Волна шелеста и вздохов прокатилась по присутствующим и десятки глаз уставились на меня изучающе. Троллин, стоявший рядом, мгновение поколебался, а затем попятился, растворившись в задних рядах. Мне тоже захотелось так сделать, но чужие взгляды держали крепко.
– Вы уж простите, молодой человек, невежд, – не столько боязливо, сколько предельно осторожно заговорил невысокий человек в костюме настройщика, прижимающий к груди большую сумку с инструментами. – Но, возможно, вас не затруднит рассеять наши сомнения? Быть может, и в самом деле в Гнезде знают больше, чем известно нам, простым обывателям?
– Почему вы так решили? – осведомился я хмуро. Общее внимание тяготило.
– Вам сверху виднее… – прошелестел почтительный ответ из-за спины.
От необходимости отвечать меня избавило появление раздраженных, с удовольствием раздающих пинки зазевавшимся, стражников.
– А ну, разойдись! – рявкнули луженые глотки. – Нечего тут глазеть и мух глотать!
И минуты не прошло, как они разогнали возмущенно ропщущих зрителей, оцепили причал, сунули в мешки покорных водяников-свидетелей, ухватили под руки пару не успевших увернуться свидетелей-людей, закатали труп в простыню и исчезли, грохоча сапогами, лязгая челюстями и изредка гневно взревывая.
– Видал? – внезапно осведомились над моим ухом. Я дернулся и с неудовольствием повернулся, обнаружив возбужденно подсигивающего Тучакку. Широкие ноздри его нервно трепетали, с наслаждением втягивая насыщенный вонью разложения воздух, а встопорщенный ежик пегих волос на голове непрерывно шевелился.
– Что «видал»? – переспросил я, высвобождая свой локоть из потных пальцев Тучакки.
– Как его, а? – Тучакка оторвал, наконец, жадный взор от влажного пятна на каменных плитах и уставился на меня мутноватыми, сизыми глазками без белка. – Кто, думаешь, это сотворил?
– Еще один, – вздохнул я. – Откуда мне-то знать?
– Да-да, – Тучакка рассеянно покивал. – Верно, верно, откуда вам знать. Ничего вы там у себя не ведаете. А хотя бы то, что труп не шестой, а девятый, знаешь?
– Почему девятый?
– Потому что было еще три в прошлом году, да их списали на одного психа. Ему, дураку, все равно смертный приговор подписан. Да вот незадача – психа прикончили, а трупы появляются… – Тучакка булькнул жизнерадостно, оросив мою куртку слюной.
– Ты-то откуда знаешь?
– Ха! Так я тебе и сказал, Птенец… – Тучакка хихикнул, выставив когтистый палец к моему носу, но прежде, чем я успел разозлиться, сменил тон и почти просительно предложил: – Однако, могу поменяться, информацию за информацию. Договоримся?
– Чего тебе?
– Верно твердят, что у вас там завелся чудо-зверь, жрущий драконов? Вроде, двоих уже не досчитались? Одного прикончили прямо сегодня ночью?
– С собой он покончил. Сам. – Угрюмо ответил я. – Как и Аямилла.
Тучакка принюхался, вздернул почти невидимые брови, удивился:
– А ведь не врешь. Надо же. Двое?.. Гм, гм, любопытно… С чего бы это? Эпидемия? Ты как себя чувству ешь?
– Пошел ты… – вяло огрызнулся я.
Тучакка снова весело булькнул, наклонился к букетику в моей руке, вдохнул шумно, едва не вытянув цветы из ладони, и проговорил довольно:
– Вижу, вижу, ты в порядке. Значит, говоришь, с собой покончили… Занятно. Тогда еще вопросец: в народе болтают, де добровольных самоубийств среди Птенцов быть не может, а толкают бедолаг на крайний шаг их же собственные драконы.
– Зачем? – искренне поразился я.
– Кое-кто уверен, что за вас давно мыслят и действуют ваши твари, а вы при них вроде как придатков, рабов, и если раб оказывается недостоин чести… Ладно, ладно! Чего уставился! Просто передаю городские сплетни! Не нервничай! Экий ты впечатлительный… Ну, не буду больше тебя задерживать…
– Постой-ка, – теперь я ухватил верткого собеседника за рукав. – А где обещанная информация?
И без того напоминающее формой сосульку лицо скорбно вытянулось еще больше.
– Ну? – Из его тощей груди вырвался вздох. – А ты как думаешь, кто это мог сделать? – спросил я, кивнув на спешно высыхающее под жаркими лучами пятно на набережной. – Что ты чуешь? Только не говори, что у тебя внезапный приступ аллергии!
Поскольку намерение сказать именно это было подавлено в зародыше, Тучакка еще раз вздохнул и ответил:
– Знаю, что тебя беспокоит – с чего вдруг люди стали поминать всуе драконов? Отвечаю: с того, Птенец, что вчера, и позавчера, и позапозавчера над Городом видели смутную тень чудовищных размеров…
– Ну и что? Мало ли теней над Городом…
– А ничего… Вот только сегодняшнего бедолагу убили человечьи руки, накинувшие жертве на шею вполне натуральную удавку, и потом вполне настоящим ножом искромсали тело. Так же поступили и с остальными… – не совсем понятно ответил Тучакка, крутанулся на пятке и сгинул в зарослях прежде, чем я успел снова открыть рот.
Час был полуденный, но по случаю выходного все заведения в центре уже открыли. Людей здесь скопилось видимо-невидимо и пришлось проявить изрядную настойчивость, чтобы подобраться к заветной «Мышеловке». Центральную дверь плотно оккупировали страждущие, но я воспользовался особым входом. Прежде чем войти, задержался на пороге, под завистливыми взглядами оставшихся снаружи, и прикрыв глаза от солнца, попытался рассмотреть, чей же это дракон завис в небе. Однако дракон находился слишком далеко, так что узнать его не удалось.
«Мышеловка» теоретически считалась заведением для избранных, и пускали сюда далеко не всех, но значок на рукаве давал мне (и не только мне), право беспрепятственного прохода. Однако практически всем было известно, что обладателей значков здесь толчется значительно больше, чем обладателей драконов. Это принималось, как данность и возмущения ни у кого не вызывало. Настоящие Птенцы сюда заглядывали не слишком часто, и если бы хозяин рассчитывал только на них, он бы давно прогорел. С другой стороны репутация сыграла свою роль, и если где Птенцы и появлялись чаще всего, то именно здесь.
Я остановился, вдыхая пряный и тяжелый воздух и пытаясь в колыхающейся под музыку смеси человеческих тел, дыма и неровного света рассмотреть хоть что-нибудь. Людей собралось пока не особенно много, но они двигались непрерывно, создавая иллюзию монолитной непроницаемой массы. Разноцветная дымка нежно обвивала тела, прятала лица и фигуры, рвалась кисеей, стелилась под ногами.
У дальней стены, раскрашенной светящимися красками, приподнялась тоненькая фигурка, призывно махнувшая мне рукой, и я, как ледокол, врезался в океан танцующих, стремясь добраться до противоположного берега по максимально короткой траектории. Плечом пробивая себе путь, я старался прикрыть защищающей ладонью букетик. И мне это удалось.
Темноволосая девушка взглянула на мерцающие в полутьме цветы как-то странно.
– О… Спасибо, – она погладила пальцами пушистые колокольчики, коснулась губами. – Спасибо…
Звали девушку Янна.
Чужое веселье, резкие голоса, танец теней оплывали где-то за гранью восприятия, как оплывает и беззвучно стекает воск вокруг огонька свечи. А огонек трепещет, беспокойно дрожит, слепит и обжигает, если прикоснуться; рождает зыбкие обманные тени, тревожит, напоминая… Как угнездившаяся в сознании боль. Как отрава, проникшая в кровь. И так и не законченная мелодия незримо подхватывает и невесомо кружит исковерканные крылья деревянной птицы, обращая в живого, сильного, вновь стремящегося вверх дракона…
– Ты слышишь? – голос Янны заставил меня встрепенуться. – Ты меня хотя бы слушаешь?
– Что? Конечно…
– О чем ты думаешь? – устало спросила девушка, заглядывая в глаза. – Впрочем, что это я… Итак, ясно… Ты и твой дракон… Всегда дракон!
– Янна…
– Не могу больше, – едва слышно отозвалась она, опуская взгляд к нервно подрагивающим, переплетенным пальцам. – Вы – нелюди. Вы помешаны на своих драконах. Вы обвенчаны с ними. Вы спите с ними, и даже во сне видите только их. Они владеют вами, и только сумасшедшая осмелится встать между всадником и его крылатым чудищем…
Янна умолкла, покусывая губы. Рваный свет бросал на ее бледное напряженное лицо резкие тени, делавшие ее старше и прекраснее. Такой она будет лет через пять, когда хрупкость восемнадцатилетней осыплется первоцветом, сменившись зрелостью восхитительной женщины…
– Ну, что ты молчишь? – спросила она, не поднимая глаз. – Ждешь разрешения своего страшилища?..
Я неопределенно повел плечами. Спорить мне не хотелось, оправдываться тем более. Я понимал, чего ожидает от меня Янна, но упорно молчал, рассматривая столешницу, покрытую радужными узорами.
– Ты не можешь изменить дракону даже со мной?.. – голос ее звучал едва слышно, но шквалу музыки не удалось заглушить недоумевающей горечи вопроса.
Она ждала ответа, но так и не дождавшись резко встала, развернулась и ушла. Я, не оглядываясь, ощущал, что Янна до самого последнего момента надеялась, что я окликну ее, позову, верну. И знала, что этого не произойдет.
«Я не в силах изменить дракону, даже ради тебя, потому что в таком случае, я изменю себе…» – жгли несказанные и ненужные слова. Я, не отрываясь, глядел на букетик забытых на столе колокольчиков. Светящиеся цветы меркли, гасли, ссыхались, пока не рассыпались горсткой серого праха. Сердце ныло томительно и зло.
Дракон молчал с презрительным самодовольным сочувствием. Он снова победил.
Музыка нахлынула, обняла, поволокла живой, теплой волной. Не хотелось рассуждать, беспокоиться или злиться. Только слушать, прикрыв глаза.
Напиться, что ли?
– Привет! – на плечи опустились легкие руки. – Как я рада тебя видеть!..
– Мы расстались только утром, – отозвался я, снизу вверх глянув в сияющее лицо взбудораженной Джеанны. – Неужели соскучилась?
– Ты почему один, а где… – Взгляд зеленых глаз упал на почерневшие цветы. – А… Ясно… Тогда пойдем, – требовательно позвала она, хватая меня за руку. – Нечего тебе здесь киснуть…
– Джеанна, я не…
Но она уже вытащила меня из-за стола и поволокла куда-то, напористо, как муравей и столь же бесцеремонно. Люди послушно расступались перед ней, глядя вслед, кто с восхищением, а кто и с завистью. Джеанна, безусловно, стоила того, чтобы любоваться ею: стремительная, грациозная, опасная, как змея, она обладала змеиным же чарующим взглядом пронзительно-зеленых глаз. Злые языки утверждали, что сердце у нее тоже змеиное, или в лучшем случае стальное, о чем говорила серебристая пластинка, нашитая слева на груди каждого костюма девушки. Но кто станет слушать досужую болтовню?
Меня тоже рассматривали с любопытством. Гостем в «Мышеловке» я был нечастым, но меня узнавали. Птенцы все до единого привлекали внимание, что уж говорить о длинном парне со слишком смуглой для северян кожей и слишком светлыми для южан глазами, тем более, что имя этого парня стоит вторым в списке Гнезда…
В углу, куда приволокла меня Джеанна, собралась большая компания. Наше появление приветствовали буйным и искренним весельем. Пока я, заметивший несколько знакомых лиц, здоровался, доброхоты с непрошеным энтузиазмом организовали импровизированное действо. Джеанна и я обернуться не успели, как уже вся «Мышеловка» требовала представления. Местные, заметно уставшие музыканты, активно присоединились к остальным, радуясь передышке.
Джеанна, вопреки своей обычной манере, не стала отнекиваться и кокетничать, а просто вспрыгнула на сцену. Я замешкался, не слишком обрадованный поворотом событий, но потом, махнув безразлично рукой, двинулся вслед за девушкой. Выбрав один из протянутых музыкантами инструментов, я устроился на стуле за спиной Джеанны. Я не особенно любил подобные концерты, но сейчас привычное занятие несло облегчение и защищало от необходимости общаться с другими, натянуто улыбаться и отвечать на бестолковые вопросы.
Джеанна оглянулась на мгновение, обменявшись со мной взглядом. Зеленые глаза сняли. Пляшущие, живые огни рампы очертили ее изящную фигурку ослепительно пылающим контуром, украсили растрепанные светлые волосы золотыми искрами, поселили теплого светлячка в холодную серебряную пластинку на груди.
Я опустил взгляд. Мне не хотелось видеть, как легкий силуэт накрывает темная, зыбкая тень, излучающая мощь и власть. Драконы проснулись и прислушивались. Драконы ждали и предвкушали.
Пальцы тронули струны легко, уверенно…
…Темнота вспухала, заливала вселенную, но временами расползалась клочьями, растекалась, таяла, сменяясь кратковременными вспышками яркого света. Свет выхватывал то зал, полный бледных лиц, не спускающих глаз со сцены, то слегка озадаченный взгляд Джеанны, то плеск огня в чашах-рампах вокруг, то колыхание декоративных блестящих фонарей вверху… Потом все смазывалось, становилось радужной кляксой на поверхности жирной черноты… И снова лица, лица, лица, околдованные, завороженные звуком и ритмом, забывшие обо всем на свете…
Увлечь, увести за собой, покорить своим умением – вот чего требует драконья кровь. Она алчна. Она не способна насыщать саму себя. Ей жизненно необходимо признание, восхищение или даже ненависть, но только не безразличие. Дракон жаждет власти над самим собой, над своим владельцем, над всем миром, Дракон не белая мышка в клетке, не тайная страстишка, стыдливо укрытая от посторонних; его нельзя лелеять тайком, он хочет свободы и власти и, если его не погубят, он непременно добьется воплощения своего неотъемлемого права.
Чужие взгляды, как крюки зацепили и держат намертво.
«…давай еще! Веселее! Захватистее!.. Жги, музыкант!.. Еще, еще, еще!..»
И уже неясно, кто кого ведет. Я – их или они – меня. Волокут за собой, как на аркане, своей неуемной и беспощадной жаждой. Заставляя подыгрывать безумным пляскам. Рвать по живому мелодии, чтобы создать феерических и сиюминутных паяцев, для развлечения и увеселения потных, раскрасневшихся, оскаленных… Которым бы попроще и повеселее.
Бьется протестующе разгневанный дракон…
Душная злая тьма растеклась боязливо, отступила под напором взгляда серьезных, задумчивых сине-сиреневых глаз незнакомки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63