Айседорой Дункан. Но правительство отнеслось к вам с уважением. Вам дают три месяца, а им предложено оставить дворец немедленно Роден занимал часть отеля Бирон с 1907 года. Лишь четыре года спустя, в 1911 году, он становится его единственным обитателем. Вопреки тому, что пишет Вейс, Роден и в это время жил главным образом в Медоне, но все дни проводил в отеле Бирон, где он работал, принимал многочисленных посетителей, где он постепенно собрал многие свои произведения и богатые коллекции. Гюстав Кокио в своей книге «Роден в отделе Бирон и в Медоне» приводит красноречивое описание отеля в ту пору, когда Роден был его обладателем. «В Родене был развит культ прошлого. Он вошел в отель Бирон с чувством глубокого уважении к нему и всегда относился к этой мастерской, которую ему дал случай, как к святыне. Поэтому все, что говорят о непочтении Родена к самому зданию, просто глупо. Ни газ, ни электричество даже по вечерам не освещали залы, и только колеблющееся пламя свечей кое-где озаряло слабым светом сумерки. Особенную радость доставляло Родену коллекционирование. Он собрал здесь статуи, бюсты, статуэтки, слепки капителей колонн, изящные фигурки. Роден приезжал в отель Бирон из Медона рано и сразу же запирался со своей моделью в зале, где работал крайне напряженно. Во время этих сеансов он с большим удовольствием и так же живо, как и раньше, делал наброски на бумаге, лепил из глины или отливал некоторые вещи в гипсе. Нужно было видеть этого волшебника, создателя формы в моменты высшего творческого напряжения, чтобы понять, какую радость давала ему жизнь в труде… Сколько незабываемых часов провели мы в отеле Бирон, в одной из больших комнат, при свете свечей, – вспоминает далее Кокио. – …Когда спускались сумерки, мы часто слушали здесь Родена. Во время этих бесед он ни разу не обмолвился словом о мерзостях жизни; с восторгом рассказывая о произведениях искусства, виденных им во время путешествий и запечатленных им на фотографиях, он заставлял нас забыть о всяких глупцах и мошенниках. Он говорил так образно, точно и убедительно, что мы ловили каждое слово. Сколько неизвестных шедевров открыл он нам тогда, комментируя их по-своему. В зимние сумерки, когда не было случайных посетителей и уютно потрескивала фаянсовая печь, мы слушали проникновенные размышления Родена о мировом искусстве. Ни один ученый Сорбонны не обладал таким образным, богатым эпитетами языком, раскрывающим со всей полнотой смысл произведения».

.
Заметив насмешливую улыбку на лице Клемансо, Огюст понял, что все уговоры бесполезны, нужно искать иной выход. Но мысль о том, что придется затевать борьбу заново, заставила его призадуматься. Через месяц ему стукнет семьдесят один. У него едва хватает сил на работу, даже герцогиня утомляет его. А эта тяжба еще на несколько лет. Его уже не будет в живых, когда она разрешится. Но тяготы переезда не для него. Надо добиться поддержки правительства. И тут ему пришел на ум план – столь простой и легкий, что сначала он не поверил в его успех. Однако выхода не было, и Огюст предложил:
– Мосье Клемансо, а что если я завещаю все свои произведения Франции? Как вы думаете, позволят мне взамен дожить во дворце до конца жизни?
– Чтобы затем открыть в нем музей? – Клемансо задумался. Предложение не лишено смысла. – Нет, это слишком сложно.
– Музей Родена, если это звучит не очень тщеславно.
– За шесть миллионов франков? Довольно высокая цена за искусство.
– Я завещаю все, что сделал, государству. Мои произведения не останутся без покупателей, так что вы на этом ничего не потеряете Роден предлагал завещать государству не только свои собственные произведения, но и свои богатейшие коллекции, сосредоточенные в отеле Бирон.

.
– И взамен вы просите только разрешить вам жить там? – Клемансо был удивлен таким великодушием.
– Да. С тем чтобы после моей смерти дворец стал Музеем Родена.
– Неужели для вас так важно остаться в этом дворце, дорогой друг? – спросил Клемансо уже более доброжелательно.
– Мне хочется собрать свои работы в одном месте, насколько это возможно.
– Идея неплохая.
– Вы думаете, ее поддержат?
– Не знаю. – Однако Клемансо готов был действовать. – Но попытаться стоит, мэтр. Нужно подготовить петицию на тех условиях, что мы сейчас с вами обсудили; нет-нет, вы должны держаться в стороне, этим пусть займутся ваши влиятельные друзья. А затем обратитесь ко мне, Бриану и Пуанкаре. К тому времени один из нас станет премьером, и можно будет что-то предпринять.
Огюст последовал совету Клемансо, и снова имя его появилось на первых страницах французских газет. Его предложение стало предметом всеобщего обсуждения. Сторонники его доказывали, что через несколько лет произведения Родена будут стоить куда больше шести миллионов – цена на них все время растет – и что это для государства большая выгода Вопрос о превращении отеля Бирон в Музей Родена был впервые поднят в прессе Гюставом Кокио в 1911 году. Вслед за ним от имени художника выступила Жюдит Кладель, автор ряда работ о Родене (первая из которых вышла в свет в 1900 г.). Многие прогрессивные художники, писатели и музыканты решительно поддержали это предложение, встретившее, однако, энергичные протесты со стороны реакционных художников и общественных деятелей. Решение этого вопроса затянулось на несколько лет, и лишь в 1916 году после бурных дебатов в Палате депутатов и Сенате проект превращения отеля Бирон в Музей Родена был утвержден.

.
Правительство начало с Огюстом переговоры о возможных условиях соглашения, но решение затянулось. Прошло три месяца, а Огюст и не собирался выезжать, хотя оставался теперь единственным обитателем отеля; правительство дало ему отсрочку еще на полтора года и намекнуло, что не исключены и последующие отсрочки.
Огюст в благодарность сделал бюст Клемансо, который, видимо, навсегда отошел от власти, хотя еще пользовался авторитетом во Франции.
Огюст считал бюст своей лучшей работой; ему удалось передать энергичность и решительность, присущие этому человеку, с оттенком цинизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87