Он родился в 1934 году, на излете депрессии. Не нуждающийся в бесплатных обедах и гувервиллях, свободной от необходимости стоять в хлебных очередях или искать работу на фабриках, он вырос в большом поместье, где любящие родители предоставили в его распоряжение все, что только было возможно.
Кирк ходил в частную школу Гросс-Пуанта, отметки у него были всегда отличные, и закончил он школу первым учеником; он посещал танцевальный класс мисс Деврис, где учили фокстроту, а также местный теннисный клуб, где выигрывал турнир за турниром. Летние каникулы он проводил в загородном родительском доме на берегу озера, тренируясь на корте, осваивая парус, ухаживая за «хорошими» девушками и развлекаясь с «плохими». В четырнадцать лет он начал работать на полиграфическом предприятии, основанном дедом и возглавляемым отцом.
По окончании школы Кирк поступил в Принстон, где некогда учился его отец. Здесь он стал членом престижного студенческого клуба, играл в теннис за университетскую команду, редактировал «Дейли Принстониан» и добился больших успехов в изучении экономики и истории. Он ухаживал за интеллектуалками из Брин Мор, аристократками из Вассара, диссидентками из Беннингтона и точно знал, что ему предстоит; он вернется в Гросс-Пуант, начнет работать на семейном предприятии, найдет себе подходящую жену и заживет той же беспечной жизнью, что и его родители. Вслух ничего об этом не говорилось, да и не было нужды: Кирк Арнольд происходил из такой семьи, где не бывает ничего случайного.
– Ты должен заботиться о своем брате, показывать ему хороший пример, – сказали Кирку родители, когда ему было три года и Элисса Арнольд родила еще одного сына. Назвали его Скотт, и поначалу он был злейшим врагом Кирка, но в скором времени стал любимым братом, лучшим другом, союзником и напарником в детских шалостях. У обоих детей были одни и те же родители, одно и то же воспитание, одни и те же преимущества. И тем не менее, будучи близки, как пальцы одной руки, они отличались друг от друга, как день от ночи.
Кирк был примерным мальчиком, Скотти – буяном. На Кирка можно было положиться, Скотт был совершенно непредсказуем. Кирк являл собой образец уравновешенности, Скотт часто впадал в бешенство. Скотти всегда все сходило с рук, Кирк вечно попадался.
У Скотта было круглое лицо, покрытое веснушками, взъерошенные волосы и блестящие глаза. Кирк был брюнетом с классической внешностью аристократа. Скотт был бродягой по натуре, Кирк – джентльменом. Скотт все время ввязывался в ссоры и драки, в детстве домашние только и знали, что залечивать его раны. Кирк был дипломатом, сторонником мира.
– Если бы ты не был моим братом, я считал бы тебя мокрой курицей, – говорил Скотт, и тем не менее именно Кирк один раз попытался убить его, а в другой – спас ему жизнь.
В конце июля 1953 года Кирк приехал домой из Принстона, где учился на третьем курсе, навестить родителей. Потом он собирался с друзьями отправиться в Европу. Вдохновленные фантазиями знаменитого питомца Пристона Скотта Фицджеральда и его сотрапезника Хемингуэя, трое молодых людей мечтали о Париже. У них было рекомендательное письмо к Джорджу Плимптону, полученное окольными путями, через разных друзей. Они предвкушали романтику богемной жизни, которая представлялась им как позднее вставание по утрам, дешевое красное вино бочками и романы с отважными дебютантками, читавшими Сартра, рассуждавшими об экзистенциализме в барах на берегу Сены и верившими в свободную любовь.
В эти две недели, проведенные дома, Кирк безуспешно соблазнял свою школьную приятельницу, продал яхту, на вырученные деньги заплатил первый взнос за белый «мерседес» и выпил со Скотти бесчисленное количество кружек пива.
В тот день Клиффорду Арнольду исполнилось сорок восемь лет. Вернувшись домой с тенниса, Кирк ставил «мерседес» в гараж. Ему ударил в нос острый запах газа. Задыхаясь, он выскочил наружу, глубоко вдохнул свежего воздуха и вернулся назад. Рванув заднюю дверцу отцовского «кадиллака», он вытащил через полуоткрытое стекло шланг. Тут он заметил отца. Тот сидел на переднем сиденье, тяжело привалившись грудью к рулевому колесу. В его руке был пистолет, кровь на нем не успела засохнуть. Клиффорд Арнольд убил себя. Со своей обычной пунктуальностью он не оставил никаких сомнений в том, что произошло.
– Папа! – закричал Кирк, выключая двигатель и вытаскивая еще не остывшее тело. – Папа!
Но никто не откликнулся.
Не веря собственным глазам и отказываясь понять, что случилось, Кирк открыл тяжелую дверь гаража и вытащил отца из отравленного помещения. «Я спасу его! – твердил он себе, осторожно кладя отца на мягкую траву. – Если я все буду делать правильно, отец останется жив».
Используя приемы, которым его научили на курсах «Красного Креста», Кирк начал делать отцу искусственное дыхание. Прошло пять, десять минут, Кирк не сдавался. Он вспомнил наставление: иногда это надо делать двадцать, а то и более минут. Не отступай!
– Папа! Дыши же! – Двадцать, тридцать минут. – Ну прошу тебя, папа, прошу. – Сорок минут, час. Тело постепенно холодело, кровь запеклась, лицо отца было мокрым от слез сына.
В какой-то момент Кирк отчаянно крикнул: «Папа, прошу тебя!» Ответа не последовало. Некому было услышать его мольбу.
Кирк вернулся в гараж, достал большой плед, который упаковал перед этим в чемодан, и бережно прикрыл им тело. Затем снова зашел в гараж, взял с переднего сиденья отцовской машины адресованную ему записку, прочел ее и положил в карман. Он вытер слезы краем теннисной рубашки и направился к дому.
Мэри возилась с праздничным пирогом: «С днем рождения, папа». Она как раз начала покрывать слово «папа» глазурью, когда в кухню вошел Кирк. Вид крови на тенниске буквально пригвоздил Мэри к полу.
– Мама! – крикнул Кирк.
Элисса Арнольд накрывала стол к приходу гостей. Занятая своим делом, она даже не подняла глаз. Из радиоприемника на кухне доносились звуки музыки, создавая ощущение совершенного абсурда происходящего. Мэри все еще стояла неподвижно, не понимая, что происходит.
– Не ходи в гараж, – едва выдавил из себя Кирк. Слезы высохли, но сердце то бешено колотилось, то замирало.
– Я и не собиралась, – рассеянно ответила Элисса, продолжая выкладывать на белоснежную скатерть серебряные ножи и вилки. Она рассматривала каждый предмет на свет, проверяя, не нужно ли еще почистить. – Все покупки уже сделаны. У нас есть все, что нужно.
– Папа… – срывающимся голосом произнес Кирк. – Он мертв.
Элисса подняла глаза на сына и увидела кровь на лице, руках и рубашке. Затем смысл его слов медленно дошел до нее, и она пошатнулась. Кирк рванулся и в последний момент поддержал се. Она отвернулась, опершись рукой о праздничный стол.
– Он выстрелил в себя, – сказал Кирк.
– Он скончался, – механически поправила его Элисса. – Надо говорить: он скончался.
С минуту они помолчали.
– Он часто говорил, что это когда-нибудь случится, – сказала она странным, чужим голосом. – Но я ему не верила.
Кирк обнял ее, и она разрыдалась. Он пытался ее утешить, говорил какие-то слова, это помогало отвлечься от собственной боли. Придя, наконец, в себя, она посмотрела на Кирка.
– Скажи брату. Пожалуйста, скажи Скотти, – попросила она, всхлипывая, и полезла в карман за платком. Не найдя его, она снова разрыдалась. – Я не могу. Я не выдержу. Пожалуйста, Кирк. Скажи Скотту. Кто-нибудь должен ему сказать. Он в лаборатории.
Мэри осталась с матерью, а Кирк пошел в лабораторию.
Скотт как раз открыл новый мешочек хлора и взвешивал его на стареньких весах.
– Скоттсвилл… – Кирк назвал его старым детским именем. Думая о матери и брате, Кирк был неестественно спокоен. Он не позволял себе вспомнить, что только что прикасался к мертвым губам отца и ощущал его кровь у себя на языке. Он откашлялся, заметив, что Скотти бросил на него любопытный взгляд. Это ведь он привык появляться дома весь в крови. Интересно, что случилось?
– В чем дело?
– Папа… – сказал Кирк, словно видя, как в воздухе перед глазами плавают капли крови. – Он… он скончался.
– Скончался? – Чашечка весов неожиданно застыла. Скотт часто замигал, лицо его перекосилось. – Ты хочешь сказать – умер?
– Да, – сказал Кирк, тяжело вздохнув, – умер. – Слово с трудом вытолкнулось из гортани.
– Не может быть! – вскрикнул Скотт, отшвыривая весы в сторону. Они громко зазвенели по кафельному полу. Потом Кирк долго еще вспоминал этот звук.
– Только что. В гараже.
– Врешь!
– Я нашел его, – сказал Кирк. Ему надо было высказаться. Он должен был с кем-нибудь поговорить, излить свою боль и страдание. – Это он сам. Он убил себя дважды: заперся в гараже, включил двигатель, а потом выстрелил.
Скотт молча смотрел на брата, а потом неожиданно бросился на него. Эта атака застала Кирка врасплох, он опрокинулся на спину, задев мешок с хлором.
– Скотт! – крикнул Кирк со слезами в голосе, – Нет! Не надо!
– Надо! – заорал Скотт, разом вспоминая их давнее соперничество. Кирк – хороший мальчик. Кирк – примерный ученик, у Кирка лучшие девушки, он поступил в Принстон, а теперь собирается в Европу. А с ним, Скоттом, всегда одни несчастья. Его всегда спрашивали: ну почему ты не хочешь брать пример с брата? Вся копившаяся годами злость прорвалась наружу, и Скотт крикнул:
– Папа не сделал бы этого, если бы ты был здесь и помогал ему, как прежде. Все это из-за тебя!
– Папа хотел, чтобы я поехал! – выкрикнул Кирк, поднимая руки, стараясь защититься не только от сыпавшихся на него ударов, но и от слов, жестоких и несправедливых. – Это была его идея. Он купил мне билет. Он дал мне денег!
– Дерьмо! – Скотт колотил Кирка в грудь, а когда тот попытался защититься, ударил по лицу и сломал нос. Кирк слышал, как хрустнула переносица, и ощутил кровь в ноздрях, мешающую дышать. Неожиданно он пришел в ярость. Самоубийство отца, неудачная попытка вдохнуть в него жизнь, полуобморочное состояние матери, внезапное нападение брата – всего этого было слишком много, и Кирк совершенно потерял самообладание.
– Сукин сын! – завопил он и, бросившись на Скотта, начал страшно избивать его.
Глава II
Садовник, возившийся неподалеку с розами, услышал крики, рванулся в лабораторию и разнял братьев. К этому времени оба были все в крови. Кирка садовник отвел к врачу, который занялся его носом. Скотт отделался царапинами, шрамами и синяками. И все же он так и не простил брата.
– Ты хотел убить меня, – повторял он снова и снова, и в глубине души Кирк знал, что Скотти был прав. Было мгновение, когда он действительно хотел убить его.
На Кирка легли все хлопоты – врач и морг, объявление в газете и приготовления к похоронам, скорбящие друзья и служащие, подавленная мать и беспомощный брат. Кирк утешал мать и старался помириться со Скотти, Он хотел, чтобы они снова стали хорошими друзьями. Ему нужен был брат и союзник, но Скотт, все еще охваченный яростью, не желал примирения.
– Извини, что не сдержался, – сказал Кирк, хотя начал драку Скотт.
– Убирайся, – прорычал тот и с тех пор никогда не оставался наедине с Кирком.
– Ты во всем виноват, ты всем и занимайся, – ответил Скотт, когда Кирк попросил помочь ему выбрать костюм, в котором должен был быть похоронен отец.
– Ты во всем виноват, ты всем и занимайся, – других слов Скотт не произносил до самых похорон.
Единственное, на что Скотт претендовал после смерти отца, был его пистолет.
– Но почему? – спросил Кирк, думая, какую страшную память брат хочет сохранить об отце.
– Не твое дело, – ответил Скотт, взял пистолет и, не позволяя никому дотронуться до него, запер в стол.
Кирк написал и сам произнес поминальное слово, встречал людей, пришедших почтить память отца, убрал его кабинет, заверил служащих, что работа за ними сохранится. По желанию матери он всем говорил, что отец умер от обширного инфаркта, и проследил, чтобы нигде, даже в свидетельстве о смерти, не упоминалось о самоубийстве. Следуя предсмертной просьбе отца, Кирк во всем помогал матери и брату. Он отменил поездку в Европу, встретился с адвокатом отца и его душеприказчиком Биллом Уоррентом, занимался массой юридических и финансовых дел, которые матери в ее нынешнем состоянии были просто не под силу. Он старался успокоить мать, которая терзала себя тем, что не воспринимала серьезно угрозы мужа о самоубийстве; пытался внушить брату, что сделал все возможное, чтобы спасти отца. Но никто его не слушал. Мать обвиняла себя, Скотт обвинял его.
– Это все из-за тебя, – вслух или молча повторял Скотт.
Это случилось ярким июньским днем, через три недели после смерти отца. Кирк с матерью вышли к завтраку. Несмотря на происшедшее, Элисса настаивала, чтобы все в доме было, как прежде. Мэри возилась на кухне. Тосты лежали на серебряном блюде, стоящем рядом с серебряным кофейником. В маленьких фарфоровых вазочках были мед и мармелад. Только что выжатый апельсиновый сок был охлажден и налит в графин. Яичница разложена по трем тарелкам.
– Скотт! – в третий раз крикнула Элисса. – Твой завтрак стынет.
Она повернулась к Кирку и вздохнула.
– Со Скоттом вечно проблемы. Он ничего не ест, – сказала она ровным, бесцветным голосом, который у нее появился после смерти мужа. – Он худеет прямо на глазах.
– Пойду позову его, – сказал Кирк. Впоследствии он никогда не мог объяснить своего поведения, но какое-то предчувствие заставило его бегом подняться на второй этаж и без стука ворваться в комнату брата. Окно было открыто, и Кирк увидел Скотти на крыше. В руках у него был отцовский пистолет.
– Скотти! Не смей! – заорал Кирк, бросился к нему и обхватил его сзади.
– Оставь меня в покое! – закричал Скотт. В глазах его полыхал все тот же яростный огонь, что и тогда в лаборатории. Он попытался оттолкнуть Кирка. – К черту! Оставь меня в покое.
Братья схватились. Скотт был сильнее, но Кирк решительнее. Он видел, как умер отец, и помнил свою беспомощность. Он рывком завел руку Скотта за спину, заставив выпустить пистолет. Слышно было, как тот со стуком упал на землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64