Как существуют смыслы и значения?
Для Фреге объективное существование смыслов было очевидно в силу личного
опыта понимания других мыслителей.
Однако поставим перед картиной кошку - и она не испугается нарисованной там
страшной собаки. Поставим перед картиной ребенка, и он, мимоходом глянув на
него, пойдет играть дальше - его не заинтересует рисунок. Разве он не
схватит зафиксированные в картине смыслы? Столетие назад никто не понимал и
не ценил постимпрессионистов. Однако это не означает, что в их картинах
"нет смысла" - ведь те значения, которые мы в них распознаем (лица, собаки
и т.д.), даны нам вполне определенным, "постимпрессионистским" образом. Это
и есть смысл. А значит, утверждая, что "в картине нет смысла", мы всего
лишь говорим, что для нас способ взаимосвязи значений в данной картине "не
имеет значения", неактуален для нас, незнаком, и не интересен.
То, что смысл, соотносимый с темой-значением сам может "иметь или не иметь
значение", выводит нас на другой уровень рассмотрения. Он описывается
словами: "что он хотел этим сказать?" У любого поступка (будь то
произнесение фразы, рисование картины) есть замысел, подоплека. У зрителей
тоже есть подоплека их действий, набор прагматических целей. И, конечно,
выращенной в академическом духе публике подоплека импрессионистов была
непонятна, что не позволяло им добиться своих прагматических целей -
любования их картинами.
То есть, любование картиной предполагает не только выяснение смыслов, но и
раскрытие замысла? Но разве можно раскрыть замысел, который подчас самому
автору картины бывает неизвестен? Значит, зритель должен не "раскрыть"
чей-то замысел, а создать свой; опираясь на выделенные в картине смыслы,
объединить их в решающее единство Картины.
Обладаем ли мы техникой такого воссоздания? Очевидно, что да. Публика,
которая восхищалась академизмом, делала это не в силу "объективного
превосходства" таких картин, а потому, что овладела техникой их видения, в
то время как техника видения импрессионистов была пока что ей недоступна.
Рассмотрим удивительное состояние: я иду по залу импрессионистов и вдруг
останавливаюсь перед какой-то картиной, которая заставляет меня
приблизиться и стоять, рассматривая ее долгое время. Я делаю попытку уйти,
но картина "не отпускает" меня. Я прекрасно владею техникой видения этих
полотен - ведь я же с удовольствием хожу по выставке. Почему же именно эта
картина привлекла меня - видимо, в ней что-то "такое" есть? То есть,
замыслы существуют "объективно"?
На самом деле, мы остановились перед этой картиной именно потому, что наша
техника видения не сработала. Мы встали в тупик, пытаясь вычленить в этой
картине какой-то явный замысел. Однако наша честность заставляет нас
заинтересоваться ею, искать необходимое связующее звено, смысл, который
откроет нам путь к единству замысла. Перед этой "темной лошадкой" мы и
проводим время в попытках разгадать ее. Не раскрыть ее "внутреннюю"
структуру (ее в картине нет, как нет собак, лиц...), а подобрать значение
из числа известных или создать новую фикцию, через которую все прочие
смыслы свяжутся в единое целое.
Итак, в простом акте восприятия выделим три компонента:
1. Компонент значения - тема, на которую направлено видение,
конституируемая как интенция.
2. Компонент смысла - поле значений, связанных с темой и определяющих
контекст и прагматическую направленность видения.
3. Компонент замысла - то, что делает видимое "вещью", целостность
последовательно увязываемых друг с другом смыслов. Это тоже значение, но
пустое, сконструированное нами в акте интереса. С этим (пока не
проясненным) значением мы связываем картину как "говорящую что-то",
"несущую весть".
Фреге говорил о смысле как о способе проявлении значения. Однако как может
"проявиться" чистое значение - не образ и не представление? Очевидно,
говоря о способе явления значения, не следует думать о проявлении какой-то
сложной структуры внутри загадочного единства: значение подобно вещи и
потому просто и неделимо. Сложными могут быть его системные
взаимоотношения. Скажем, "синий" может проявляться в связи "синий/красный"
(холодный/ теплый цвет), "синий/белый" (цвет жизни/цвет пустоты) и т.д.
Таким образом, смысл значения - это те системные связи, которые на данный
момент актуализированы и та категория, в рамках которой они объединены и
противопоставлены.
По причинам, рассмотренным нами ниже, любое употребление значения -
осмысленно, то есть на каждый момент времени какие-то системные связи
востребованы, а какие-то - нет.
Это простое замечание очень важно. В сущности, оно позволяет нам говорить о
работе сознания как о последовательной актуализации тех или иных системных
связей.
Сознание
В "Логических Исследованиях" Гуссерль пытается ограничить область сознания
последовательностью переживаний. В сущности, он пытается уйти от привычного
представления о сознании как медиаторе феноменальной данности, независимом
органе, без которого восприятие и мышление невозможны. И действительно, в
ходе осуществления трансцендентальной редукции, на позитивном ее шаге,
Гуссерль приходит к понятиям "трансцендентального субъекта", его "второго
я" - полюса склонностей и привычек и, наконец, ассоциированной с ним
психофизической структуры. Как видно, сознание в эту череду необходимого
конституирования не входит.
Гуссерль, однако, боролся не с идеей сознания, а с попытками развести
сознание и "эго" как независимые сущности. Вообще, трансцендентальная
редукция направлена на устранение "сущностного" взгляда на мир. Сознание,
видимо, мыслилось Гуссерлем как существенно временной способ протекания
восприятия и мышления. В рамках этого способа в "Феноменологии внутреннего
сознания времени" были выделены определенные механизмы сознания, среди
которых важнейший - механизм формирования ожиданий, будущих переживаний на
основе прошедших, так называемые ретенциальность и протенциальность. Суть
ретенциальности в том, что пережитое не исчезает бесследно, а на какой-то
срок удерживается в сознании. Суть протенциальности в том, что из
удержанных переживаний формируются ожидания будущих, которые впоследствии
замещаются настоящими.
"Где", однако, оседают переживания? Ведь сознание является потоком, в
котором действительно только "Теперь". Наиболее естественно сказать, что
переживания удерживаются индивидуальностью (ведь у каждого они свои) и,
стало быть, попадают в сферу "второго я"3). Появляется термин "горизонт" -
область удержанных переживаний. Этот горизонт подвижен, он пополняется за
счет опыта новых переживаний. Что, впрочем, значит, "новых"? Отводя взгляд
от дерева и вновь возвращаясь к нему, мы не получаем "нового" дерева - мы
видим то же самое дерево. Гуссерль объясняет это тождество как совпадение
протенции дерева с увиденным заново. Ясно, что если наше видение сходно с
фотографированием, никакого совпадения реальности с ожиданием мы не получим
(дул ветер, опадали листья). Выход в том, чтобы предположить эйдетическую
природу видения, то есть утверждать, что видение происходит через сетку (по
Гуссерлю -неизменных и изолированных) значений.
Сразу оговорим принципиальные возражения. Во-первых, один и тот же предмет
может вести себя различным образом (например стул - качаться и падать).
Следовательно, механизм формирования ожиданий должен как-то справляться с
такой неопределенностью. Во-вторых, постулирование ad hoc эйдетической
сетки (необходимое для оправдания тезиса о постоянстве смыслов) не
выдерживает развернутой в середине ХХ века критики "буквального значения",
которая сводится к тому, что не существует не осмысленных контекстом
значений. А раз в расчет принимаются только смыслы (набор системных
связей), само значение (узел системы) теряет свою семантику. Вопрос о
познании как прозрении скрытых пока значений заменяется вопросом о познании
как возникновении новых узлов и структурных связей.
Наконец, надо сказать, что видение и вызывающее его внимание не могут
существовать как изолированные акты сознания. Раз есть внимание, есть и
"моменты невнимательности", когда сознание не озабочено ухватыванием. Для
осмысления внимания Гуссерль вводил метафору "потока сознания", непрерывный
компонент, на фоне которого мы имеем право говорить о внимании как об
остановке. Однако этот непрерывный компонент не был осмыслен как компонент
прежде всего индивидуальный и потому выполняющий определенные функции
конституирования индивидуальности.
Таким образом, наша критика Гуссерля может свестись к четырем пунктам:
1. Не следует отказываться от понятия сознания, мыслимого как
индивидуальный способ видения и мышления, то есть как система значений
субъекта.
2. Механизм внимания должен быть объяснен исходя из индивидуальной
системы значений (поскольку мы обращаем внимание на то, что нам интересно).
3. Необходимо выяснить, что происходит в сознании между актами внимания.
Еще Пуанкаре указывал на то, что определенная работа сознания происходит
вне нашего рефлексивного контроля. Однако такая работа не является целиком
бессознательной, поскольку она объяснима и фиксируема на уровне системы
значений.
4. Необходимо объяснить механизм возникновения и перестройки
индивидуальной системы значений.
Ту часть сознания, которая производит ненамеренную работу со значениями,
непрерывную его составляющую, мы называем "настроением". Для объяснения
генезиса индивидуальной системы значений мы вводим понятие "событие".
Событие
Событием мы называем неоднозначность формирования ожиданий, которая
приводит к возникновению оппозиции (структурной связи) двух значений в
определенной категории. Грубо говоря, событие - это осознание необходимости
выбора одной из возможностей. Существенно, что одна из возможностей
необязательно должна быть нам известной, она может быть, например,
гипотетической оппозицией данной возможности ("А если это не так?").
Типичный случай такой оппозиции - зарегистрированное отклонение
феноменальной данности от ожиданий. Это отклонение может вылиться в
осознанное предложение типа "Этот стул сломан", а может остаться смутным и
неопределенным ощущением "что-то не так, что-то мешает, что-то случилось".
В последнем случае никакое значение с горизонта известных не
актуализировано, поэтому события - нет, есть только повод для его
возникновения. Чтобы событие возникло, нужен интерес - конституирование
новой возможности в оппозиции предполагаемой.
Например, если мы сели на стул и он упал, возникает оппозиция
предполагаемого ("крепкий стул") и реального ("шаткий стул"). Обе
возможности присутствовали на горизонте, поскольку мы в жизни не раз падали
со стульев. Все же хотя событие не было для нас абсолютно неожиданным, оно
стало неожиданным в данном контексте ожиданий.
Однако если стул взлетел, то однозначной возможности у нас не будет (если,
конечно, у нас не было опыта летающих стульев). Произошедшее станет для нас
совершенно неожиданным, неопределенным, хотя и описуемым (оппозиция "стул
стоит/стул летит"). Поэтому произошедшее тоже станет для нас событием, хотя
и потребует разъяснения, уточнения категории оппозиции (летит, потому что с
мотором или потому что мы выпили лишнего, и так далее).
Наконец, бывают ситуации, вообще неописуемые в рамках наличной системы
значений (трансцендентный опыт). Такие ситуации не являются для нас
событиями сами по себе, поскольку они нам несоизмеримы. Соизмеримо нам наше
состояние, условия, в которых происходил опыт (время суток, обстановка).
Эти явления и станут для нас событием, поскольку будут нести на себе печать
произошедшего.
В этом случае интерес конституирует новую возможность - "что-то произошло",
а сознание, пытаясь справиться с произошедшим, заменяет его на видимое в
пределах нашей системы значений.
Например, в ходе какого-то важного для меня разговора я чувствую, что нечто
решающее ухвачено мною. Я оглядываюсь кругом, но нигде не вижу следов
произошедшего (они неразличимы). Тогда я переношу решающее значение на мое
окружение. Я вижу, что мой собеседник ходит кругами, а не стоит на месте, и
это становится для меня событием. Я слышу тиканье часов в соседней комнате,
и это тоже становится событием. Пытаясь вспомнить тот разговор через год, я
не могу припомнить ничего иного, кроме однообразного тиканья и напряженных
шагов по комнате моего собеседника - они остались как знак о произошедшем,
но бессильны отобразить произошедшее.
Из определения события вытекает, что новое доступно нам только в событии.
Вне события - только воспроизводящие уже известные нам структуры ожидания.
Событие же есть то, что изменяет наш горизонт, перестраивая прежние
структуры и добавляя новые.
Событие противопоставлено ожиданиям, следовательно, всегда неожиданно.
Поэтому нельзя говорить о "событии вообще". Рассматриваемые в аналитической
философии "события" типа "сражение при Бородино" не являются событиями в
нашем рассмотрении. Событие, о котором мы говорим, - индивидуально.
Рождение у Галочки второго ребенка не может стать для нас событием, если мы
не знаем, кто такая Галочка или если нам не интересна ее жизнь. Событие
есть то, в чем мы принимаем активное участие как ожидающие или
интересующиеся. Если нам не интересна война в Ираке, то событием для нас
станет не прорыв американских войск, а раздражающее гудение телевизора.
Один и тот же факт, таким образом, воспринимается одними так, другими
иначе, а третьими вообще не воспринимается как событие.
Каковы условия того, что событие происходит
Во-первых, для возникновения события необходимы ожидания. Иначе не может
возникнуть неоднозначность.
Во-вторых, существенно, что не все значения могут быть противопоставлены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34