На его сетчатке отпечатался образ автомобиля – там, за играющими детьми и ковром багряно-желтой листвы. Он не хотел оборачиваться к окну, но почему-то обернулся. Человек в пальто и шляпе, приземистый, незаметный человек садился в черный автомобиль, а другой человек, выше и лучше одетый, выходил из машины. Смена караула. Лок смотрел на улицу. Автомобиль отъехал от тротуара, выпустив легкое облачко выхлопных газов. Человек, который вышел из машины, проворно скользнул за ствол ближайшего дерева. Дети продолжали играть, ничего не замечая.
Лок понял, что находится под наблюдением. Кто? Почему? Вопросы появились немедленно: сработал рефлекс, отточенный долгой тренировкой и не притупившийся даже после службы в госдепартаменте.
Затем он осознал и еще кое-что. Тот хаос, та пустота, о которой он говорил и которую явственно ощущал во время разговора с Тургеневым, не была всецело лишь пустотой его горя и утраты. По его спине пробежал холодок любопытства, смешанного со страхом. Это была та особенная пустота, тот эффект отдаленности, который возникает лишь в том случае, если телефон прослушивается.
* * *
Даже в наглухо застегнутых черных мешках тела не выглядели менее изуродованными, менее мертвыми. Они лежали бок о бок в коридоре, как жертвы автокатастрофы. Если Воронцов хотя бы слегка поворачивал голову, мешки начинали казаться ему черными сугробами. Он отошел в сторону, охваченный гневом и замешательством, словно обвиняя мертвых. В разрушенной квартире не оказалось наркотиков, за исключением следов, быть может, месячной давности, собранных ручным пылесосом в углу комнаты одним из экспертов-криминалистов.
Два телевизора, возможно, украденные, хранились в спальне с облезлыми, поблекшими обоями. Тела жильцов: Хусейн и другой мужчина, чье лицо осталось почти невредимым. Оно казалось Воронцову смутно знакомым, хотя и не по преступному миру, не по задержаниям или арестам.
Хусейн не принес с собой ничего – таков был безрадостный вывод Дмитрия. Их поимели... но каким образом? Кто-то, может быть, даже один из офицеров, участвовавших в операции, заблаговременно предупредил о ней. Хусейн не мог выбросить героин из такси. Он не останавливался нигде, кроме как у светофоров. В аэропорту с него не сводили глаз. Подмены не было...
Чей-то другой багаж? Или он вообще не вез героин? Воронцов потопал ногами по тонкому красному половику, пробуждая к жизни пальцы ног в мокрых сапогах. Следы сапог отпечатались по всему полу, накладываясь на потеки жира, забрызгавшие пол, стены и тела. Бытовой взрыв – таково было заключение экспертов. Готовили на неисправной керосинке, пролили жир, последовал взрыв... Все трупы обгорели, покрывшись ожогами от разлетевшегося жира и керосина. Плита взорвалась, словно бомба, когда обитатели квартиры собрались вокруг нее, чтобы погреться.
Но героина здесь не было. Эта мысль неотступно преследовала Воронцова. Дмитрий настаивал на точности полученной им информации: Хусейн должен был иметь с собой героин. Оставались подмена или заведомый обман. Так или иначе, их с Дмитрием одурачили. Все было специально подстроено для того, чтобы нагло сунуть кукиш им в лицо. Возможно, замысел возник в мозговом центре наркомафии, в голове одного из аналитиков, состоявшего на службе у того человека, который контролировал Хусейна. Наркотики вывезли в другом чемодане или вместе с грузом.
Воронцов выглянул через открытую дверь квартиры в ледяной коридор, где распростерлись четыре тела в черных мешках. Тот мешок, в котором находилось тело офицера ОМОН, лежал отдельно от остальных. Офицера ждет достойное погребение, с подъемом флага над дешевым гробом. В квартире воняло керосином, но присутствовали и другие, еще более неприятные запахи. Перегретый жир, обгорелая плоть... он резко оборвал эту мысль.
– Нас подставили с самого начала, – жалобно произнес Дмитрий. Воронцов сердито взглянул на него, но тот продолжал: – Они пожертвовали этими несчастными ублюдками, чтобы прикрыть свои задницы!
Несомненно, именно так главари и поступили. Хусейн был хорошим курьером. Другие двое могли быть развесчиками, упаковщиками, распространителями.
– Не исключен несчастный случай, – пробормотал Воронцов. ".
– Какой несчастный случай, когда здесь нет наркотиков? – взвился Дмитрий.
Они стояли в центре комнаты, на самом обгоревшем участке тонкого половика, словно парочка, увлеченная супружеской ссорой. Команда экспертов заканчивала работу в соседней комнате.
– Плита взорвалась, – настаивал Воронцов.
Рядом с Дмитрием возникло молодое улыбающееся лицо, окутанное облачком пара от дыхания. Дмитрий показал прозрачный пластиковый пакетик.
– Любин нашел это в разных концах комнаты, – сказал он. – В основном они засели в стенах и мебели.
В пакетике лежали острые кусочки металла, крошечные стальные бриллианты, поблескивавшие сквозь прозрачный пластик.
– Что это, Любин?
– Думаю, фрагменты осколочной фанаты, – ответил юноша и сразу же смутился, словно высказав дикую, неоправданную догадку. Воронцов повертел пакетик в пальцах и поднес его ближе к свету. Дмитрий, казалось, молча умолял молодого криминалиста продолжать, словно его собственная убежденность испарялась с каждой минутой.
– Я... э-э, я видел такие вещи раньше. Обычно ими пользуются террористы.
Ветер развевал остатки рваных занавесок. Они колыхались, как морские водоросли.
– Вот как?
Большинство криминалистов покинули комнату через пустой проем, где раньше была входная дверь.
– Я полагаю, граната была помещена в резиновую оболочку вроде детского воздушного шарика и спрятана в плите. Я не стал бы говорить так уверенно, если бы не...
– ...если бы уже не видел такие вещи раньше, – нетерпеливо перебил Воронцов. – Понятно. Что дальше?
– Да, все правильно, – виновато отозвался Любин и зачастил, преодолевая нерешительность: – Шарик нагревался внутри плиты. Он был наполнен водой, которая при расширении выдернула чеку осколочной гранаты, после чего граната взорвалась. Плита старая, металл тонкий. Осколки разлетелись во все стороны и буквально располосовали сидевших вокруг.
– Это не могли быть осколки плиты?
Дмитрий покачал головой. Любин повторил его движение медленнее, но с той же уверенностью.
– Они слишком правильной формы. Видите? Стальные иголки. Газ или жидкость расширяются при нагревании в замкнутом пространстве... Я не хочу сказать, что это какое-то хитроумное изобретение, но нужно повозиться.
Любин снова замолчал, как испорченная заводная игрушка, столкнувшись с холодным скептицизмом Воронцова. «Возможно, мне просто не хочется верить, – подумал Воронцов. – Слишком похоже на очередное предупреждение, хотя Роулс был убит чисто, профессионально».
Он прочистил горло и кивнул на дверь в спальню. Дмитрий и Любин последовали за ним.
Здесь было холоднее, чем в гостиной, пахло керосином, грязным бельем и несвежей пищей. Все трое словно участвовали в каком-то смехотворном заговоре или в сцене из сновидения. Воронцов повернулся к Дмитрию. Свет снова упал на пластиковый пакет в пальцах у Дмитрия, и стальные иголки засияли.
– Твой парень хорошо вышколен, – обратился он к Дмитрию. Тот обиженно взглянул на него.
– Я сам обратился к инспектору Горову с этой мыслью, – быстро сказал Любин. – Следы резины, осколки стали, сила взрыва – все сходится.
– Достаточно, чтобы убить омоновца, который взломал дверь? Может быть, это он вызвал взрыв... или ему просто не повезло?
– Возможно, что-то было прикреплено к двери. Я не уверен...
– Так в чем же вы уверены?
Их дыхание вырывалось облачками пара в холодной спальне.
– Я не могу быть абсолютно уверен – по крайней мере, сейчас, – но я видел такое и раньше. Чтобы точно выяснить, как обстояло дело в данном случае, я должен произвести лабораторный эксперимент. Если подправить ударный механизм, то достаточно лишь незначительного смещения, чтобы граната взорвалась.
– Алексей! – словно изнемогая от зубной боли, Дмитрий отвел Воронцова в сторону и приблизил лицо к его лицу. – Почему ты не хочешь поверить? Почему? – он по-детски дергал Воронцова за рукав пальто.
– Слишком много догадок, – резко ответил тот, – Любин видел то, что произошло на самом деле. Он не дурак, и он не работает по моему сценарию. Это была ловушка, ложный след!
Воронцов вздохнул, раздраженный упрямой настойчивостью Дмитрия и молодого энергичного Любина, который, как он теперь припомнил, обнаружил неопровержимые улики, изобличавшие причастность мафии к нескольким убийствам, представленным как несчастные случаи. Но Воронцов не нуждался в теоретиках: ему вполне хватало и одного Дмитрия.
Какая-то мысль настойчиво стучалась в его сознание. Убийство Роулса было знаком, предупреждением, но связано ли оно с этим случаем? Какое-то сумасшествие!
Ветер гремел отвалившимся жестяным подоконником, свисавшим из проема выбитого окна. Воронцов отчетливо слышал шорох и поскрипывание, когда в коридоре потащили мешки с телами.
– Ты уверен, что это осколки гранаты? – с неожиданной яростью спросил он.
– Я... да, я вполне уверен.
– Тогда проверь как следует! – Воронцов вышел в изуродованную гостиную, тускло освещенную единственной лампочкой. Образ взрывающейся керосиновой плиты на мгновение вызвал у него дурноту. Стальные иголки сверкали в пластиковом пакете: тонкие, смертоносные, одинаковые.
– Как следует! – повернувшись, повторил Воронцов.
– Слушаюсь, товарищ майор.
Если догадка Любина верна, так же верна, как и его догадка насчет убийства Роулса, то кто-то пошел на крайние меры, чтобы устранить единственный след, ведущий к торговле наркотиками в Новом Уренгое. А заодно предупредить следователей о возможных последствиях излишнего рвения.
Любин стоял у выхода в коридор, изучая обгоревшую дверную раму. Время от времени он кивал и что-то бормотал, очевидно, довольный своими умозаключениями. Воронцов почти физически ощущал злую волю и организованность тех, кто мог устроить смертельную шутку из взорванной керосиновой плиты и заминированной входной двери. Вы предупреждены. Мы знаем все, что знаете вы. Мы неприкосновенны.
Воронцов похлопал по плечу Дмитрия, взглянувшего на него, словно верный и простодушный охотничий пес. Снег залетал в комнату через разбитое окно и заметал красный половик, замызганный грязью и жиром. Воронцов с неожиданной силой сжал плечо Дмитрия. Он был рассержен.
Очень рассержен.
* * *
Закрыв за собой дверь, Лок повернулся и безошибочно распознал страх в сгорбленной позе Ван Грейнджера. Старик неподвижно сидел в кресле, его тяжелые морщинистые щеки изредка подрагивали. Лок моргнул, проясняя зрение, однако от Ван Грейнджера продолжало исходить отчетливое излучение страха, а не горя. В следующее мгновение Грейнджер осознал, что за ним наблюдают, и выпрямил спину.
Гостиная номера в отеле «Джефферсон» была задрапирована портьерами и обставлена тяжелой антикварной мебелью. По дороге Грейнджер много пил – слишком много, но он не был пьян. Не алкоголь затуманивал его черты и заставлял его руки дрожать.
– Как вы себя чувствуете? – тихо спросил Лок. – Не хотите выпить?
Грейнджер покачал головой.
– Все в порядке, Джонни-бой. Все о'кей.
Он помахал рукой перед собой, словно отгоняя что-то невидимое. Боялся ли он смерти? Убийство Билли поразило его, как апоплексический удар.
Лок налил себе большую порцию бурбона и осушил ее одним глотком. Ему не хотелось находиться в одной комнате с отцом Билли. Ему хотелось быть снаружи, где его горе могло спроецироваться на других людей или вещи, потеряться в безразличии улиц. Поездка на автомобиле от аэропорта угнетала его, а теперь на него давили стены номера, вызывая приступы мигрени. Он налил себе еще бурбона, стоя спиной к Грейнджеру и слыша его слабые движения: поскрипывание кресла, бесцельное пошлепывание стариковских ладоней по худым бедрам, шорох седой щетины под дрожащими пальцами.
– Ты не возражаешь, если Бет будет похоронена в Фениксе, вместе с Билли? У вашей семьи не было других планов?
Лок сжал зубы, подавив вспышку гнева. Он не мог сказать, что ему хотелось бы похоронить Бет рядом с родителями, на сельском кладбище в Коннектикуте. Ему не хотелось бы, чтобы ее похоронили в жаркой аризонской пустыне, но говорить об этом, было глупо. Она исчезла, и предмет для разговоров отсутствовал. Не имело значения, где сгниют ее останки.
– Нет, Ван. Они должны быть вместе, верно?
Лок яростно крушил все воспоминания о многочисленных визитах, когда они с Бет ездили на кладбище в Коннектикуте, утопавшее в цветах или в снегу. Все, что напоминало ему о родителях, заставляло думать и о ней. От них не осталось ничего. Ничего!
– Спасибо, Джонни-бой, – пробормотал Грейнджер. – Я... наверное, теперь я выпью.
– Бурбон?
– Да, конечно.
Лок наполнил еще два бокала. Грейнджер взял свой неожиданно твердой рукой. Его взгляд стал сосредоточенным. Он пытался составить у Лока определенное представление о себе, маскируя то, что можно было заметить вначале. Почему?
«Почему я думаю, что он боится, по-настоящему боится? Потому что я сам боюсь, когда вспоминаю об автомобиле, следовавшем за нами от аэропорта. Потому что я помню о человеке на улице перед моим домом и знаю о человеке, который сейчас дежурит перед отелем». Лок улыбнулся Грейнджеру уголками губ и отхлебнул бурбона. Грейнджер прикурил толстую кубинскую сигару, наполовину скрыв лицо ладонями. Возможно, приступ клаустрофобии объяснялся тем, что они находились под наблюдением.
– Что думают полицейские, Джон? Что они на самом деле думают?
Лок уселся в кресло с другой стороны полированного стола. Они были похожи на двух актеров, собравшихся играть в модернистской пьесе.
– Мотивом было ограбление. Похищены картины, драгоценности и другие вещи на сумму более трех миллионов долларов. Лейтенант, возглавляющий расследование, позвонил мне и сообщил оценку страхового агентства. Это не могло быть ничем иным...
В его голосе не звучало вопросительной интонации, но Грейнджер дернулся, словно ужаленный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51