Нейт спросил:
– А что будет, когда я кончу позировать?
– Потом мы отольем его в бронзе.
– А не в мраморе? – Нейт был разочарован.
– Нет! – У Огюста было твердое мнение на этот счет. – В мраморе он будет выглядеть слишком идеализированным. Обыкновенным красавцем Нарциссом. Бронза – как раз то, что нужно.
– Мрамор все-таки красивей.
– Неправда. Это ошибочное мнение. Можете одеваться, Нейт. Благодарю вас.
– Хорошо. – Нейт бросил последний взгляд на «Побежденного». – Он совсем голый, мэтр, вот увидите, будет скандал. Я чувствую.
– Вы просто замерзли, и неудивительно. Когда я сниму другую мастерскую, я позабочусь, чтобы она лучше отапливалась. – У Нейта такая свежая кожа, она хорошо отражает свет, надо будет использовать его и в дальнейшем.
– Если возникнет скандал, я надеюсь, он меня не коснется.
– Да посмотрите, сколько везде таких скульптур. Микеланджело без конца лепил нагое мужское тело, даже для церкви.
– Но он их идеализировал, вы сами так говорили.
– Мосье Нейт, что касается меня, то я могу лепить только так, Скульптор не должен скрывать ничего.

2

Обеспокоенный сомнениями натурщика, Огюст попросил Ван Расбурга взглянуть на законченную фигуру и, чтобы утешить Розу, пригласил и ее. Он не посчитается с мнением Ван Расбурга, если партнеру не понравится «Побежденный», но Ван Расбург способен дать и полезный совет, а если скульптура ему понравится, поможет устроить ее в Брюссельский Салон. По мнению Ван Расбурга, Огюст вел себя эгоистично, не считаясь ни с чем, когда ему надо было работать над этой скульптурой, и к тому же скрывал ее от всех. А теперь ждет благосклонного внимания. Но партнер не мог отказаться: Огюст был так захвачен, возможно, он действительно создал нечто достойное внимания.
Роза тоже хотела отвергнуть приглашение Огюста, оно было настолько нелюбезно, что, скорее, походило на приказание. Она была обижена запретом входить в мастерскую. Стоит ли вообще заходить в мастерскую, раз он этого не хочет? Видимо, он создал нечто совсем богохульное. Ее любопытство росло. Что он мог там от нее прятать?
Ван Расбург и Роза пришли вместе и, пораженные, застыли на пороге. Ван Расбург был изумлен, а Роза шокирована. Она воскликнула:
– Совсем как в жизни!
– В анатомии нет ничего зазорного, – с раздражением сказал Огюст.
– Это ты над этим работал полтора года? – спросила Роза.
– Какая разница, сколько? – проворчал Огюст. Было ошибкой приглашать ее. Но и на лице Жозефа появилось какое-то странное выражение; Огюст обернулся к нему, требуя правды.
– Возможно, мадам Роза права, Огюст, – сказал Ван Расбург. – Чересчур уж реалистично. Это может оскорбить публику.
– Но не более реалистично, чем «Давид», – настаивал Огюст.
– В чем-то даже более. – Огюст не соглашался, но Ван Расбург продолжал развивать свою мысль: – Давид столь огромен, что не воспринимается как живой человек. Для нас он герой, бог, а «Побежденный»– совсем живой человек. Вы выполнили его в человеческий рост да еще снабдили человеческим лицом. Это, мягко говоря, необычно.
– Вы хотите сказать, что было бы лучше придать ему отвлеченные героические черты?
– Пожалуй. Послушайте, да вы еще сделали его прямо женоподобным. Посмотрите на этот живот, на эти бедра. – Роза смутилась, но он продолжал: – Со спины его можно принять за девушку.
– Но он такой и есть, – упорствовал Огюст.
– Не сомневаюсь, – ответил Ван Расбург. – Это прекрасная фигура.
– Прекрасная? – Огюст нахмурился.
– Прекрасная не в смысле красоты. Исполнение столь пластично, что к ней хочется прикоснуться. Он, может быть, и «Побежденный», но он также и «Победитель».
– Думаете, Брюссельский Салон одобрит его?
– Можно попытаться. У меня есть влиятельные друзья. – И Ван Расбург погрустнел.
Огюст спросил:
– В чем дело, Жозеф?
– Я сам себе рою яму. Если эта скульптура будет пользоваться успехом, вы не захотите уделять нашему общему делу и половины своего времени. Станете настоящим скульптором.
– Никому он не понравится, – сказал Огюст безнадежным тоном. – Они станут сравнивать «Побежденного» с Рюдом Рюд, Франсуа (1784–1855) – самый крупный французский скульптор первой половины XIX века, представитель романтизма. Роден высоко ценил его работы, особенно горельеф, известный под названием «Марсельеза», украшающий Триумфальную арку на площади Звезды в Париже, и памятник маршалу Нею. Позже в своих беседах об искусстве, записанных П. Гзеллем, он дал интересные анализы этих произведений Рюда.

или с Карпо, и не в мою пользу, и скажут, что я недостаточно академичен.
– Тогда зачем ты за это брался? – спросила Роза.
Огюст резко ответил;
– К чему эти глупые вопросы?
Ван Расбург еще раз посмотрел на «Побежденного». Стройная фигура в чувственно-нежной позе, руки, заломленные в страдальческом протесте, ноги, гладкие, изящные, как у лучших образцов греческой красоты, – как бы там Огюст ни называл его. Несмотря на всю реалистичность статуи, она была высшим воплощением физической красоты. Это возрожденная Греция, подумал Ван Расбург. Огюст старался как можно дальше уйти от Микеланджело Автор ошибается. При всей своей жизненности и индивидуальной характерности эта статуя Родена как раз свидетельствует о его близости к Микеланджело. Связь ее с луврским «Умирающим рабом» несомненна.

, он твердо решил не прославлять, не создавать героя, Геркулеса или даже Прометея, – а вместо этого создал современного Аполлона, и весьма привлекательного.
Прошло несколько минут, а Ван Расбург все молчал, и Огюст нетерпеливо спросил:
– Ну, что вы думаете, Жозеф?
– Это несколько напоминает греков, – сказал Ван Расбург.
– Нет, – твердо сказал Огюст. – Я не делал себе никаких установок. Я всецело руководствовался непринужденными, естественными движениями натурщика.
– Что ж, может быть, – ответил Ван Расбург. – Будь это Венера, все было бы в порядке. Решили бы, что это фигура в классическом стиле. Но как быть с мужской фигурой? И все же надо попытаться его выставить.
– Я тоже так думаю, – заметила Роза.
– Вам что-нибудь еще не нравится? – спросил Огюст Ван Расбурга.
– Копье, которое он сжимает в руке.
– Оно служит ему опорой.
– Оно лишнее. Только ослабляет его.
– Я не хочу, чтобы он был сверхбожеством, героем Микеланджело.
– Да ведь разве что слепой может так подумать. Сверхбожества не способны страдать, по крайней мере, как этот вот человек. Но я бы все же убрал копье.
Слова Жозефа произвели впечатление на Огюста, но копье занимало слишком много места в его первоначальных планах, и так сразу расстаться с ним было трудно. Он сказал с сурово непроницаемым видом:
– Я подумаю.
– Значит, вы этого не сделаете, – заключил Ван Расбург.
– Нехорошо, Огюст, – пристыдила Роза. – Ты спрашиваешь у мосье Жозефа мнение, а потом не считаешься с ним.
– Я сделал свое дело. Одобрил, Этого только и хотел Огюст. И еще, чтобы я рекомендовал его Салону, – с улыбкой заметил Ван Расбург.
– Мне хотелось услышать от вас правду, – пробормотал Огюст.
– Разухмеется, правду, – отозвался Ван Расбург. – Правду, которая вам по душе. Но я рад, что вы так хорошо поработали над скульптурой. Мы почувствовали всю ее жизненность.
– Я надеюсь, Салон согласится с этим.
– Нет, не согласится, – сказал Ван Расбург с несвойственной ему твердостью. – Вы пользуетесь совершенно новыми скульптурными приемами. Они сочтут вас еретиком. Вот увидите. Вы собираетесь отливать его в бронзе?
– Да. Как только…
– Как только я дам вам денег. Огюст молчал. Что еще ему сказать?
Через несколько дней «Побежденного» отослали к самому лучшему литейному мастеру в Брюсселе; деньги Ван Расбург дал. И когда «Побежденный» вернулся, отлитый в совершенстве, Огюст ощупал всю фигуру с головы до ног. Ни единой ошибки. Он мог поставить свою подпись. Фигура ничуть не приукрашена. Отливка делала «Побежденного» еще более живым, подлинным, неповторимым. Огюст сомневался насчет копья, но все же не убрал его, считая эту деталь решающей. На станке для модели Огюст нашел записку от Ван Расбурга, где тот сообщал, что по его рекомендации «Побежденный» принят Брюссельским Салоном и что Огюст должен представить список известных скульпторов и художников, у которых он учился и с которыми работал. «Как начинающий мальчишка», – с горечью подумал Огюст.
Но Ван Расбург подчеркнул слова «у которых учился и с которыми работал», и Огюст принялся составлять список. У него было неприятное чувство, что список важнее самой работы. После долгих раздумий он написал: Лекок де Буабодран, Луи Бари, Альбер Эрнест Каррье-Беллез и Жозеф Ван Расбург. Может быть, Каррье-Беллез будет польщен и простит его, а имя Бари произведет особое впечатление. Бари умер в прошлом году и теперь считался знаменитостью. Затем, чтобы избавиться от чувства ученической приниженности, Огюст вырезал у основания статуи свою подпись «Роден», но позади, так, чтобы ее не было видно. Ничто не должно отвлекать внимание от фигуры. Пусть жюри Салона увидит, сколько жизненности в «Побежденном».

3

Огюст пришел на открытие выставки в Артистическом кружке вместе с Ван Расбургом и Розой. Его охватывал то жар, то холод, то восторг, то страх при мысли о том, что его работа выставлена на всеобщее обозрение, но он старался казаться равнодушным и шел неторопливо. Увидев статую, он невольно убыстрил шаги.
Но нет, это не его «Побежденный». Вокруг было такое изобилие скульптур – куда больше, чем он предполагал. Для Огюста это было неожиданностью, и его охватило чувство потерянности. Куда ни взглянешь, повсюду бесконечные скульптуры и бесконечные залы, а «Побежденного» не видать.
После долгих поисков они обнаружили «Побежденного» в одном из дальних залов. Огюст содрогнулся. Они поместили фигуру в самом неудачном месте, в темном углу, так что на нее можно было смотреть только анфас. Статуя привлекала скандальное внимание. Смеющаяся, издевающаяся толпа собралась перед ней. Кто-то повесил на руку «Побежденному» листок с насмешливой надписью: «Отлит точно по слепку натурщика». Огюст почувствовал себя заклейменным навеки, он погиб, все кончено. Многие скульптуры делались по слепку, но обвинение в этом считалось оскорблением.
– Ну успокойтесь, – говорил Ван Расбург и тянул разъяренного Огюста прочь от насмешливой толпы. – Все из зависти!
– Это правда, правда! – услышали они восклицания из толпы. – Совсем как в жизни, значит, слепок. С трупа, без сомнения.
Огюст в отчаянии схватился за голову. И вдруг Роза, движимая внезапным порывом, пробралась сквозь толпу, сорвала оскорбительную надпись и разорвала на мелкие куски. Воцарилась полная тишина. Толпа была напугана таким проявлением неистовства. Сама Роза желала одного: чтобы этим ограничились все неприятности для Огюста; она повернулась и гордой походкой направилась к нему. Он взял ее под руку, и они удалились вместе с Ван Расбургом, который приговаривал:
– Вот увидите, будут и благоприятные отзывы.

4

Когда все брюссельские газеты принялись поносить «Побежденного», Огюст решил, что больше оставаться в Бельгии нельзя. Он написал опровержение, что все намеки на то, что он пользовался слепком, лишены основания, но шум принял невиданные размеры. Чем больше протестовал, тем больше его обвиняли. Следующая неделя после посещения выставки была самой страшной в его жизни. Каждый раз бывая в Салоне, он видел, как публика издевается и потешается над его работой. Лишь изредка звучали слова одобрения. Ничего особенного, не он первый, не он последний, убеждал он себя, и тем не менее не находил покоя. Он чувствовал себя опустошенным. Если он не будет отомщен, то никогда не сможет лепить.

5

Глубоко оскорбленный, Огюст стоял перед бронзовой отливкой «Побежденного» у себя в мастерской – выставка уже закрылась – и терзался вопросом, в чем он допустил ошибку. Все было гармонично в этой скульптуре, а она вызвала скандал. В гневе он схватил было железный прут, но остановился – острая боль пронзила его при мысли, что «Побежденный» погибнет. Это будет убийством. Огюст шагал взад-вперед по мастерской, бешенство и ненависть душили его. Его «Побежденного» забросали грязью, и эту грязь не отмоешь. Он обессилел, дошел до точки, почти до сумасшествия. Он рассматривал скульптуру, не замечая Розы и Ван Расбурга в дверях. Бросив на «Побежденного» последний прощальный взгляд, Огюст поднял железный прут. Ван Расбург кинулся к нему.
– Вы ведь не их убиваете, – воскликнул он, – а себя!
– Я вам говорила, мосье Жозеф! Я говорила вам, что надо торопиться! – воскликнула Роза.
– Отдайте мне прут, Огюст, – попросил Ван Расбург.
– Я не могу выйти на улицу, все надо мной смеются, – сказал Огюст.
– Значит, сейчас самое время нанести ответный удар. Тем более что некоторым «Побежденный» понравился.
– Некоторым! – презрительно повторил Огюст и замахнулся прутом на всех своих многочисленных врагов. – Почему же меня никто не защитил? Не написал в газеты, которые оклеветали меня? Все прячутся, даже Нейт. Он на маневрах. Нарочно, я знаю. Господи, ну почему они такие завистливые? Может, потому, что я француз? А ведь я все деньги потратил на бронзу.
Ван Расбург сделал вид, что не понял намека, и сказал:
– Я бы назвал ее «Бронзовый век».
– Век? Бронзовый? – недоумевающе переспросил Огюст.
– Эта фигура из бронзового века.
Огюст посмотрел на «Побежденного» и сердито сказал:
– Это ничего не изменит.
– А может, и изменит. И для чего ему копье? Ведь оно не придает силы.
Огюст заколебался.
– Без копья он обретет новую силу. Он будет в центре внимания, это олицетворение бронзового века и всего, что с ним связано.
– «Бронзовый век», – раздумывая, повторил Огюст. Он отложил в сторону прут, который больше всего беспокоил Ван Расбурга. И представил себе фигуру без опоры, как гимн человеческой плоти. Одновременно она станет более поэтичной. Впервые за долгое время Огюст улыбнулся. И молча убрал копье.
– А он красивый, – прошептала Роза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87