https://wodolei.ru/brands/Hansgrohe/focus-e2/
Даже Дега заглянул в мастерскую в одну из суббот, но не сказал ни слова. Сначала Огюсту показалось, что Дега готов посмеяться, но потом успокоился: хорошо еще, что Дега воздержался от своих язвительных замечаний.
Но больше всего Огюста интересовало мнение Ле-кока. Вот кто будет совершенно искренним. Он пригласил Лекока. Помимо Гамбетты, это был единственный человек, которого он пригласил сам. И вот однажды, в солнечный субботний день, старый учитель, прихрамывая, вошел в мастерскую. Лекок тяжело болел, сильно исхудал, но глаза, как всегда, оживленно блестели. Увидев рабочую модель «Врат», он проворно подошел к ней.
– Как я себя чувствую? – повторил он вопрос Огюста. – Вернулся к преподаванию. Открыл собственную школу. На набережной Августинцев.
– Я думал, вы устали от преподавания.
– Еще больше я устал от скуки. О да, знаю, я слишком стар. Все мои друзья так говорят, Мне семьдесят восемь, я одного возраста с Гюго.
– Вам столько не дашь.
– Еще как дашь. Вы никогда не умели обманывать, Роден. – Он повернулся к «Вратам» и воскликнул:– Так это и есть «Врата», о которых говорит весь Париж?
Лекок настроен критически, подумал Огюст. Он приготовился к удару, сердце учащенно билось. Он сказал:
– Да. Что вы о них думаете?
– Черт возьми, ответить нелегко.
– Это будет наружная дверь. В виде фрески.
– Знаю. – Лекок внимательно изучал работу. – Композиция хороша.
– Я работаю медленно, слишком медленно.
– Это понятно. Ведь эти фигуры никак не персонажи из комической оперы.
Огюст, чувствуя, что человек, чьим мнением он дорожил больше всего, понимает его, воскликнул:
– Неужели такая работа всегда столь тяжела?
– Чем грандиознее замысел, тем больше требуется усилий для его осуществления. А вы решили вывернуть душу каждого из нас наизнанку.
– Это будет моим провалом, – сказал Огюст, охваченный внезапным неверием.
– Возможно, – более веселым тоном отозвался Лекок. – Но подумайте только о всех тех фигурах, которые вы лепите для этих дверей.
– Я вас не понимаю.
– Роден, ваши двери – это целая скульптурная лаборатория. Посмотрите, сколько они породили у вас идей. Этот «Адам», эта «Ева» и, конечно, Паоло и Франческа уже сами по себе прекрасны как отдельные произведения. Даже если вы не закончите свои двери, у вас будет замечательная галерея портретов, которая оправдает все усилия.
– Спасибо, мэтр, – смиренно сказал Огюст.
– Мне больше нравится, когда вы не так покорны.
– Да нет, я и не собираюсь покоряться!
– Буше говорит, что с людьми вы чаще всего ведете себя, как капризный ребенок.
– Буше преувеличивает. Он слишком придирчив. Он боится, что из-за своего поведения я могу лишиться возможностей, которые он мне предоставляет. Но я так высоко ценю ваше мнение…
Лекок прервал его:
– Если вы когда-нибудь решите сделать «Еву» меньше, чем в человеческий рост, я буду рад ее купить.
– У меня? – Огюст был удивлен.
– Иметь подлинник Родена – великое счастье. – Лекок вздохнул. – Такое событие придется отметить бутылкой шампанского.
– Я не могу брать с вас деньги.
– Вы должны брать деньги с кого угодно. Иначе вы просто идиот. Но я хотел бы купить «Еву», пока мне это по карману.
– Вы ее получите, – сказал Огюст, обретя уверенность. – Я сделаю «Еву» размером в половину человеческого роста, как только выкрою время.
4
Но когда люди с деньгами предлагали Огюсту частные заказы, он отказывался. У него еще кое-что оставалось от двух тысяч семисот франков, и одобрение Лекока подействовало на него вдохновляюще. Даже имея дело с таким ненадежным заказчиком, как государство, он все же верил, что скоро получит следующую ссуду. Каррье-Беллез и Антонен Пруст настойчиво предлагали ему деньги за свои бюсты, но Огюст не знал, какую назначить цену, ведь он сделал их в знак дружбы. В конец концов он принял от Каррье-Беллеза и Антонена Пруста пятьсот франков, чтобы оплатить стоимость материала, так как оба бюста были отлиты в бронзе.
Затем Буше, не скрывая гордости, привел к Огюсту богатого англичанина Скотта Хэллема, который выразил желание купить «Беллону» в бронзе. Огюст начал было отказываться, но Буше сразу обиделся, и Роза, наверное, тоже расстроится, подумал Огюст, и согласился. Нехотя он принялся за патинирование копии.
Когда он закончил, результат не удовлетворил его. Он переделывал работу еще два раза. Буше, который чувствовал себя в ответе, считал, что нет нужды в третьей переделке. Буше сказал:
– Вы всегда недовольны.
И когда Огюст запросил цену выше, чем было условлено вначале, англичанин воскликнул: – Значит, ваше слово ничего не стоит? Огюст резко ответил:
– Дело не в стоимости моего слова, а в стоимости моей скульптуры.
Тысяча двести франков за «Беллону» пошли на покрытие возросшей стоимости «Врат ада». Вдобавок Буше захотел приобрести копию «Человека со сломанным носом». Буше скрывал, зачем ему понадобился этот бюст, и рассердил Огюста, но Огюст дал своему другу копию, взяв с него лишь стоимость отливки в бронзе.
Куда приятнее было обменяться бюстами с Далу В действительности бюст Далу, исполненный в 1883 году, никогда не был им взят, ибо отношения двух друзей прекратились вскоре после того, как Роден познакомил Далу с Виктором Гюго. Далу не мог примириться с тем, что не ему, а Родену был заказан памятник писателю.
.
Работа над бюстом Мадлен беспокоила его больше всего. Он не мог заставить себя закончить бюст, ему казалось, что тут же кончатся и их отношения. И голова его не удовлетворяла. У Мадлен была чарующая улыбка, а в глине получалась какая-то глупая усмешка. Да и с самой Мадлен ему становилось все труднее.
Мадлен вполне серьезно спрашивала его:
– Когда ты выставишь эту работу, Огюст? Она появится в Салоне?
Он коротко ответил:
– Для Салона уже поздно.
– Сара Бернар выставила свою работу.
– А я не собираюсь.
– Ты работаешь уже почти год. – Почти.
– Бернар уходит из «Комеди Франсэз». Это уже официально известно, и портрет твоей работы в Салоне может помочь мне получить главные классические роли.
– Мне казалось, ты предпочитаешь Сарду.
– Это режиссеры предпочитают давать мне такие роли. Но в «Комеди Франсэз» я могла бы играть в пьесах Расина, Корнеля, Гюго.
– Почему бы тебе не поговорить с Гюго? Мадлен с упреком посмотрела на него.
– Ты ведь знаешь, чем это кончится. И Гюго такой старый.
– Я старше тебя почти в два раза.
– Но у тебя ни морщинки. А он просто старый козел.
– Морщины Гюго будут прекрасно выглядеть в бронзе. – Он разочарованно посмотрел на бюст и вдруг уменьшил надбровье.
– Ну вот, – нетерпеливо сказала она. – Ты тратишь часы, меняя детали в моем лице, а потом дни, чтобы снова все переделать.
– Выражение твоего лица все время меняется.
– Огюст, ты сам себе противоречишь.
– Я сделаю тебя в мраморе. Это будет мой первый бюст в мраморе.
– Как те, что ты делал для Каррье-Беллеза? Я слышала, твои лучшие работы сделаны для него.
– И худшие тоже, – пробормотал он.
Через несколько недель он решил, что можно переводить в мрамор. И когда это было сделано, бюст был установлен на колонне в римском стиле, чего потребовала Мадлен. Ему бюст не нравился, а она осталась довольна. Мадлен сказала:
– Он выглядит таким строго классическим.
– В том-то и беда, – ответил Огюст.
Он начал работать резцом, стараясь передать выражение глаз Мадлен. «Мрамор изменил выражение ее лица, – думал он, – сделал слишком жестким, неестественным, в то время как в жизни оно такое чувственное и прекрасное».
Следующую неделю он работал не покладая рук. А бюст был все так же далек от завершения, с возмущением думала Мадлен, она успеет состариться, пока он закончит. Мрамор был такой гладкий, а теперь он делает его шероховатым и заостряет скулы. Поистине, решила она про себя, Огюст становится невыносимым.
5
Раздражение Мадлен вдруг вызвало у него острое желание повидаться с кем-нибудь из друзей-художников. Он навестил Моне в его доме и студии в Ветейле, в нескольких милях от Парижа, на берегу Сены, и сразу же подумал, что зря. Сильно состарившийся художник был очень растроган и рад встрече, но появление Огюста, казалось, усугубило его мрачное настроение.
– Хотя мои картины завоевали успех, – сказал Моне, – душа рвется на части. Появились покупатели, меня принял Салон, а я убит горем. Ты скажешь, что моя жизнь – в искусстве, как говорят все друзья. И, конечно, это так, но без Камиллы я не нахожу себе места. Я твержу себе, что я отец, и это должно. помочь мне в горе, а не помогает. Я мечтал о домашнем очаге, семье, любви, и Камилла дала мне все. И так просто, никогда не единой жалобы, как бы бедны мы ни были, а мы всегда были бедны. Когда она умерла, я заложил в ломбард все до последнего, чтобы заплатить врачу. Теперь она спит вечным сном, а мне говорят, что мое спасение в том, чтобы писать. Но я даже не знаю, что писать.
Огюст был в растерянности, горе Моне потрясло его.
Когда пришло время прощаться, Моне попросил Огюста еще раз навестить его.
– Я знаю, тебе это нелегко, Роден, со мной невесело, но твой приход помог мне. Излил тебе душу, И стало как-то легче. Я словно ожил. Приходи еще, прошу тебя. Придешь?
– Да.
Моне облегченно вздохнул и сказал:
– Я слышал, ты пошел в гору, от женщин отбоя нет, о тебе говорят.
– Да, это так.
Огюст, которого сначала обидело отсутствие у Моне интереса к его работам, теперь был рад, что сам не заговорил о них.
6
Огюст с новым подъемом вернулся к работе над «Вратами» – несчастье Моне открыло ему еще одну сторону человеческих страданий. Но работа засасывала словно трясина. Вот уже год он трудится на «Вратами», и, казалось, чем больше над ними работаешь, тем дальше они от завершения. Стоило закончить какую-нибудь деталь, как возникала необходимость в другой. Чем больше он создавал фигур, тем больше их требовалось.
Он устал и был рад, когда старый друг Легро, поселившийся в Лондоне, пригласил его к себе. Он тут же принял приглашение.
Легро сообщил, что «Беллона», которую он продал Скотту Хэллему, и «Человек со сломанным носом», подаренный Буше, будут выставлены в галерее Грос-венор в Лондоне и что Роден приглашен на открытие выставки в качестве почетного гостя.
Лондон показался Огюсту мрачным городом, но ему понравились его прочные здания, обилие камня, многочисленные образцы готической архитектуры. Он немедленно отправился в Британский музей, горя желанием увидеть эллинские мраморы.
Его пленили гравюры Легро. Легро, завоевавший репутацию прекрасного гравера, несколько дней знакомил Огюста с искусством гравирования сухой иглой. Огюсту очень понравился этот процесс: в лучших образцах изображение получалось ясным, выразительным и точным. Напоминало резьбу по камню, но рисунок более изощренный, утонченный, нежный, Огюст быстро овладел этим искусством.
Наибольшее внимание на открытии выставки привлекли две скульптуры Родена, хотя экспонировалось еще двадцать произведений других авторов. Огюст узнал, что «Беллона» была продана за две тысячи четыреста франков – вдвое больше, чем он за нее получил. Значит, его работы уже приносят прибыль – эта мысль его поразила, Он понимал, что следует возмутиться, но печальный пример Моне напоминал, как опасно впадать в бесплодную жалость к себе. «Человек со сломанным носом» – его выставил Буше – не был предназначен для продажи. Он понял: Буше выставил скульптуру, чтобы его, Огюста, произведения стали известны в Англии.
По английскому обычаю, выставка закончилась чаем. Огюст был представлен нескольким писателям, желавшим с ним познакомиться. Он почувствовал себя свободнее, робость прошла. Он, правда, предпочел бы выпить вина, и Легро, пригласивший писателей, извинился перед ним за чай, но теплота, с какой его принимали писатели, искупала все.
Вильям Эрнест Хэнли – живой, энергичный рыжебородый, как Огюст, большеголовый и с резкими чертами лица; Роберт Льюис Стивенсон – очень болезненный и бледный; Роберт Браунинг – пожилой, с утонченными манерами Хэнли, Уильям-Эрнест (1840–1903) – английский поэт, драматург и эссеист.
Стивенсон, Роберт Льюис (1850–1894)-английский писатель и поэт.
Браунинг, Роберт (1812–1889) – » английский поэт.
. Они говорили, что им понравились его скульптуры. Но Огюст был не во всем согласен с их суждениями.
Браунинг рассуждал о сходстве его скульптур с классической античностью; Стивенсон был очарован их поэтичностью, но больше всего Огюста тронуло восторженное отношение Хэнли. Хэнли был взволнован жизненностью и выразительностью бюстов.
«В какой-то степени, – подумал Огюст, – это характерно и для произведений самого писателя».
Хэнли, у которого была ампутирована нога, два года пролежавший в больнице с костным туберкулезом, часто смеялся, любил крепкое словцо и все приглашал Огюста прогуляться по Сент-Джеймскому парку – сегодня, в первый ясный день, выдавшийся в Лондоне за много недель, парк благоухал. Легро, выполнив свой долг, расстался с ними у дверей галереи, а Стивенсон и Браунинг последовали за Хэнли и французским гостем.
Хэнли заявил:
– Роден, вы похожи на пирата. Мне это нравится.
– Это верно, – сказал Браунинг.
Стивенсон кивнул в знак согласия. А Хэнли и Огюст понимающе улыбнулись друг другу, словно члены тайной секты. Браунинг хмурился, казалось, он был недоволен тем, что остался в стороне, а мысли Стивенсона витали где-то – он любовался природой. Хэнли, хотя и сильно хромал, упрямо не хотел показывать усталость и тянул их все дальше и дальше. Стивенсон и Браунинг извинились и распрощались, а Хэнли привел Огюста к Парламентской площади, показал ему здание Парламента и Вестминстерское аббатство.
– Палате общин всего около тридцати лет, – объяснял Хэнли, – но аббатство даже старше, чем Нотр-Дам.
Огюст одобрительно кивнул; здания произвели на него глубокое впечатление.
– Я считаю эти здания жемчужинами английского искусства.
Огюст согласился. А когда обнаружилось, что оба они одинаково восхищаются готической архитектурой, то поняли, что их первое впечатление оказалось правильным – вкусы их совпадали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Но больше всего Огюста интересовало мнение Ле-кока. Вот кто будет совершенно искренним. Он пригласил Лекока. Помимо Гамбетты, это был единственный человек, которого он пригласил сам. И вот однажды, в солнечный субботний день, старый учитель, прихрамывая, вошел в мастерскую. Лекок тяжело болел, сильно исхудал, но глаза, как всегда, оживленно блестели. Увидев рабочую модель «Врат», он проворно подошел к ней.
– Как я себя чувствую? – повторил он вопрос Огюста. – Вернулся к преподаванию. Открыл собственную школу. На набережной Августинцев.
– Я думал, вы устали от преподавания.
– Еще больше я устал от скуки. О да, знаю, я слишком стар. Все мои друзья так говорят, Мне семьдесят восемь, я одного возраста с Гюго.
– Вам столько не дашь.
– Еще как дашь. Вы никогда не умели обманывать, Роден. – Он повернулся к «Вратам» и воскликнул:– Так это и есть «Врата», о которых говорит весь Париж?
Лекок настроен критически, подумал Огюст. Он приготовился к удару, сердце учащенно билось. Он сказал:
– Да. Что вы о них думаете?
– Черт возьми, ответить нелегко.
– Это будет наружная дверь. В виде фрески.
– Знаю. – Лекок внимательно изучал работу. – Композиция хороша.
– Я работаю медленно, слишком медленно.
– Это понятно. Ведь эти фигуры никак не персонажи из комической оперы.
Огюст, чувствуя, что человек, чьим мнением он дорожил больше всего, понимает его, воскликнул:
– Неужели такая работа всегда столь тяжела?
– Чем грандиознее замысел, тем больше требуется усилий для его осуществления. А вы решили вывернуть душу каждого из нас наизнанку.
– Это будет моим провалом, – сказал Огюст, охваченный внезапным неверием.
– Возможно, – более веселым тоном отозвался Лекок. – Но подумайте только о всех тех фигурах, которые вы лепите для этих дверей.
– Я вас не понимаю.
– Роден, ваши двери – это целая скульптурная лаборатория. Посмотрите, сколько они породили у вас идей. Этот «Адам», эта «Ева» и, конечно, Паоло и Франческа уже сами по себе прекрасны как отдельные произведения. Даже если вы не закончите свои двери, у вас будет замечательная галерея портретов, которая оправдает все усилия.
– Спасибо, мэтр, – смиренно сказал Огюст.
– Мне больше нравится, когда вы не так покорны.
– Да нет, я и не собираюсь покоряться!
– Буше говорит, что с людьми вы чаще всего ведете себя, как капризный ребенок.
– Буше преувеличивает. Он слишком придирчив. Он боится, что из-за своего поведения я могу лишиться возможностей, которые он мне предоставляет. Но я так высоко ценю ваше мнение…
Лекок прервал его:
– Если вы когда-нибудь решите сделать «Еву» меньше, чем в человеческий рост, я буду рад ее купить.
– У меня? – Огюст был удивлен.
– Иметь подлинник Родена – великое счастье. – Лекок вздохнул. – Такое событие придется отметить бутылкой шампанского.
– Я не могу брать с вас деньги.
– Вы должны брать деньги с кого угодно. Иначе вы просто идиот. Но я хотел бы купить «Еву», пока мне это по карману.
– Вы ее получите, – сказал Огюст, обретя уверенность. – Я сделаю «Еву» размером в половину человеческого роста, как только выкрою время.
4
Но когда люди с деньгами предлагали Огюсту частные заказы, он отказывался. У него еще кое-что оставалось от двух тысяч семисот франков, и одобрение Лекока подействовало на него вдохновляюще. Даже имея дело с таким ненадежным заказчиком, как государство, он все же верил, что скоро получит следующую ссуду. Каррье-Беллез и Антонен Пруст настойчиво предлагали ему деньги за свои бюсты, но Огюст не знал, какую назначить цену, ведь он сделал их в знак дружбы. В конец концов он принял от Каррье-Беллеза и Антонена Пруста пятьсот франков, чтобы оплатить стоимость материала, так как оба бюста были отлиты в бронзе.
Затем Буше, не скрывая гордости, привел к Огюсту богатого англичанина Скотта Хэллема, который выразил желание купить «Беллону» в бронзе. Огюст начал было отказываться, но Буше сразу обиделся, и Роза, наверное, тоже расстроится, подумал Огюст, и согласился. Нехотя он принялся за патинирование копии.
Когда он закончил, результат не удовлетворил его. Он переделывал работу еще два раза. Буше, который чувствовал себя в ответе, считал, что нет нужды в третьей переделке. Буше сказал:
– Вы всегда недовольны.
И когда Огюст запросил цену выше, чем было условлено вначале, англичанин воскликнул: – Значит, ваше слово ничего не стоит? Огюст резко ответил:
– Дело не в стоимости моего слова, а в стоимости моей скульптуры.
Тысяча двести франков за «Беллону» пошли на покрытие возросшей стоимости «Врат ада». Вдобавок Буше захотел приобрести копию «Человека со сломанным носом». Буше скрывал, зачем ему понадобился этот бюст, и рассердил Огюста, но Огюст дал своему другу копию, взяв с него лишь стоимость отливки в бронзе.
Куда приятнее было обменяться бюстами с Далу В действительности бюст Далу, исполненный в 1883 году, никогда не был им взят, ибо отношения двух друзей прекратились вскоре после того, как Роден познакомил Далу с Виктором Гюго. Далу не мог примириться с тем, что не ему, а Родену был заказан памятник писателю.
.
Работа над бюстом Мадлен беспокоила его больше всего. Он не мог заставить себя закончить бюст, ему казалось, что тут же кончатся и их отношения. И голова его не удовлетворяла. У Мадлен была чарующая улыбка, а в глине получалась какая-то глупая усмешка. Да и с самой Мадлен ему становилось все труднее.
Мадлен вполне серьезно спрашивала его:
– Когда ты выставишь эту работу, Огюст? Она появится в Салоне?
Он коротко ответил:
– Для Салона уже поздно.
– Сара Бернар выставила свою работу.
– А я не собираюсь.
– Ты работаешь уже почти год. – Почти.
– Бернар уходит из «Комеди Франсэз». Это уже официально известно, и портрет твоей работы в Салоне может помочь мне получить главные классические роли.
– Мне казалось, ты предпочитаешь Сарду.
– Это режиссеры предпочитают давать мне такие роли. Но в «Комеди Франсэз» я могла бы играть в пьесах Расина, Корнеля, Гюго.
– Почему бы тебе не поговорить с Гюго? Мадлен с упреком посмотрела на него.
– Ты ведь знаешь, чем это кончится. И Гюго такой старый.
– Я старше тебя почти в два раза.
– Но у тебя ни морщинки. А он просто старый козел.
– Морщины Гюго будут прекрасно выглядеть в бронзе. – Он разочарованно посмотрел на бюст и вдруг уменьшил надбровье.
– Ну вот, – нетерпеливо сказала она. – Ты тратишь часы, меняя детали в моем лице, а потом дни, чтобы снова все переделать.
– Выражение твоего лица все время меняется.
– Огюст, ты сам себе противоречишь.
– Я сделаю тебя в мраморе. Это будет мой первый бюст в мраморе.
– Как те, что ты делал для Каррье-Беллеза? Я слышала, твои лучшие работы сделаны для него.
– И худшие тоже, – пробормотал он.
Через несколько недель он решил, что можно переводить в мрамор. И когда это было сделано, бюст был установлен на колонне в римском стиле, чего потребовала Мадлен. Ему бюст не нравился, а она осталась довольна. Мадлен сказала:
– Он выглядит таким строго классическим.
– В том-то и беда, – ответил Огюст.
Он начал работать резцом, стараясь передать выражение глаз Мадлен. «Мрамор изменил выражение ее лица, – думал он, – сделал слишком жестким, неестественным, в то время как в жизни оно такое чувственное и прекрасное».
Следующую неделю он работал не покладая рук. А бюст был все так же далек от завершения, с возмущением думала Мадлен, она успеет состариться, пока он закончит. Мрамор был такой гладкий, а теперь он делает его шероховатым и заостряет скулы. Поистине, решила она про себя, Огюст становится невыносимым.
5
Раздражение Мадлен вдруг вызвало у него острое желание повидаться с кем-нибудь из друзей-художников. Он навестил Моне в его доме и студии в Ветейле, в нескольких милях от Парижа, на берегу Сены, и сразу же подумал, что зря. Сильно состарившийся художник был очень растроган и рад встрече, но появление Огюста, казалось, усугубило его мрачное настроение.
– Хотя мои картины завоевали успех, – сказал Моне, – душа рвется на части. Появились покупатели, меня принял Салон, а я убит горем. Ты скажешь, что моя жизнь – в искусстве, как говорят все друзья. И, конечно, это так, но без Камиллы я не нахожу себе места. Я твержу себе, что я отец, и это должно. помочь мне в горе, а не помогает. Я мечтал о домашнем очаге, семье, любви, и Камилла дала мне все. И так просто, никогда не единой жалобы, как бы бедны мы ни были, а мы всегда были бедны. Когда она умерла, я заложил в ломбард все до последнего, чтобы заплатить врачу. Теперь она спит вечным сном, а мне говорят, что мое спасение в том, чтобы писать. Но я даже не знаю, что писать.
Огюст был в растерянности, горе Моне потрясло его.
Когда пришло время прощаться, Моне попросил Огюста еще раз навестить его.
– Я знаю, тебе это нелегко, Роден, со мной невесело, но твой приход помог мне. Излил тебе душу, И стало как-то легче. Я словно ожил. Приходи еще, прошу тебя. Придешь?
– Да.
Моне облегченно вздохнул и сказал:
– Я слышал, ты пошел в гору, от женщин отбоя нет, о тебе говорят.
– Да, это так.
Огюст, которого сначала обидело отсутствие у Моне интереса к его работам, теперь был рад, что сам не заговорил о них.
6
Огюст с новым подъемом вернулся к работе над «Вратами» – несчастье Моне открыло ему еще одну сторону человеческих страданий. Но работа засасывала словно трясина. Вот уже год он трудится на «Вратами», и, казалось, чем больше над ними работаешь, тем дальше они от завершения. Стоило закончить какую-нибудь деталь, как возникала необходимость в другой. Чем больше он создавал фигур, тем больше их требовалось.
Он устал и был рад, когда старый друг Легро, поселившийся в Лондоне, пригласил его к себе. Он тут же принял приглашение.
Легро сообщил, что «Беллона», которую он продал Скотту Хэллему, и «Человек со сломанным носом», подаренный Буше, будут выставлены в галерее Грос-венор в Лондоне и что Роден приглашен на открытие выставки в качестве почетного гостя.
Лондон показался Огюсту мрачным городом, но ему понравились его прочные здания, обилие камня, многочисленные образцы готической архитектуры. Он немедленно отправился в Британский музей, горя желанием увидеть эллинские мраморы.
Его пленили гравюры Легро. Легро, завоевавший репутацию прекрасного гравера, несколько дней знакомил Огюста с искусством гравирования сухой иглой. Огюсту очень понравился этот процесс: в лучших образцах изображение получалось ясным, выразительным и точным. Напоминало резьбу по камню, но рисунок более изощренный, утонченный, нежный, Огюст быстро овладел этим искусством.
Наибольшее внимание на открытии выставки привлекли две скульптуры Родена, хотя экспонировалось еще двадцать произведений других авторов. Огюст узнал, что «Беллона» была продана за две тысячи четыреста франков – вдвое больше, чем он за нее получил. Значит, его работы уже приносят прибыль – эта мысль его поразила, Он понимал, что следует возмутиться, но печальный пример Моне напоминал, как опасно впадать в бесплодную жалость к себе. «Человек со сломанным носом» – его выставил Буше – не был предназначен для продажи. Он понял: Буше выставил скульптуру, чтобы его, Огюста, произведения стали известны в Англии.
По английскому обычаю, выставка закончилась чаем. Огюст был представлен нескольким писателям, желавшим с ним познакомиться. Он почувствовал себя свободнее, робость прошла. Он, правда, предпочел бы выпить вина, и Легро, пригласивший писателей, извинился перед ним за чай, но теплота, с какой его принимали писатели, искупала все.
Вильям Эрнест Хэнли – живой, энергичный рыжебородый, как Огюст, большеголовый и с резкими чертами лица; Роберт Льюис Стивенсон – очень болезненный и бледный; Роберт Браунинг – пожилой, с утонченными манерами Хэнли, Уильям-Эрнест (1840–1903) – английский поэт, драматург и эссеист.
Стивенсон, Роберт Льюис (1850–1894)-английский писатель и поэт.
Браунинг, Роберт (1812–1889) – » английский поэт.
. Они говорили, что им понравились его скульптуры. Но Огюст был не во всем согласен с их суждениями.
Браунинг рассуждал о сходстве его скульптур с классической античностью; Стивенсон был очарован их поэтичностью, но больше всего Огюста тронуло восторженное отношение Хэнли. Хэнли был взволнован жизненностью и выразительностью бюстов.
«В какой-то степени, – подумал Огюст, – это характерно и для произведений самого писателя».
Хэнли, у которого была ампутирована нога, два года пролежавший в больнице с костным туберкулезом, часто смеялся, любил крепкое словцо и все приглашал Огюста прогуляться по Сент-Джеймскому парку – сегодня, в первый ясный день, выдавшийся в Лондоне за много недель, парк благоухал. Легро, выполнив свой долг, расстался с ними у дверей галереи, а Стивенсон и Браунинг последовали за Хэнли и французским гостем.
Хэнли заявил:
– Роден, вы похожи на пирата. Мне это нравится.
– Это верно, – сказал Браунинг.
Стивенсон кивнул в знак согласия. А Хэнли и Огюст понимающе улыбнулись друг другу, словно члены тайной секты. Браунинг хмурился, казалось, он был недоволен тем, что остался в стороне, а мысли Стивенсона витали где-то – он любовался природой. Хэнли, хотя и сильно хромал, упрямо не хотел показывать усталость и тянул их все дальше и дальше. Стивенсон и Браунинг извинились и распрощались, а Хэнли привел Огюста к Парламентской площади, показал ему здание Парламента и Вестминстерское аббатство.
– Палате общин всего около тридцати лет, – объяснял Хэнли, – но аббатство даже старше, чем Нотр-Дам.
Огюст одобрительно кивнул; здания произвели на него глубокое впечатление.
– Я считаю эти здания жемчужинами английского искусства.
Огюст согласился. А когда обнаружилось, что оба они одинаково восхищаются готической архитектурой, то поняли, что их первое впечатление оказалось правильным – вкусы их совпадали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87