– Я знаю, ты не хочешь меня отдавать, но так будет лучше и тебе, и папе, и всем другим…
Вот теперь он говорил с присущей всему семейству рассудительностью, но она напугала женщину больше всего. Мать вскинулась встревожено:
– О чем ты?
– Я слышал, как вы разговаривали тем вечером, помнишь, когда соседка приходила жаловаться за курицу?.. И потом дядька приезжал из города. Ты не захотела меня отдать, хотя папа и согласился… – шестилетний мальчик говорил спокойно, но губы его дрожали помимо воли. – Дядька тот потом говорил со мной, помнишь? Он обещал, что там мне будет хорошо, и обижать меня не будут…
– Разве тебя здесь обижают? – упавшим голосом спросила женщина, и утихшая спина вновь заныла томительно, зло, в унисон с сердцем.
Мальчик мотнул головой, не глядя на мать. И было в этом красноречивом жесте слишком много несказанного. Нет, напрямую малыша никто не обижал. Отец его был груб и гневлив, но детей, во всяком случае маленьких, не бил. Да и за старшими братьями не водилось ничего подобного. Рукоприкладство каралось жестоко. И тем весомей прозвучала сегодняшняя угроза из уст ее мужа… Но разве обязательно бить человека, чтобы дать понять ему насколько он чужой, ненужный, другой?
Мальчик обвил руками шею матери, всхлипнув жалобно, по-детски, как и положено шестилетнему. Мать прижала его к себе, крепко, прощаясь, зная, что все уже решено. Осталось только вернуться в дом и поискать припрятанный клочок с именем. Того самого горожанина, что приезжал недавно. Может, и верно, так будет лучше для всех… Вот только сердце болит.
Женщина поднялась, по-прежнему прижимая сына к себе, не замечая привычного стенания спины, и повернулась, намереваясь отнести плачущего мальчика в дом, когда что-то темное зацепило ее взгляд. Словно мелькнула гигантская, смутная тень. Наклонилась над ними, заслонив небо. Всмотрелась пристально, равнодушно, оценивающе… Зашелестели деревья, осыпая сухой снег с ветвей, когда тень прошла рядом, незримая, но ощутимо мощная. Мальчик встрепенулся, взглянул куда-то смутным взором, прошептал невнятно: «Мам, это дракон?..»
Женщина не ответила. Ей хотелось бежать, но она заставила себя идти к крыльцу почти спокойно, не сбиваясь и не спотыкаясь, чувствуя спиной иную силу, которая, вроде бы, сгинула, едва ее нога нащупала первую ступеньку. Но так только кажется…
Второй день Праздника.
– Кир, куда ты? А репетиция?..
Возглас понесся следом, истаивая и теряясь бесследно.
Все еще живо помня реакцию дракона на успешную попытку воспользоваться его услугами в качестве транспортного средства и соблюдая негласный, но отныне навсегда нерушимый договор никогда не повторять ничего подобного, я увел из конюшни Гнезда лошадь.
… Прискорбно, но я не так много знаю об изнанке нашего города. Чаще всего обитая на улицах центральных, а на окраины заглядывая мельком, не имеешь понятия, что обратная сторона иных фасадов – крива, плохо чищена и неухожена. Или имеешь, но не думаешь об этом, пока не натыкаешься воочию.
Разноцветный театр оказалось найти нелегко, потому что был он мал и незнаменит, а поэтому пришлось изрядно попетлять по узким улочкам и мелким площадям в поисках верного направления. И насмотреться удалось вдоволь.
Обогнув старинный дом, сложенный из зернистого камня, который с фасада кичился искрящимися на свету поверхностями, я обнаружил, что с другой стороны он тускл и дряхл. И его обитателям то ли некогда, то ли лень, а то ли не на что обновить красоту камня.
Между прочим, всякая мелкая нечисть, что селится на окраинах города в откровенных трущобах, как умеет заботится даже о своих жалких хибарах. И иная лачуга – заплата на заплате, но расписана, ухожена и отремонтирована получше всяких хором. О чем это говорит? Да ни о чем, наверное… Или о многом.
Очередной поворот вывел меня на небольшую площадь, вымощенную желтыми, красными и голубыми кирпичами, в конце которой размещалось небольшое, слегка приплюснутое здание, вдобавок прихлопнутое великоватой крышей, как гриб – шляпкой.
Странное ощущение возникло у меня, когда я стал наискосок пересекать маленькую площадь… Неуютное. Я не сразу понял, в чем дело. И лишь уже почти у самого здания Театра сообразил – площадь была пустынна, но при это казалась неприятно оживленной. Присутствие других людей ощущалось почти болезненно, однако никого, кроме нескольких человек перед Театром, в пределах видимости не было… И еще: почти все окна домов, выходящих на площадь, закрывали ставни или, по крайней мере, занавески.
На крыльце здания, словно замерзшие птицы, нахохлившись сидели люди – человек двадцать. Кое-кто лелеял в озябших ладонях чаши, исходящие белесым паром. Кое-кто кутался в нарочито бутафорские плащи – надо думать, из костюмерной Театра,
Привязав утомившегося коня с сторонке, я поднялся по ступеням, машинально прочитав витиеватую, потемневшую от времени, вывеску над парадным входом: «Разноцветный театр. Мы рады любым краскам жизни» и поочередно подергал все доступные двери. Ни одна не открылась.
Сидевшие на ступеньках люди молча и неотрывно наблюдали за моими действиями.
– Ищете кого, молодой господин? – откуда-то незаметно возникла хрупкая старушка, в пушистой шали, на брошенной поверх пальто.
– Да… Знакомую. Она актриса в этом…
– Напрасно тратите время, молодой господин, – сказала старушка, тиская тонкими, угловатыми, как веточки пальцами кисти своей шали. – Тут уже нет никаких актрис.
Люди на ступеньках не вмешивались, но не спускали с нас глаз. Мне показалось, или у того толстяка, что сидит возле колонны, длиннющий посох у ног вовсе не бутафорский? Явно тяжелый, с металлическим навершием и окованным железом острием.
– А куда делись? – спросил я, невольно косясь на безмолвствующих свидетелей и ощущая себя участником какого-то загадочного действа.
– Да кто куда… Театр-то закрыли. Я присматривать приставлена городским Советом, – подала старушка следующую реплику.
– Что, совсем пустует?
– Никаких преставлений с прошлой осени, – уклончиво, но с некоторым вызовом сообщила она. Почему-то немедленно захотелось ей не поверить. Очень может быть, что он почувствовала это, потому что добавила сердито: – А если и вы пришли чего сжечь или разгромить, то знайте, Театр охраняется волхами и вандализма допустить никто не позволит!
– Сжечь? – озадачился я, но она, сочтя тему исчерпанной, зашаркала прочь, придерживая свою шаль.
– Вас что-то удивляет, юноша? – неприятным голосом осведомился белобрысый тип, восседавший на деревянном ящике, оклеенном блестками – когда-то давно ящик наверняка служил волшебным ларцом. – Вам что-то не понятно?
– Да, – медленно отозвался я, испытывая неодолимое желание прислониться спиной к стене, чтобы хотя бы с тыла ощущать уверенность. Уж очень недобрыми и оценивающими стали взоры находившихся вокруг людей. – Я ищу одну девушку. Мне сказали, что она может быть актрисой из этого Театра… – Особых причин скрывать правду я не видел. Но после этой искренности нечто в глазах окружающих еще больше оледенело.
– Это для поисков неведомой девушки вы обзавелись эдакой компанией? – полюбопытствовал сумрачно все тот же белобрысый человек. – Или тоже любите представления давать при полном зрительном зале?
– Какую еще компанию? – удивился я, и машинально проследил за направлением указующего кивка собеседника.
И заметил, наконец, людей. Много. Слишком много… Словно десятки сверкающих бусин, раскатившихся по щелям, из приоткрытых окон, из-за углов и деревьев, из дверей подъездов поблескивали внимательные глаза наблюдателей, Темнели силуэты стоящих группками и по одиночке горожан. Притихшая площадь, словно живой паутиной, была оплетена взглядами…
Так вот что казалось странным несколько минут назад. И вот откуда это мерзкое ощущение незримого присутствия других на пустой площади.
Белобрысый, впрочем, указал не на всех сразу, а на компанию угрюмого вида людей, примостившихся возле ворот склера напротив. Опушенные зеленью кустарники их почти скрывали, но происходящее там копошение навевало тревогу своей неявной деловитостью.
– С чего вы взяли, что это моя компания? – возмутился я.
– Нет, нет, Жан, – вмешался внезапно толстяк с посохом, тяжело поднимаясь, отдуваясь и указывая концом своей палки в небеса: – Компания этого молодого человека вон там… Я ведь не ошибаюсь, вы Кир-Музыкант? Я видел вас как-то…
– Не ошибаетесь, – отозвался я. – Но я пришел один. И плохо понимаю о каких компаниях идет речь.
– Позвольте вам не поверить, – все так же нелюбезно огрызнулся Белобрысый. – Ни один Птенец не ходит без сопровождения дракона.
– И что? – слегка раздражаясь, осведомился я. – Вы же тоже не ходите без своей головы.
– Погодите, погодите, – миролюбиво произнес толстяк. – Похоже, возникло, небольшое недоразумение… Видите ли, вчера произошли некие события, свидетелем которых вы, возможно, тоже были…
– Несколько дурачков подставили других, – вставил мрачно Белобрысый.
– … и теперь мы принимаем нежеланных гостей, – закончил толстяк, мельком недовольно сгримасничав. – Из вашего стана мы тоже ждали кого-нибудь. И подумали, что именно вы…
– Нет, – отозвался я, – Я сам по себе. По личному делу.
– Понимаете, любезный юноша… Возможно, актеры мы посредственные и звезд с неба не хватаем, но свое дело очень любим, и любим свой Театр, и тех людей, кто приходит на наши… обратите внимание – наши!.. постановки. И мы готовы отстаивать то, чем хотим заниматься, даже если придется… В общем, мы готовы на все.
– Зачем вы мне это говорите?
– Видите тех, кто прячется пока по щелям? Они приходили ночью. Хотели жечь театр. Так вот мы не дали! А потом приехали из городского Совета, велели временно закрыть театр, мол, для инспекции… Это-то понеприятнее городских погромщиков. Но мы решили, что не уйдем отсюда, пока нам не разрешат вновь заниматься своим делом… Вот сидим тут и ждем, когда же настанет время следующего визита… Совсем сверху.
– Не думаю, что они вас навестят.
– Ваши бы слова, да Хранящему в уши… А мы готовы к любому исходу. И пусть все помнят, что там, вокруг площади не только те, кто готов громить, но и те, кто нам поможет защищать свое право ставить то, что мы захотим… Даже если это кому-то и не по вкусу.
– А зачем… Зачем они приходят? Ну, я еще могу понять городскую управу. Они не хотят ссориться с Гнездом и могли увидеть в произошедшем крамолу. Но эти?
– Причин много. Кто-то просто напуган самим фактом того, что некто осмелился посягнуть на святое или страшное. Для одних вчерашний спектакль стал оскорблением, для других – побуждением к действию или сигналом к атаке. Третьи, просто запутались. В любом случае жди беды. Кто-то хочет все замять раз и навсегда, а кто-то, на оборот, готов раздувать из этого целое пожарище.
– А отчего вы ждете визита сверху? Неужто вы думаете, что какая-то постановка… – начал было я, но смешался, чувствуя некую фальшь своих слов. Фальшь, рожденную вчерашним впечатлением от спектакля. Не все так просто.
– Желание править – оно разъедает посильнее кислоты. И людей, и драконов. Мы не знаем, к чему готовы они, чтобы по-прежнему быть… наверху.
– Вы плохо их знаете, – упрямо возразил я. А что мне оставалось?
– Вы сами уверены, что знаете их хорошо?
– Ладно, – чувствуя, как бесполезно утекает время, вздохнул я. – Удачи вашей доблестной обороне! Так, может, вы мне все-таки скажете, где я могу найти вашу актрису?
– А зачем она вам?
Вот тут я совершил большую ошибку на ровном месте. Во-первых, потому, что не был точно уверен как ответить на этот вопрос даже себе самому. А во-вторых, обсуждать свою мотивацию с незнакомым человеком совсем не хотел. И не нашел ничего умнее, как солгать.
– Видел ее вчера на спектакле… Хотел предложить сотрудничество.
Оживившиеся и вполне доброжелательные глаза моего собеседника враз потускнели и помрачнели.
– Да, – устало кивнул он. – Вы еще скажите, что ее пригласила труппа столичного драмтеатра в лице несравненной Кэриссы Вуколь, сраженной талантом нашей девочки…
– Вы не верите в талант вашей коллеги?
– Я не верю вам. Уходите. И передайте вашим… партнерам, что своих мы не сдаем.
– Но я…
Он уже отвернулся и равнодушная его спина ставила в разговоре жирную, непрошибаемую точку.
… В костры вокруг помоста подбросили новую порцию дров и в темнеющую синь вечерних небес взметнулись огненные вихри. Всполошено качнулись угольные тени. Мрак отступил ненадолго, скользнул, растекся, как густые чернила, тронув людей темной кистью, очертившей лица, затенившей глаза. Лишь искорками плясало в них отражение костров.
Я коснулся пальцами струн сенсорина, заставив его звучать умело, но не идеально настроенной гитарой. Именно так, как обычно звучит инструмент бродячего менестреля. Так, как звучала она за века до моего рождения.
Для сегодняшнего вечера я выбрал не свою песню, я «Балладу о небесах», написанную неизвестно кем и неизвестно когда, но с той поры, наверное, самую исполняемую во все времена мелодию, несмотря на то, что далеко не всякий музыкант рискнет исполнить «Балладу», а кое-кто и головы лишился в более жесткие годы за неудачную интерпретацию. И дело было не в сложности музыки и не в том, что каждый слушатель, разумеется, знает, как должна исполняться его любимая песня. А в том, что «Баллада» сама знает, как ей звучать, и каждый, кто слышит ее, чувствует верный тон инстинктивно, даже если не обладает и зачатками музыкального слуха. «Баллада» ошибок и равнодушия не прощает.
Когда деликатная Имеритта узнала, что именно выбрал я для сегодняшнего вечера, она молча покрутила пальцем у виска. Джеанна проделала нечто аналогичное, но более бестактное. Остальные попытались убедить меня отказаться от этой затеи. Я отмахнулся от них и пояснил, что выбрал «Балладу» просто потому, что она не требует особых вокальных данных, коими я не обладаю, и текст ее не столько поется, сколько проговаривается. Но вряд ли это кого-нибудь обмануло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63