– Проверил пару отчетов, не более того. Предыдущие визиты Роулса, наши собственные выводы – вот и все, – он поморщился. – Как в ГРУ вообще могли что-то заподозрить?
– То есть помимо своего осведомителя в следственном отделе, который сообщает ему о наших действиях? – Воронцов разжал кулаки и положил свои большие руки перед собой, глядя на них. – Сейчас я кое-что скажу вам обоим, и это не смешно. Это страшно. ГРУ – это часть советской бюрократической системы, и сейчас, возможно, она стала еще более влиятельной. Но этот придурок на другом конце линии не только доказал нам, что мы идем по верному следу, но и косвенно подтвердил, что сам каким-то образом причастен к этому. Он уже не обычный бюрократ, а заинтересованная сторона. Вы хорошо меня поняли? – добавил он, глядя на Голудина. – Ты тоже вляпался по самые уши, сынок. Надеюсь, тебе все ясно?
Дмитрий снова поморщился при виде замешательства молодого сотрудника. Некоторое время Голудин молчал, потом кивнул и тихо сказал:
– Да, товарищ майор... и спасибо вам.
Слабое утешение. Далеко не обнадеживающее, но все же это было одной из немногих радостей, доступных Воронцову. Еще один достаточно честный молодой офицер, на которого он до определенной степени может положиться.
– Ладно, тогда отправляйся. У тебя нет времени заехать домой побриться и принять душ – сразу же поезжай в госпиталь и смени охрану У палаты Марфы. Я возлагаю на тебя ответственность за ее безопасность, понятно?
– Так точно, – ответил Голудин, явно благодарный за то, что его предполагаемая халатность на скважине № 47 больше не служила объектом критики. Возрожденное доверие Воронцова вдохновляло его.
Дмитрий усмехнулся в ответ на улыбку Воронцова.
– Он хороший паренек, – сказал он, когда дверь за Голудиным закрылась. – Как и Любин.
– Ты говоришь, словно его мать.
– Разве тебе не нужны дети, которым ты можешь доверять, Алексей? Я делаю, что могу.
– Знаю. Извини. Но как это дерьмо узнало про нас?
– Ну мало ли как. Нам придется быть еще более осторожными, если... – фраза осталась неоконченной.
– Не сомневайся, – ответил Воронцов. Дмитрий выглядел одновременно обрадованным и озадаченным. – Нет, мы не выводим мистера Роулса на первый план. Но он связан с наркотиками через Шнейдера и мистера Аль-Джани из Ирана. Он наш.
– Как насчет идеи Марфы?
– О том, что ее бывший дружок в Москве сможет опознать иранца, дать ему имя? Может быть. Она была абсолютно убеждена в этом. Кажется, она считает Аль-Джани профессионалом высокого класса.
Воронцов закурил новую сигарету и выпустил дым в направлении темного квадрата окна своего кабинета, где луна, словно бледная узница, выглядывала из разрывов в облаках.
– То же самое можно сказать и про мафиози, Алексей, и про большинство крупных бизнесменов. Если ты полагаешь, что Бакунин близок к ним, что его интересуют деньги, а не политика... то тут прослеживается ниточка к наркотикам. Ты думал об этом?
Воронцов потер руками лицо и устало посмотрел на Дмитрия.
– Мы отступили так далеко, как только, могли. На последний рубеж. Чувствуешь, как холодная вода заливает твои яйца, Дмитрий? Что же нам делать? Закрыть глаза на все? Но мы же служим закону!
– Совершенно верно, – Дмитрий кивал, его улыбка светилась пониманием и состраданием, как лик на иконе. – Итак, что же из этого следует?
– Если иранец был профессионалом, то почему он оказался здесь, если не из-за наркотиков? Может быть, он собирал мусульманскую десятину для Тегерана или работал на какого-нибудь муллу, имеющего плантации опия? Давай посмотрим, сумеет ли московский приятель Марфы дать нам ответ, если только он не слишком занят прикрытием собственной задницы и подставлением чужих. Похоже, в наши дни это все, на что они годятся.
– Я слышал, что они никогда не занимались ничем другим. Как насчет Киева и того трупа, которым ты интересовался?
– Человека, чья фотография оказалась в голландском паспорте?
Дмитрий кивнул".
– Его не существует. Киев по-прежнему занимается проверкой, но человек с его именем и внешностью не работал ни в одной украинской компании, имеющей отношение к нефти или газу, – Воронцов пожал плечами.
– Тогда почему он находился здесь? Или это тоже связано с наркотиками? – личная война Дмитрия, похоже, развивалась слишком быстро даже для него самого – он выглядел растерянным. – Какой-то другой мафиозный бизнес?
– Рэкет, контрабанда, валютные махинации, сделки с оружием, убийства – выбирай что хочешь. Сейчас по моему запросу проверяют списки пропавших без вести. Подождем и посмотрим, дружище, подождем и посмотрим.
– А Шнейдер, американский врач?
– Он как шашлык в уксусе, Дмитрий – мясцо уже помягчело, и запашок нужный. Нам требуется получить лишь одну улику, одно звено, связывающее его с Паньшиным помимо знакомства.
– Значит, Паньшин все же решил перейти в наркобизнес?
– Это значительно превосходит прибыли от сибирского джаз-клуба, а также открывает побочный канал для рэкета и контрабанды. Искушение слишком велико.
– Их команда постоянно выставляет на поле новых игроков, Алексей... – в тоне Дмитрия слышалось безнадежность, однако он же первый и нарушил тягостное молчание, созданное его словами. – Сможем ли мы справиться с ними? Я хочу сказать, достаточно ли у нас сил и решимости?
– Лучше рассчитывать на это. Или нет?
Напряжение в кабинете было почти физически ощутимым. Дмитрий провел ладонью по лицу и медленно кивнул.
– Да, – пробормотал он. – Лучше рассчитывать на это.
– Между прочим, Тургенев вернулся в город, – заметил Воронцов. – «Уренгойские Известия», без сомнения, проинформируют нас об этом факте в следующем выпуске. Я видел его личный реактивный лайнер в аэропорту, когда прилетел вместе с Марфой.
– Петр Леонидович Тургенев, богатейший человек в Сибири... – глаза Дмитрия внезапно сузились. – Нет. Только не он, Алексей. Он не в нашей весовой категории. Даже если сотрудники «Грейнджер – Тургенев» вовлечены в наркобизнес, мы ничего не сможем поделать с самим Тургеневым.
Воронцов усмехнулся.
– Не бери в голову, я просто пошутил. Если бы Тургенев и в самом деле был причастен... – он пожал плечами. – Ему это не нужно. Даже если люди вроде Роулса и Шнейдера участвуют в деле, то лишь на ролях высокооплачиваемых марионеток. Тургенев же владеет всем – по крайней мере, в пределах этой части света. Он может заколачивать миллионы долларов совершенно законным путем, – Воронцов улыбнулся. – Забудь о Тургеневе. Не стоит беспокоиться о том, что он может вылезти из-под камня, который мы перевернем на своем пути.
Он резко повернул голову на сигнал факсимильного аппарата, стоявшего в углу кабинета. Высокий певучий звук предупредил о начале передачи. Дмитрий тоже обернулся и стал смотреть, как сероватый лист бумаги выползает из узкой щели факса. Одна страница, затем вторая... Что-то похожее на выцветшую черно-белую фотографию. Затем резкий писк возвестил о конце передачи.
Воронцов оторвал листки от аппарата и разложил их на столе, разгладив ладонью. Дмитрий встал рядом с ним.
– Умная девочка, – наконец пробормотал Воронцов. – Она оказалась права. Этот парень успел побывать повсюду за свою короткую жизнь.
На расплывчатой фотографии из архива внешней разведки был изображен человек, погибший при аварии «мерседеса», но его звали не Аль-Джани, как значилось в его паспорте. Паспорт был фальшивым, как и другие документы, которые он имел при себе. На самом деле его звали Вахаджи, Мустафа Вахаджи.
– Чин майора разведки, Министерство защиты Исламской Революции, – возбужденно пробормотал Дмитрий. – Их элитное подразделение внешней разведки. Мустафа Вахаджи... привет.
– И до свидания, мистер Аль-Джани, монтажник-газовщик. Взгляни-ка на его послужной список. Блестящий парнишка, путешествовал далеко и быстро.
Файл был коротким. Вахаджи, чья жизнь закончилась в сибирском промышленном городе, был взят на заметку старым КГБ в Египте, затем его видели в Лондоне, Париже и Москве. Имелись неподтвержденные слухи о его деятельности в центральноазиатских республиках после 1989 года. Совсем недавно он получил назначение в Вашингтон.
– До апреля прошлого года, – вслух прочитал Воронцов. – Потом ничего. Предполагается отзыв либо по дисциплинарным причинам, либо для специального назначения. Потом он неожиданно возникает здесь в роли чернорабочего на газовой скважине. Почему? До прошлого года он котировался в московском Центре по четырехзвездочному рейтингу. Похоже, нацеливался на самый верх. Что произошло?
– Проклятье, – с бессильным гневом проворчал Дмитрий. – А что если это и было его специальным назначением? О, вашу мать, как же все разрастается! – в его голосе звенело обнаженное страдание, словно неудачная шутка обернулась гибелью друга. – Почему все не могло продолжаться по-домашнему? – причитал он.
В его глазах читалось отчаяние. Установление настоящей личности майора Вахаджи лишило его иллюзии комфорта, так же как наркотики лишили его семьи. Воронцов, наблюдавший, как луна снова исчезает за облаками, тоже ощутил свою неадекватность. Дело разрасталось, как злокачественная опухоль, заразная и убийственная. Оно было слишком большим.
– Ничего подобного, – отрезал Воронцов. – Дело такое, какое есть. Ни больше, ни меньше.
– Ты тоже встревожен.
– Это верно, старина. Но мы не можем ничего поделать – только продолжать гонку. Если бы информацией владел лишь один из нас, то мы могли бы что-то скрывать друг от друга. Однако мы оба знаем обо всем. Мы не можем потерять лицо, согласен?
– Он один из тех, кто помогал убить мою дочь, – промолвил Дмитрий после долгого молчания. – Один из тех, кого следует давить.
* * *
Боб Кауфман владел квартирой, окна которой выходили на Потомак над Уотергейтом. Машины проносились в хмурых сумерках под косыми струями дождя. Река потемнела и налилась свинцом под низкими облаками. Свет уже зажегся в окнах жилого комплекса и окружавших его отелей. Фары автомобилей мелькали на мосту имени Теодора Рузвельта.
Лок сидел во взятой напрокат машине, смотрел на Уотергейтский комплекс и на поверхность Потомака, покрытую мелкой дождевой рябью. У него болела коленная чашечка, на бедре остались синяки. Нервная дрожь, охватившая его во время бегства, никак не хотела успокаиваться. Он сидел с включенным двигателем и обогревателем, облокотившись на рулевое колесо.
Ему удалось скрыться от двух мужчин из «лексуса», или же они сами отказались от преследования. Он вышел на боковую трассу и вернулся в город с первым же водителем, согласившимся подбросить его. Приняв душ и две порции бурбона в своей квартире, он позвонил в полицию и доложил об инциденте. Нет, он не думает, что может выдвинуть обвинение... нет, он не заметил номера трейлера... нет, спасибо, он сам займется буксировкой разбитого автомобиля. После третьего бурбона он вновь обрел способность ясно мыслить.
Оба его преследователя были представителями европейской расы. Это обстоятельство не выводило из игры Тяня и не подразумевало участия Тургенева... Но несговорчивость и подозрительность Боба Кауфмана то и дело вспоминались ему, вспыхивая в его воображении, словно на огромном экране. От него не ускользнуло, что Кауфману знакомо имя Тяня. Кауфман служил в ЦРУ и был во Вьетнаме во время вьетнамской кампании; следовательно, он вполне мог знать Тяня.
Оставался только Кауфман. Тургенев уже выписался из отеля и улетел в Россию на личном реактивном лайнере. Русский временно вышел из игры. Разумеется, не исключено, что он оставил распоряжения насчет Лока и те, кто находился в трейлере и сером «лексусе», были его людьми... Но Кауфман знал Тяня, и эта связь была значительно более определенной, чем любые туманные домыслы о Пите Тургеневе и его пугающем воздействии на Ван Грейнджера. Итак, нужно побеседовать с Кауфманом.
У Лока не осталось никаких воспоминаний о своей квартире. Складывалось впечатление, будто он занимает номер в отеле в каком-то незнакомом городе. Он вымылся под душем, выпил несколько порций бурбона, позвонил в полицию и переоделся. Все происходило так, словно он въехал сюда на пару дней и занимался делами, не имевшими ничего общего с его личной жизнью. Он даже не послушал музыку. В этом было что-то отчужденное, даже пугающее, словно он миновал одну стадию своей жизни и перешел к другой, отбросив при этом все человеческие чувства.
Лок не стал проверять автоответчик. Сообщения значили для него не больше, чем обучающая кассета с упражнениями по иностранному языку, который он уже не будет учить – во всяком случае, сейчас. С этой частью его жизни было покончено, она больше не имела смысла.
Он заглянул в маленький кабинет, просмотрел разбросанные бумаги, отпечатанные варианты партитуры любительской оперы, над которой он так добросовестно трудился. Немота нотных страниц была сродни его прошлой жизни: неоконченная работа, заплесневевшая от отсутствия интереса к ней.
Лок знал, что он сильно изменился. Он просто не увидел этого в зеркале в ванной, в спальне или в зеркальной стене холла, но он понимал это сейчас, сидя под дождем во взятом напрокат «крайслере» и глядя на огоньки, пересекавшие мост Теодора Рузвельта, словно двойная цепочка сияющих жемчужин. Машины проносились мимо него с шипением, как волны, набегающие на песчаный берег. Он изменился. Его квартира превратилась в пустую оболочку, чужое жилище.
Он всматривался в свое былое "я". Мальчишка, дравшийся с другими мальчишками, обижавший свою сестру. Молодой человек, участвовавший в войне с русскими с невинностью и энтузиазмом все того же мальчишки. Полевой агент, получивший новое назначение. Он был всеми этими людьми. Теперь перед ним стояла ясная цель: найти убийц Бет, дважды пытавшихся убить его самого, и покончить с ними.
Сейчас у Лока не оставалось другого объекта для расспросов, кроме Кауфмана, чья близость с Тянем, Ван Грейнджером и, возможно, с Билли во Вьетнаме не давала ему покоя, словно дурной сон, который он пытался и никак не мог вспомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51