– Он вообще не занимался тяжелым физическим трудом – во всяком случае, в последнее время, – мрачно произнес патологоанатом Ленский, вытирая руки полотенцем. Его серые глаза, увеличенные стеклами бифокальных очков, казались круглыми, как у совы. Фонд Грейнджера хорошо оплачивал услуги Ленского.
– Мускулатура мягкая. Этот человек вел комфортную жизнь. Ты говоришь, монтажник на газопроводе? В чем дело, Алексей, – взял неверный след?
– Так сказано в его документах.
– Дорогие фарфоровые коронки на зубах. Аккуратный шрам после удаления аппендицита – проходил лечение в частной клинике, но уже довольно давно. Насколько я могу судить, он был совершенно здоров в течение длительного времени, – Ленский вздохнул и погладил свою жесткую седую бородку, затем поправил очки, внимательно посмотрев на Воронцова. – Надо полагать, ты не имеешь представления, кто он такой?
Воронцов угрюмо покачал головой.
– В желудке и кровеносной системе обнаружены следы алкоголя. Не слишком рьяный мусульманин, верно?
– Этого следовало ожидать. Мистер Аль-Джани, родом якобы из какой-то деревушки под Тегераном, – совсем не тот человек, за которого он себя выдавал. Он регулярно останавливался в одном из лучших номеров «Метрополя», щедро давал на чай, устраивал вечеринки, встречался с людьми... которые, как нарочно, все куда-то исчезли! – Воронцов хмыкнул устало и с отвращением, словно признавая свое поражение. На лице Ленского отразилось понимание.
– Как вы собираетесь установить его настоящую личность? – спросил он, указав на опрятные продезинфицированные останки, распростертые на стальном столе.
– Порошок! – неожиданно выпалил Воронцов. – На его пальцах не было обнаружено следов?
– Ты имеешь в виду взрывчатые вещества? Нет. С какой стати?
Воронцов прокручивал в памяти побег иранца, чуждую панике целенаправленность, с которой тот продвигался к ожидавшему «мерседесу».
– Просто это похоже на двойную экспозицию при съемке. Я пытаюсь вспомнить что-то очень похожее, очень профессиональное... Ладно, не обращай внимания.
– Хорошо, – пробормотал Ленский. – Ты нормально спишь?
– Вполне нормально.
– Что-то я сомневаюсь.
– Как насчет тел из взорванной квартиры? – торопливо спросил Воронцов, словно сопротивляясь чужому сочувствию.
– Твой молодой человек, Любин, был прав. Частицы резины от воздушного шарика, фрагменты осколочной гранаты. Преднамеренное убийство.
– А тот санитар, который был с ними?
– Я его не знал. Как я упомянул в отчете, он не был наркоманом. Он мог быть знакомым... или продавцом. Или и тем, и другим.
– Я возьму отчеты о результатах вскрытия. Посмотрю на досуге.
– Как хочешь. Скажи мне, Алексей, что с тобой творится? Мы даже больше не играем в карты по вечерам. Ты ушел в себя...
– Пожалуйста, Иван, не начинай все сначала!
– Ты был хорошим офицером, Алексей. Слишком хорошим...И я когда-то был врачом с романтическими идеалами. Но теперь...
– Что «теперь»?
– Интуиция подсказывает мне, что ты столкнулся со слишком крупным делом. Прости за прямоту, Алексей. Если тебе удобнее молчать, я тоже промолчу. Что до меня, то я вполне доволен спокойной жизнью, рутинной работой и хорошей зарплатой в американских долларах. Но ты – совсем другое дело. У тебя связаны руки, и тебе это не нравится!
– Кем ты себя считаешь? – сердито огрызнулся Воронцов. – Моей матерью или священником?
– Всего лишь твоим другом. Самым старым другом в этом городе. Как я уже сказал, прости за мое вторжение в твое личное горе.
– Горе?
Глаза Ленского были влажными и печальными. Его невысокая сутулая фигура излучала сочувствие.
– Город уплывает у тебя из рук, Алексей. И ты не можешь простить ни себя, ни других, кто в этом виновен.
– Ты так думаешь?
– Так оно и есть на самом деле. У тебя хорошая команда – не то что эти клоуны из отдела нравов и взяточники из ГАИ. Любин, например. Таких нужно беречь. Девушка – как ее, Марфа? – острая, как клинок, и такая же блестящая и чистая. Бедный старый Дмитрий, твой верный пес... И ты. Человек, потерявший свою цель.
– Ты не мог бы приберечь свою проповедь для другого случая?
Ленский усмехнулся в бороду, и его зубы показались наружу, как маленькие белые яички в птичьем гнезде.
– Может быть. Но посмотри на себя: ты идешь вперед, как гончая по следу. Ты выколачиваешь из меня самые незначительные детали. Ты лезешь на стену, потому что не можешь решить загадку!
– Язык у тебя хорошо подвешен. Может, сыграем вечерком в покер, как в старые времена?
– Мне не нужно быть справедливым, Алексей. Но в тебе есть что-то, требующее справедливости. В этом заключается различие между нами.
– А если ты прав? Если у меня и в самом деле такая непреодолимая тяга к справедливости, то что я должен делать с этим городом – миниатюрной копией всей нашей проклятой страны?
– Тебе лучше обрушить храм, Самсон, если это потребуется.
– Ты полагаешь, я смогу это сделать?
– Оставайся идеалистом, пока еще можешь. В конце концов ты обречен быть своего рода провидцем.
– В самом деле?
– Можешь мне поверить.
Некоторое время они стояли в молчании, словно на очной ставке друг с другом и с иранцем, лежавшим между ними символом впустую загубленной жизни. В комнате ощущалось невидимое присутствие других: погибшей дочери Дмитрия, его искалеченной жены, мертвого Хусейна, убитого Роулса...
– Не слишком ли много ты хочешь от меня? – вздохнул Воронцов.
– Это то, чего ты хочешь сам. Действительно хочешь, – Ленский улыбнулся улыбкой патриарха и опустил плечи, сразу же превратившись в приятного пожилого человека, которому нет дела ни до чего другого, кроме приближающейся пенсии, в старого приятеля, чьим мнением можно спокойно пренебречь.
– Что ты знаешь о Шнейдере, Иван? – спросил Воронцов, невольно улыбнувшись.
– Из наркологического отдела? Немногое. Молодой, энергичный, идеалист. Лощеный американец из высшего общества – по крайней мере, так я их себе представляю. Мне он нравится. Приятный компаньон... а что?
Воронцов покачал головой.
– Ничего особенного. Он был другом Роулса, убитого сотрудника Трейнджер Текнолоджиз".
– Может быть, они вместе учились в школе.
– Может быть. Где отчет о вскрытии трупа санитара?
– Валяется где-то на столе, в углу. Вон в той стопке. Посмотри сам, ладно? А я пока переоденусь: судя по поведению моего желудка, пора пообедать.
Воронцов кивнул и подошел к заваленному бумагами письменному столу. Расчлененные жизни – точно так же, как на стальных столах. Полная пепельница, остатки сэндвича. Дюжина папок. Он перебрал одну из ближайших стопок с отчетами, все еще находясь под сильным впечатлением своей беседы с Ленским – благодушным, безразличным, ленивым бюрократом, каким казался его старый друг. Никогда не высовывайся, не проявляй инициативы, не высказывай подозрений, не копай глубоко. Правила, позволявшие сохранить жизнь и рассудок в Новом Уренгое. Город кишел акулами, готовыми сожрать любую неосторожную рыбу.
Он нашел отчет о вскрытии тела Роулса. Копия для ГРУ уже должна лежать на столе у Бакунина... Воронцов разгладил листок своими длинными пальцами. Уже слишком поздно для идеалов, напомнил он себе.
Ленский вернулся в морг, негромко насвистывая. Звук больше напоминал птичий щебет, чем мелодию. Мертвое лицо Хусейна, лицо санитара, лицо Роулса... Иранец, расчлененный для исследования, словно, лабораторная лягушка. Воронцов лениво скользнул взглядом по следующему отчету...
– Ну как, нашел? – спросил Ленский, хлопнув его по плечу.
– Кто это? – тихим напряженным голосом спросил Воронцов.
– Кто именно? – патологоанатом поправил очки и взглянул на вклеенную в отчет фотографию: – Ах да, припоминаю. Сердечный приступ. Умер в номере своего отеля, даже не успев как следует напиться. Обширный инфаркт, смерть наступила почти мгновенно. А в чем дело? С тех пор прошло уже больше недели. «Скорая помощь» приехала слишком поздно. Никаких подозрительных обстоятельств.
– Кем он был?
– Тебе нужны очки, Алексей? Юрий Максимович Помаров, видишь, тут написано? Из Киева. Мелкий субподрядчик компании «Грейнджер – Тургенев». Здесь все написано.
– Где тело?
– Насколько я понимаю, отправлено самолетом на родину для похорон. Я не коллекционирую их, Алексей, – Ленский хрипло рассмеялся. – Когда я посоветовал тебе возжечь светильник истины, я не ожидал, что ты начнешь направлять свой энтузиазм куда попало. Что может этот человек значить для тебя? Он умер от сердечного приступа.
– Может быть. Но почему его фотография была вклеена в голландский паспорт, находившийся в автомобиле мистера Аль-Джани из Тегерана? Если он из Киева, то почему он стал голландцем? И что связывало его с тем человеком, который сейчас лежит на столе у нас за спиной?
* * *
Лок смотрел на Ван Грейнджера. Старик, чье лицо было закрыто кислородной маской, находился в симбиотическом сосуществовании с приборами, проводами и капельницами, окружавшими его. Медсестры приходили, снимали показания и уходили, словно женщины, проходящие траурной чередой мимо открытого гроба с телом национального героя или диктатора. Лок чувствовал, что сейчас нечто большее, чем стекло окна больничной палаты, отделяет его от слабо вздымающейся и опускающейся простыни на груди старика, от заострившихся черт и аккуратно расчесанных волос. Грейнджер так же отдалился от него, как тела его родителей.
Он отвернулся от окна палаты в клинике Маунтин-Парк, сунув руки в карманы и скривив лицо в мучительной гримасе. Теперь было уже поздно.
...Он ехал в машине «скорой помощи» вместе с Грейнджером. Медики старались удержать жизнь в тщедушном теле. Грейнджеру запретили двигаться, разговаривать и даже думать, когда он очнулся после своего коллапса. Врачи сказали, что его сердцу причинен значительный ущерб. До их прибытия Лок держал старика в тепле и неподвижности, но когда Ван Грейнджер открыл испуганные, непонимающие глаза в трясущемся салоне «скорой помощи», с его губ начали срываться бессвязные протесты, словно сердечный приступ был дурным сном или гипнотическим наваждением. Потом он продолжил свой монолог, обращаясь непосредственно к Локу.
Лок держал руку Ван Грейнджера, стараясь не слишком сильно сжимать ее в приступах страха и ярости, вызванных тем, что ему пришлось услышать. Для Грейнджера было важнее выговориться, чем продолжать жить. «Держись подальше от них, Джонни-бой, ради своего же блага... Смотри, что случилось с Билли, с твоей сестрой... Ради Бога, ничего не предпринимай...»
Снова и снова: «Ничего не предпринимай... Опасные люди, безжалостные, опасные люди...» Люди внутри «Грейнджер Текнолоджиз» занимались контрабандой героина – невероятно, но об этом свидетельствовала настойчивость в голосе старика, отчаянно пытавшегося убедить его. Медики не слушали; их присутствие выражалось лишь в попытках утихомирить Грейнджера, не желавшего молчать до тех пор, пока Лок не пообещает ничего не делать, забыть, оставить всех в покое...
Разумеется, Лок такого обещания не дал. Убедившись в том, что его дикие подозрения подтвердились, он попросил сделать Грейнджеру успокоительный укол.
Билли и Бет были убиты людьми из «Грейнджер Текнолоджиз», потому что Билли раскрыл их подпольный бизнес. Сейчас это было очевидно для Лока.
Покинув приемную, Лок вышел в тихий, пахнущий дезинфекцией коридор, и зачерпнул воды из питьевого фонтанчика, чтобы смочить пересохшее горло. Вода отдавала тухлятиной. Он снова сунул руки в карманы.
Бет убили ради того, чтобы скрыть факт торговли наркотиками, сбыта наркотиков в Россию. Имен не было. Возможно, Ван Грейнджер вообще не знал имен – старик знал только о том, что уже сделали эти люди и на что они способны. В предсмертном хаосе и неопределенности он боялся не за себя, а за другого человека. Лок был тронут, даже растроган, но эти чувства поглощались приливом ярости каждый раз, когда он вспоминал о Бет.
«Билли говорил мне. Билли имел дело с ними. Билли...»
...был мертв. Как и Бет.
Его убили, чтобы заставить замолчать, а ее – только потому, что она оказалась рядом, только потому, что она была там!..
Лок яростно протер глаза, проясняя зрение. Медсестра, проходившая мимо, помедлила, словно собираясь обратиться к нему с сочувственным вопросом, но, должно быть, выражение его лица испугало ее. Она торопливо пошла прочь и вскоре скрылась за поворотом коридора. Образы Бет и Билли перекрывали ее удаляющийся силуэт, словно вспышки бледного пламени.
Тянь, вьетнамец... Лок оглянулся через плечо на палату Ван Грейнджера. Старик знал не больше того, о чем поведал в своем отчаянии. Ничто больше не удерживало Лока в клинике или в Фениксе. Ван Грейнджер выживет или умрет – это зависит от искусства врачей, а не от его присутствия или отсутствия.
Услышав шум в коридоре, Лок поднял голову и лишь после этого осознал, что стоит, привалившись спиной к стене. Группа мужчин и женщин в деловых костюмах продвигалась вперед, словно плугом подталкивая перед собой медсестру и врача. Сотрудники «Грейнджер Текнолоджиз». Лок узнал одно-два лица, хотя никто из них даже не удосужился взглянуть на него, когда они пронеслись мимо со скоростью курьерского поезда, настойчивые и целеустремленные. Нужно было думать о бизнесе. Поскольку состояние Бет по условиям завещания переходило к Билли, теперь оно принадлежало компании – Ван Грейнджеру, если он выживет. Для Лока в ее завещании предназначались другие, бесценные для них обоих вещи. Ничто не удерживало его здесь...
...кроме Тяня. Нгуен Тянь остановился в «Билтморе», меньше чем в миле от клиники. Лок огляделся по сторонам, словно проснувшись. Сотрудники «Грейнджер Текнолоджиз», как заправские футболисты, сцепились с врачами и медсестрами перед дверью палаты Грейнджера. В их облике виделась хищная, акулья сосредоточенность; выражение озабоченности и участия присутствовало лишь на одном пожилом лице. Начало борьбы за власть в компании происходило в тихом больничном коридоре. Лока затошнило.
Врачи отказывались впустить делегацию в палату Грейнджера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51