И эти
усилия никогда не увенчивались бы успехом, поскольку суть успеха - в
формировании смыслов и значений (в нашем примере - "ложки", "ко рту", "не
спеша" и т.д.), то есть в реализации сознательных механизмов.
Но функция сознания, не просто в налаживании взаимоотношений с миром, без
сознания не существовало бы и мира. Ведь механизм "остановки" внимания, в
котором только нам дается что-то как нечто, - сознательный механизм. Без
сознания ничто не было бы дано нам как вещь, как часть мира. Представим
себе, что мы отправились в лес и через некоторое время вернулись. Нас
спрашивают: "Ну, что с тобой там случилось?" Мы осознаем, что нечто
произошло - но только благодаря тому, что наша прогулка вычленяется в
сознании как целостность. Ведь ежесекундно что-то с нами происходит!
Значит, немыслимым огрублением будет вписать многоликое происходящее в
ограниченный пространственно-временной интервал, да еще и осмелившись
описать его как "я неплохо погулял"!
Впрочем, мы всегда осознаем, что у нас нет слов для описания происходящего.
Точнее, наши слова несоизмеримы с происходящим. Поэтому мы никогда не
описываем Мир - феноменальную данность. Мы описываем другой мир, который
получаем в наследство от других людей и потом изменяем и воссоздаем. Почему
мы заведомо не поверим тому, что камень говорит? Потому что мы знаем: у
камня - язык "камней", несоизмеримый с человеческим языком. Собственно,
утверждение экзистенциалистов о несоизмеримости человека и Мира
сформулировано неточно: у нас нет представления о Мире, Мир мы только
ощущаем и воспринимаем внесознательными органами (если такие есть). Наши
представления, напротив, сознание черпает из мира знаний, возникающих из
событий: "мир" - есть совокупность событий, а Мир - совокупность
происходящего.
Поэтому страх экзистенциализма - не встретиться лицом к лицу с Миром (мы и
так неосознанно делаем это ежесекундно), а потерять мир. Представим себе,
что сознание перестало воспроизводить мир в ожиданиях. Исчезло привычное
течение мира, исчезли и события. Исчезло и течение времени, исчезла сама
жизнь!
Эта ситуация великолепно описана Сент-Экзюпери [2, с.261]: "Он не испытывал
никаких желаний. Он ничего не испытывал. Времени у него было сколько
угодно. Делать ему было совершенно нечего". Это - о человеке, стоящем на
крыле горящего самолета с мертвым экипажем, в то время как его поливают
пулями немецкие истребители! Но спросим себя, а что он мог сделать? Что в
этой ситуации могло указать ему на то, что надо сделать? Ему было все
равно, а это означает, что сознание выключилось, перестав вырабатывать
предпочтения. Единственный голос, который он слышал, был голос Мира, но
диктовал он свои указы не сознанию, а телу. И он спрыгнул.
Страх потерять мир - это страх потери логоса, человеческого. Напротив,
функция сознания - воссоздавать человеческое. В этом смысле сознание
консервативно и традиционно. Мамардашвили пишет [1, с.215-216]: "Сознание
есть какая-то устойчивость живых форм, их тенденция воспроизводить себя".
Эта устойчивость необходима нам для действия. А воспроизводство себя - и
есть жизнь, как мы понимаем ее, - последовательность событий,
разворачивающаяся в целостности мира сознания.
Знание
Теперь, наконец, мы можем сформулировать взгляд на знание. В философском
употреблении этого слова смешаны как минимум три понятия: 1) акт познания,
направленный на Мир, 2) состояние или модус бытия человека, 3) причастность
некоего утверждения "абсолютной истине". Во избежание этого смешения
"знанием" мы будем называть второе из описанных понятий - точнее, систему
значений, в которых человек мыслит и воспринимает. Такое знание, конечно,
нельзя отличить от "мнения", поскольку индивидуальная система значений ни в
каком смысле не абсолютна.
В силу такого релятивизма никакое значение мы не можем считать "абсолютным"
и потому "абсолютных истин" сознания нет. Утверждение "красный волк - это
волк" не является "более истинным" по отношению к утверждению "я человек" с
точки зрения способа существования такого знания. И то, и другое
утверждение могут быть включены в способ нашего видения мира в результате
акта познания - понимания, - который состоит в наделении смыслом5).
Знание-"что" и знание-"как"
Это различение было достаточно четко сформулировано Райлом. Знание-"что"
направлено на вещь, которую мы хотим как можно полнее осмыслить.
Знание-"как" направлено на то, чтобы успешно разрешить ту или иную
жизненную ситуацию. Эти два вида знания безусловно плохо коррелируют друг с
другом.
Некий физик6), приехав ранним утром на биостанцию, оставил рюкзак на берегу
и пошел искать дирекцию. Вернувшись, он не нашел рюкзака. Велико же было
его удивление, когда он заметил рюкзак, плавающий метрах в двадцати от
берега!
Будучи образованным человеком, этот физик, конечно, знал, что такое прилив
и какие он имеет последствия. Однако у него не было автоматизма осторожного
обращения с приливами, поскольку до этого у него ничего в море не уплывало
(не было события-прецедента)7).
Напротив, из знания-"как" не следует знание-"что". Умение играть на
скрипке, например, не означает, что мы способны описать его (ср. с притчей
о сороконожке). В книге о неявном знании М. Полани содержится много других
подобных примеров.
Знание и понимание
В параграфе о событии мы говорили об акте единичного выбора как об
источнике изменения системы значений. Нетрудно заметить, что вся наша
сознательная жизнь является либо актами внимания, либо актами выбора. Мы
либо отслеживаем наше настроение, либо меняем его.
Деятельность выбора все же сильно отличается от деятельности слежения тем,
что она требует намеренной активности (актуализации системы значений). Мы
должны затратить определенные усилия, чтобы совершить выбор, поскольку от
него зависит, что с нами произойдет. Поэтому деятельность выбора - это
деятельность, ориентирующая нас в нашем мире, и она по праву может быть
названа деятельностью понимания.
В процессе этой деятельности мы понимаем текущую ситуацию. Это означает,
что мы либо впервые формируем ожидания, либо корректируем их. При этом наше
решение должно быть обусловлено стоящей перед нами задачей. Парадокс
понимания в том, что мы не можем знать заранее, какие действия мы должны
предпринять для решения данной задачи.
Например, проигрывая в первый раз музыкальное произведение, мы еще не имеем
представления о том, как его играть. Мы отображаем написанные ноты и
следуем значкам композитора, как это сделал бы автомат. Здесь еще нет
понимания. Понимание появляется, когда мы затрудняемся сыграть ту или иную
часть произведения, потому что не понимаем, как это надо сделать.
Затруднение и есть начало процесса понимания. Мы затруднились сыграть
какую-то определенную часть, следовательно, она выявилась и, тем самым,
противопоставилась всему остальному произведению. Возник зародыш структуры.
В ходе дальнейшего исполнения каждая из выделенных частей разбивается на
другие части, которые осмысливаются во взаимосвязи и т.д. Существенно, что
выделяющиеся части - это не обрывки каких-то мелодий, а части одного
произведения. Их объединяет наше намерение сыграть одно произведение. То
есть начиная с первого затруднения, мы затрудняемся над чем-то одним.
Результат процесса понимания - образовавшаяся структура значений. Эту
структуру мы уже можем воспроизводить автоматически, где надо замедляя, где
надо утихая. Напротив, новые усилия понимания приведут к новой трактовке
произведения.
Спросим себя: каковы основания, позволившие нам произвести именно это
структурирование? Их нет. Событие затруднения, основа процесса понимания,
произошло спонтанно, само собой. Отчасти оно было обусловлено материалом
(заранее разбитым на части), отчасти - нашей несостроенностью с ним. Важно
то, что, случившись, оно дало нам ключ к возможности ввести какую-то
структуру. Насколько успешной оказалась введенная структура может показать
только ее дальнейшая судьба. Неуспех, затруднение же приведут к
необходимости понять заново.
Аналогично решение математической задачи начинается с выявления "ключевых"
мест-затруднений. Иногда успешная догадка, то есть выявленное место
затруднения, сразу переводит решение в пласт ожидаемого, тогда окончить его
- дело техники. Иногда для того, чтобы достичь известных ожиданий,
требуется развертывание сложной структуры. Важно, что это развертывание
происходит постепенно, пошагово. Основанием же для перехода к следующему
шагу служит успех действия - осмысление той или иной части задачи.
Мерцание
Вспомним, как мы первый раз ходили в гости по описанию. Каждый переулок
привлекал наше внимание - возможно, именно в него нам предстояло свернуть.
Постоянно мы сверялись с ориентирами, а один раз, когда мы проскочили
поворот, нам пришлось возвращаться. Мы поняли, что дошли, только услышав
знакомый голос -"Кто?" - за дверью. Ничто до этого не давало нам гарантии
успеха.
Когда же мы уже в сотый раз навещали моего друга, все было иначе. Мир стал
гораздо у'же! Исчезли лишние переулки и дома - они нам стали заведомо
неинтересны, поскольку никуда не вели. Прохождение дороги вообще перестало
замечаться нами как труд, оно стало одним из автоматизмов. Возможно, мы
даже не замечали, как оказывались перед знакомой дверью.
Проблема возникла только тогда, когда нас попросили описать дорогу туда. Мы
не смогли это сделать сразу - мы даже не понимали, что объяснять! Нам
пришлось мысленно проделать тот путь, который мы делали в первый раз. Мы
детально описали поворот, который тогда проскочили, но, видимо, упустили
что-то другое, поскольку в тот раз они так и не дошли.
Виной этому - мерцание понимания. Суть мерцания в том, что мы можем
понимать только непонятные нам вещи. Автоматизм же является для нас вполне
понятным (раз однажды был понят) и требует особых усилий внимания для того,
чтобы выявить в нем потенциальную неоднозначность - событие. Однако
достаточных условий появления события нет, поэтому у нас нет гарантии того,
что мы сможем повторить понимание.
Приведем два примера мерцания. Думаю, всем известна ситуация, когда
человек, отлично подготовившийся к экзамену, вдруг забывает, с чего надо
начать ответ, что рассказывать. Виновато мерцание. Выучив (исполнив)
задание, человек понимает его, делает для себя привычным автоматизмом.
Однако при попытке заново понять - что предполагается на экзамене - он не
находит в материале ничего непонятного. События структурирования не
происходит. Ничто не указывает ему на то, откуда он должен начать ответ.
Второй пример более тонкий. Он связан с тем, что любимые нами произведения
вдруг становятся нам неинтересны. Мы более не находим в них того, что
находили раньше. Причина тому все та же. Каждое исполнение любимого
произведения приводит к созданию определенной структуры, которая, в конце
концов, становится неотъемлемой частью этого произведения. Мы уже не
способны исполнять его по-настоящему. Мы не видим в нем ничего загадочного,
поскольку раскрыли его структуру, ставшую слишком понятной. С исчезновением
загадки исчезает и интерес.
Горизонты понимания
Существенной особенностью понимания является неполнота. Мы не можем
совершенно точно ухватить событие в силу несоизмеримости с происходящим.
Тем не менее в ухватывании события через оппозицию мы ухватываем нечто
большее. Мы ухватываем возможность дальнейшего раскрытия терминов
оппозиции. Эта возможность - не голая возможность, поскольку имея
определенные ожидания и цели, мы догадываемся, где эту возможность искать.
Поэтому каждое событие, хоть и не точно, несет в себе намерение дальнейшего
исполнения. В каждом открытии есть интерес раскрыть его дальше. Эта
избыточность связана с тем, что за значением мы склонны конституировать
референт. Мы не можем ограничиться тем, что чашка - это "чтобы черпать или
пить". Мы хотим поинтересоваться историей, составом, формой и т.д. Хотя
референт, как часть Мира, нам недоступен, он выступает неявной темой наших
разговоров как замысел. Он нужен именно как цель нашей деятельности. Стало
быть, этот референт непрерывно конституируется нами как значение,
подлежащее неограниченному раскрытию.
Интерсубъективность как выразимость в Слове
В каждом событии ухватывается новый способ видения, которому мы даем имя.
Это имя становится чем-то большим, чем просто имя, поскольку выступает в
доселе немыслимой для него роли - служить вестником вот этого,
несоизмеримого с нашими словами, события. Поэтому помимо структурного
аспекта слова включают и нечто большее. Отсюда наша доверчивость к словам.
В нашей жизни появляются неудобства, и я говорю: "наверное, и к этому можно
привыкнуть и полюбить". И вы понимаете мои слова. Но разве я употребил их
правильно? Я безусловно не знаю, что такое "полюбить". Я не способен даже
просуммировать мой личный опыт, сказав: "вот это - любовь, а это - нет".
Эти слова словно бы вырвались против моей воли, но я не хочу от них
отказываться. Я беру за них ответственность. Потому что уверен: сказав
"полюбить", я обратился не к "идее" (ведь идея - не смутна), не к
"употреблению" (я не умею употреблять), а к загадочно существующему слову -
загадочному для меня и для вас. Сказанное мною слово словно расширилось над
своим предполагаемым смыслом, включив в себя возможность, даже уверенность
взаимопонимания. Так птица клюет зерно, оставаясь при этом птицей.
Поэтому если мы так уверены в том, что птица понимания сопутствует каждому
намеренно сказанному слову, мы обретаем право на выговаривание. Нам не
следует заботиться о подрезании крыльев словам. Познание становится
самовыяснением в самовыговаривании (не "выговаривании себя"!). Напротив,
если мы отрицаем значимость слова как мостка понимания, мы вынуждены
бесконечно урезать слова, ограничивая их единственными смыслами, в
постоянной борьбе с естественным языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34