каковы условия объясняющей значимости для
высказывания или группы высказываний? - необходима теория объяснения.
Задачу этой статьи можно сформулировать как попытку ответить на вопрос:
"Что значит знать нечто в смысле, на который указывает первая из трех
упомянутых типов когнитивных ситуаций?". Если можно было сказать о некоем
Х, что он знает референт некоего термина "а", а не просто не выказывает
непонимания, когда сталкивается с его материальными образцами, то это
традиционно считалось достаточным основанием для того, чтобы приписать Х
определенные мнения, а именно: что а существует и что все высказывания
субъектно-предикатной формы с "а" в качестве субъектного термина
(разумеется, с оговорками, касающимися специфики некоторых контекстов
конструирования таких высказываний) должны быть истинными либо ложными.
Однако попытки ответить на вопрос "Каковы условия референциальной
значимости терминов?" обычно сталкиваются с трудностями, ставшими уже
классическими. Так, если считать, что субъектным термином в высказываниях
субъектно-предикатной формы должно быть имя, т.е. выражение, указывающее на
конкретный объект - индивид - или сущность благодаря некоему отношению
(денотации или референции), которым он с данным конкретным индивидом или
сущностью связан, и что в языке есть класс выражений, отвечающих этому
условию, т.е. класс имен, то попытка ответить на вопрос "Как именно имена
связаны с тем, что они именуют?" (что можно расшифровать как: "Почему в
соответствующих контекстах они указывают на определенные индивиды или
сущности и только на них, независимо от прочих обстоятельств употребления)
сталкивается с проблемой синонимии кореференциальных терминов, т.е. таких,
относительно которых предполагается, что они во всех соответствующих
контекстах именуют одного и того же индивида или одну и ту же сущность").
Можно сформулировать проблему так, как это сделал Фреге: если считать, что
два термина "а" и "в" синонимичны на том основании, что они обозначают одно
и то же, то чем будут тогда различаться высказывания "а = а" и "а = в"? [2,
с.25]. Между тем они как будто имеют различную познавательную значимость:
первое считается аналитическим, тогда как второе - нет. Фреге нашел решение
проблемы в приписывании именам характеристики обладания не только значением
(референтом), но и смыслом, которым, следовательно, могут различаться
кореференциальные термины. Рассел отказал именам в обладании смыслом; для
решения проблемы синонимии терминов он воспользовался критерием
взаимозаменимости синонимичных терминов во всех контекстах с сохранением
истинности - salva veritate. При этом обнаружилось, что существуют
контексты, относительно которых никакие два термина нельзя считать
синонимичными - например, "Георг IV хотел знать, является ли Скотт автором
романа Уэверли" меняет свое истинностное значение, если подставить "Скотт"
на место "автор Уэверли" [6, с.204-205]. Куайн назвал такие контексты
референциально непрозрачными (иначе их еще называют интенсиональными) (см.,
например [4, c.141-156]). Решение Рассела состояло в том, чтобы исключить
большинство так называемых собственных имен из этого класса, показав, что
они являются не чем иным, как неполными символами, т.е. могут быть
приведены к своему логически правильному виду - к виду предикатов: так
"автор Уэверли" в логически правильной форме представляет собой выражение
"тот, кто написал Уэверли" (или даже правильнее, как замечает Рассел, "то,
что написало Уэверли"). Куайн пошел по этому пути еще дальше и перевел все
вообще имена в разряд общих терминов, демонстрируя принципиальную, по его
мнению, преобразуемость всех имен в предикаты (например, "Пегас"
преобразуется, согласно Куайну, в "нечто, что есть Пегас" или "нечто, что
пегасит" даже для тех, кто не знает, что "Пегас - это крылатый конь" и,
стало быть, не может заменить имя "Пегас" на дескрипцию "нечто, что есть
крылатый конь")1). У общих терминов, в отличие от собственных имен, нет
денотата или референта в виде некоего определенного индивида, на который бы
данный термин указывал исключительным образом во всех соответствующих
контекстах, а есть только объем или экстенсионал - т.е. множество всех
объектов, относительно которых предикация данного термина дает истинное
высказывание. Если так, то отдельная теория референции для первого из трех
указанных выше типов когнитивных ситуаций вообще не нужна, поскольку ответ
на вопрос "Каковы условия истинности для высказываний с данным термином в
составе предиката?" или, шире, "Каковы условия предицируемости данного
термина?" будет одновременно и ответом на вопрос "Каков референт данного
термина?" Поэтому прежде чем выяснять, каковы условия референциальной
значимости терминов, следует обосновать необходимость отдельной теории
референции для первого типа когнитивных ситуаций: не правильнее ли
редуцировать первый тип когнитивных ситуаций ко второму?
Один из тезисов, которые защищает Куайн, - холизм: предложения науки
предстают перед судом опыта не по отдельности, а все вместе и любое из них
в принципе может быть признано ложным, а также - любое научное положение
может быть сохранено, как бы оно ни противоречило опыту. В отношении теории
значения холизм утверждает, что языковые выражения имеют значения не сами
по себе и не в связи с какими-то нелингвистическими характеристиками, а
лишь как части сложного языкового целого: языка или концептуальной схемы.
Если следовать этому подходу, то ответом на вопрос "Каковы условия
референциальной значимости термина?" будет ответ на вопрос "Каковы условия
истинности высказываний формы "х есть Р", где "Р" - данный термин или
производная от него (например глагол, если термин - существительное) в
языке L?"2). Истинность экзистенциальных высказываний, т.е. высказываний
формы "Существует, по крайней мере, одно х такое, что х есть Р", при таком
подходе зависит от внеязыковых факторов: каким-то образом должно быть
известно, например, что нет таких сущностей, относительно которых было бы
истинно "х пегасит". Однако в какой мере подобное можно считать данностью
относительно концептуальной схемы. Во множестве познавательно значимых
ситуаций именно истинностное значение экзистенциальных утверждений является
величиной, требующей определения, а не чем-то a priori определенным
относительно некой концептуальной схемы.
Предположим, что некий Х разделяет основные положения некой концептуальной
схемы, в частности, он признает истинными некое конечное число
теоретических положений, одно из которых - "Для всех а (при таких-то
условиях), если а есть Р, то а есть Q" (1). Значит ли это, что Х признает
истинным соответствующее экзистенциальное положение "Существуют такие х,
что х есть Q" (2), если он, к примеру, никогда даже не артикулировал его?
Предположим, Х принужден решить, истинно ли (2). Прямо оно не выводимо из
(1) и правил вывода, принятых Х, даже если добавить к посылкам "Существуют
х такие, что х есть Р", поскольку а в (1) и х в (2) - переменные разных
видов: первая интерпретируется (связывается с Р) при заданных условиях, а
именно тех, что описаны в (1) - в явном виде она обычно репрезентируется
такими выражениями, как "наблюдается" или "имеет место" (например в
предложении "Если при соблюдении таких-то условий наблюдается отклонение
стрелки..., то...", где "отклонение стрелки..." есть Р); переменная же х в
(2) интерпретируется при любых условиях, поскольку последние просто не
оговорены, вследствие специфики этого типа предложений (нечто либо
существует, либо нет, безотносительно к условиям существования). Вывод
будет выглядеть обоснованнее, если добавить к посылкам (3) "Такие-то и
такие-то условия соблюдены" и (4) "а есть Q". Если для Х истинны
соответствующие устойчивые предложения, в числе которых (1), а также -
правила ввода и принципы интерпретации, то истинность (4) должна
автоматически следовать из истинности (5) "а есть Р" и (3). Этого в
принципе должно быть достаточно для вывода: "Существует, по крайней мере,
один х такой, что х есть Q". Для того чтобы редуцировать из множества
высказываний, из которых выводимо (2), экзистенциальное утверждение,
касающееся сущностей вида Р, в это множество надо ввести положение,
описывающее условия приписывания переменной а значения Р (обозначим его как
(6), а также, по крайней мере, для случая, когда эти условия не совпадают
полностью с условиями, описанными в (1) (и описание которых не идентично
соответствующему описанию из (1) - положение, описывающее отношение между
двумя типами условий. В предложениях этого последнего вида и предложениях
вида (3), как видно, выражение, описывающее условия интерпретации
употребляется как имя. Чтобы вывод, о котором здесь идет речь, мог
состояться, эти условия также должны входить в число онтологических
обязательств Х: однако сказать, что они являются таковыми, нельзя,
основываясь только на том, что в некоторых высказываниях системы
соответствующие термины фигурируют как имена; такой вывод, согласно Куайну,
может опираться только на характер употребления Х предложений с
квантифицированной переменной. Таким образом, для вывода (2) концептуальной
схемы Х последняя должна быть дополнена соответствующими экзистенциальными
предложениями - а именно такими, в которых утверждается, что объемы
терминов, описывающих условия интерпретации а в (1) и в (6), не пусты.
Системы предложений, из которых выводимы подобные экзистенциальные
высказывания, также должны включать в себя описания условий приписывания
некоторой переменной в соответствующего значения (значения условий
интерпретации а), а следовательно, они имплицируют дополнительные
онтологические обязательства. Истинность последних, в свою очередь, должна
устанавливаться подобным же образом; в результате оказывается, что реальная
система предложений, из которой выводимы экзистенциальные импликации,
должна быть бесконечно широкой, что делает затруднительным вывод о
выводимости подобных высказываний как таковой. Другой путь сохранить их
выводимость - признать за некоторыми экзистенциальными высказываниями
статус аналитических предложений системы; однако насколько такой вывод
приемлем? Ведь это фактически означает, что в онтологию концептуальной
схемы нельзя внести определенных изменений: пусть так, но как определить,
какие именно из экзистенциальных импликаций системы должны быть признаны
аналитическими предложениями - мы ведь произвольно выбрали точку отсчета
выводимости, окажись она другой, пришлось бы соглашаться не с тем, что
признание за "Q" непустого объема основано на признании такового за неким
"F", описывающим условия интерпретации а, а, возможно, наоборот - да и где
поставить точку?
Различие между когнитивными ситуациями первого и второго типа в принципе
можно формализовать следующим образом. Ситуация первого типа: "S есть то-то
и то-то" (7); ситуация второго типа - "S есть Р". В первом случае символ,
обозначающий субъектный термин, выделен, чтобы показать, что контекст его
употребления, соответствующий когнитивной ситуации первого типа,
предполагает то, что называют иногда его de re интерпретацией - т.е. в этом
случае значим именно референт субъектного термина, а не то, что о нем
высказывается. В контексте же, соответствующем когнитивной ситуации второго
типа, референт субъектного термина не значим, важна предикация относительно
некоего субъектного термина, каков бы ни был его референт (поэтому жирным
шрифтом выделен символ, обозначающий предикат). Если предполагать, что
когнитивная ситуация первого типа разрешима посредством преобразования (7)
в форму "Нечто есть Рs, и это нечто есть то-то и то-то" (где Рs - предикат,
производный от S) и выяснения условий истинности для высказываний этого
вида, то необходимо одновременно предполагать, что семантические
характеристики S, какими бы они ни были, характеризуют и Рs, так чтобы
можно было считать, что, установив их для некоего предиката, мы таким
образом устанавливаем их и для соответствующего субъектного термина. Можно
исходить из того, что семантические характеристики сохраняются при
преобразованиях такого вида, если установлены и соблюдены правила
преобразования соответствующего типа для данного языка. Однако мало
вероятно, чтобы такие правила могли быть полностью сформулированы для
естественных языков хотя бы потому, что трудно предполагать, что какие-то
правила, формулируемые для естественных языков, вообще могут охватить все
случаи того или иного типа. Между тем семантическая связь между S и Рs
кажется зыбкой только если считать, что носителями семантических
характеристик вообще являются не пропозиции, а предложения или высказывания
и, соответственно, не межъязыковые понятийные и дескриптивные единства -
концепты, а идентичные по материальному составу образования - выражения
данного языка (или даже конкретные образцы - токены выражений). Только в
этом случае, действительно, похоже, на законных основаниях может быть
поставлен вопрос: почему семантические определения для выражений "пегасить"
или "автор Уэверли" должны быть определениями для отличных от данных по
материальным составам выражений "Пегас" или "тот, кто написал Уэверлей"? Но
другой способ предполагать между ними семантическую связь - предполагать,
что есть нечто общее, что позволяет объединять выражения разных языков и
разных видов внутри данного языка в одну категорию: это значит просто
предполагать какую-то семантическую характеристику выражений уже данной,
например общность смысла. Но с этой точки зрения проблема референции вообще
не может быть решена экстенсионально, поскольку сама процедура логического
анализа (7) должна основываться на понятии семантической общности
материально не идентичных выражений:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34