Сидел чуть ниже этого гребня. – Паракс указал на местечко в десяти футах от себя. – Там, где его голову скрывал вон тот куст. Он смотрел на нас и думал, где бы ему спрятаться.
– И где?
Охотник обвел окрестности рукой.
– Выбирай, Бек. Здесь полно лощинок и щелей, скоплений камней и деревьев. Где бы он ни был, этот человек смотрит сейчас на нас и думает, сможем ли мы разгадать его план.
– И мы сможем, старик?
– Мы – нет. А я – да. Я точно знаю, где он. Пожалуй, мог бы даже назвать дерево, с которого он смотрит на нас.
– Тогда мы его схватим, – торжествующе заявил Бек.
– Вы схватите. Мне он не нужен. Но пятерых юношей должно хватить.
– И хватит. Говори, где он.
– Скажу. Только предупреждаю: не смотри туда.
– Я не дурак, Паракс.
Нет, ты жестокий цареубийца, подумал охотник, но промолчал.
– Он на границе леса Талис. Это его последний шанс. Он знает о легендах и то, что мы знаем о них. Этот парень рискует жизнью в расчете на вашу трусость.
Бек побледнел.
– В лесах Талис? Ты уверен?
– На все сто.
– Тогда он уже мертв.
– Может быть. А может быть, и нет. Как я говорил, он на самой опушке. Возможно, Талис не заметят его. Вдруг они не там? Ты боишься последовать за ним, Бек?
– Боюсь, – признался воин. – А ты бы отправился в этот лес?
– Нет. Мне платят только за искусство следопыта.
– А где именно он находится? Паракс и не посмотрел в сторону леса.
– Тебе нужно взять своих людей и отъехать немного на восток. Потом поверни назад и двигайся вдоль края леса. Смотри на меня. Когда вы достигнете места, где, как мне кажется, он спрятался, я поднимусь и сяду на коня.
Бек глубоко вздохнул, а потом вскочил в седло. Паракс молча смотрел, как тот сообщает своим воинам дурные вести. Начался жаркий спор. Никто из пятерых не желал ехать в лес Талис. Бек спросил, кто из них готов встать перед Караком и сказать, что они слишком испугались, чтобы следовать его приказу. Здесь воины умолкли, потому что Карак славился неумением прощать.
– Слушайте, – сказал их командир. – Мы едем близко к лесу, после сигнала въезжаем в лес и убиваем риганте. Потом так же быстро уезжаем оттуда. Это займет немного времени.
Убедить их не удалось, но за Беком они последуют, понял Паракс. Слишком боятся гнева Карака.

Конн неимоверно устал. Он не спал – если не считать нескольких мгновений – уже три дня. От сырого мяса, ягод и корней болел живот и мутило. Голова кружилась, в висках стучала кровь. Он скорчился под прикрытием кустов, глядя, как на холм въехали всадники.
Юноша надеялся, что они поедут на запад, дав ему возможность проскользнуть у них за спиной, но они не поехали. Тот, кто читал следы, был искуснее Арбонакаста.
Конн обеспокоенно огляделся. Вокруг росли дубы, подобные башням, и не было слышно ни птичьего пения, ни звериных шагов. Даже насекомые не жужжали. Но, несмотря на тишину, лес казался полным жизни. Огромные деревья стояли неподвижно, будто выжидая, и ветер не шевелил их ветви. Конн чувствовал себя непрошенно вторгшимся чужаком.
Желудок скрутила боль, и юноша согнулся пополам, пытаясь исторгнуть из себя хоть что-нибудь. Живот был совершенно пуст, и он лишь почувствовал во рту противный вкус желчи.
Выпрямившись, юноша посмотрел на гребень холма. Все, кроме одного, уехали. Там сидел последний человек, а неподалеку паслась его лошадь.
Пот стекал Конну в глаза. Он стер его рукавом грязной рубахи. От движения рукой рана снова открылась, и по груди заструилась кровь. В тысяче миль от дома, раненый и одинокий, юноша понимал, что шансов выжить у него почти нет, но страха не чувствовал, только жгучую ярость и желание отомстить.
«Я не умру здесь. Я найду способ выжить и убить Карака».
Конн попытался встать. Правая нога отказала, и юноша упал в грязь, где и пролежал некоторое время без сознания. Он открыл глаза, заслышав стук копыт. Поднявшись на колени, Конн посмотрел на опушку. Вдоль леса ехали пятеро всадников. Один из них все время бросал взгляд на одинокого человека на гребне холма.
Во рту у Конна пересохло, мысли путались. Похоже, они собираются въехать в лес. Неужели Бануин ошибся? Неужели это не заколдованное место?
Юноша снова взглянул на одинокого человека. Всадники ждали его знака.
«Интересно, – подумал Конн, – это он выследил меня?»
С трудом встав на ноги, он доковылял до толстого ствола дуба и обнажил кинжал. Меча юноша лишился два дня назад – обломок остался в теле Кердина. Что-то коснулось его лица, и он невольно дотронулся рукой до этого места.
Конн вздрогнул. Странное и неприятное покалывание начало распространяться сначала по коже лица и шеи, потом по спине и рукам. Ему становилось все больнее, будто сотни раскаленных игл пронзали плоть. Юноша застонал и повалился на траву. Ветви деревьев над ним зашуршали и закачались, звук казался зловещим. Боль разрасталась, пока не стала почти непереносимой; коснулась груди, потом перешла на правую руку, сжимающую сидский нож… Тот ярко вспыхнул.
Боль исчезла.
– Ты дитя Оленя, – прошелестел голос.
В этот момент в лес ринулись всадники. Конн попытался собраться с силами, чтобы встретить их. Первый, с копьем наготове, перепрыгнул бревно, а другие последовали за ним.
Конн поднял кинжал…
Лошадь так и не завершила прыжок. Она застыла в воздухе. Все всадники замерли. Воздух становился все холоднее. Конн задрожал, но не мог отвести взгляда от людей, пришедших, чтобы убить его. Внезапно они начали меняться: волосы и бороды росли с невероятной скоростью, ногти превратились почти в когти, одежда тлела, волосы побелели, плоть таяла, кожа потемнела и отвалилась от костей. За секунды их останки свалились со спин коней и упали на траву. Кости продолжали меняться, превращаясь в известь, а потом рассыпались в прах, который ветер подхватил и унес прочь. Лошади остались прежними и ожили, как только последние частицы их прежних всадников развеялись. Снова завыл ветер, и три лошади выбежали из леса. Остался четвертый, каштановый мерин.
Конн упал на колени, и тот же голос проговорил:
– Коснись дерева, дитя Оленя.
Конн обернулся и подполз к дубу, протянул руку, вцепился пальцами в кору. Желудок успокоился, и холод оставил его. Он вздохнул. Сквозь разрывы в тучах показалось солнце, заливая лес золотистым светом. Кора начала меняться и стала лицом дерева. Это было юное и прекрасное лицо, но и строгое тоже. Когда черты стали различимы, Конн понял, что это он сам.
– Ты болен, дитя Оленя. Ложись. Мы излечим тебя.
Последние силы оставили юношу, и он опустился на холодную землю лицом вниз. Она оказалась лучше любой подушки, и, уже теряя сознание, Конн увидел, как вокруг вырастает трава, принимая его в темное и сырое святилище земли.
Вместо благословенной тьмы он оказался на ярком свету, столь сильном, что из глаз заструились слезы. Прижав руки к лицу, Конн попытался спрятаться от сияния, но оно пронизывало даже кожу.
– Держись, Коннавар, – сказал другой голос. – Сейчас станет лучше.
Свет немедленно угас. Конн убрал руки с лица и открыл глаза. Сначала он не увидел ничего. Потом взор прояснился, и юноша понял, что сидит в лесу у журчащего ручейка, сияющего в полуденном солнце. На небе не было ни облачка, а деревья сияли всеми цветами – начиная от цвета крови и золота заката, кончая изумрудно-зеленым и бледно-желтым. Воздух был напоен ароматами лаванды, розы и жимолости. Такого чудесного места Конн еще не видел. И все же что-то было с ним не так. На одной и той же почве росли самые разные деревья: дуб, вяз, сосна, клен, но казалось, что у каждого собственное время года. На одних нежно зеленела первая весенняя листва, другие качали ветками с темными листьями поздней осени. И не было теней. Конн вытянул обнаженную руку – она не отбрасывала тени.
Он медленно встал и, обернувшись, посмотрел на луг. И увидел медведя. Зверь стоял – как и всадники – без движения, сверкающие цепи спускались с его массивных плеч, обвивая когтистые лапы. В раскрытой пасти торчали огромные клыки. Конн без страха приблизился и обошел его вокруг, дивясь размеру и силе. Медведь носил на себе следы многих битв, а некоторые раны были совсем свежими. Юноша попытался коснуться зверя, но рука прошла сквозь него, как сквозь воздух.
– Страшная зверюга, – проговорил голос.
Рядом с Конном появилась сияющая фигура. Тот не удивился, хотя подумал, что стоило бы.
– Страшная, но печальная, – ответил он.
– Почему печальная?
– Потому что в цепях. Такие гордые создания не должны быть скованы.
Сияющая фигура подошла к нему, взяла за руку и повела к ручью. Конн пытался разглядеть лицо спутника, но оно непрерывно менялось, переливаясь в собственном сиянии. Борода… потом она исчезла, длинные волосы… и снова нет волос. От попытки сосредоточиться у юноши закружилась голова, и он отвернулся.
– Ты сид?
– Я не сид, Коннавар. Просто давно умерший человек, чью душу они спасли и забрали с собой.
– А почему я не могу тебя разглядеть? Твои черты меняются.
– Я очень давно не принимал человеческого облика. Подожди. – Сияющая фигура на мгновение замерла, и свет вокруг нее постепенно померк. Конн сидел рядом с юношей с темными волосами и добрыми карими глазами. – Лучше?
– Да. Так ты выглядел в жизни?
– В молодости. Я прожил почти сто лет.
– А почему сиды оставили твою душу себе?
– У них были на то причины. Лучше скажи мне, почему ты спас олененка.
Конн пожал плечами.
– Он запутался в терниях. Не мог же я бросить его умирать.
– Как не мог бросить Риамфаду?
– Это другое, – покачал головой Коннавар. – Он был моим другом, а человек не бросает друзей.
– Как ты себя чувствуешь?
– Спокойно, – улыбнулся юноша. – Здесь очень хорошо, но я знаю, что это сон, а тело мое лежит в вашем лесу, холодное, мокрое и окровавленное.
– Нет. Пока ты здесь, его лечат. Тебя будет ждать новая одежда. И подарок от друга.
– Все мои друзья мертвы, – печально проговори Конн, вспомнив Бануина. Неожиданно он осознал, что может представить себе мертвое тело друга, не испытывая ненависти к людям, убившим его. – Что вы сделали со мной, чего лишили?
– Мы не лишали тебя ничего. Мы просто… отделили тебя от некоторых… человеческих инстинктов. Иначе ты не смог бы прийти сюда.
– Человеческих инстинктов?
– Ярость, жестокость, ненависть, желание мести. Ни одному из них не место здесь.
– Но я человек. Какая же моя часть здесь?
– Лучшая. Дух, свободный от уз плоти.
Конн сидел на солнышке, чувствуя себя цельным, как никогда в жизни. Оглянувшись назад, он снова посмотрел на скованного медведя.
– А зачем здесь этот зверь и эти цепи? Он и так недвижен.
– Не мы сковывали его, Коннавар. Это твои цепи.
– Мои? Не понимаю.
– Медведь и есть часть тебя, которой не место здесь. Цепи ты наложил сам – долг, ответственность, честь. Без них этот зверь был бы безжалостным убийцей. Ты готов вернуться?
Конн задумался. Здесь царил такой мир, такая гармония…
– А могу я остаться с сидами, если захочу?
– Нет, – печально ответил его собеседник. – Может быть, когда-нибудь…
Конну не хотелось возвращаться в мир, и он посидел немного молча, наслаждаясь покоем.
– Если сиды и в самом деле народ, не знающий ненависти и гнева, почему они позволяют Морригу бродить меж нами, творя такое зло?
– Интересный вопрос, Коннавар. Отвечу так: ты хотел славы, и Морригу даровала ее тебе. Ворна хотела, чтобы ее любили и понимали. Так и стало. Почему ты считаешь деяния Морригу злыми? Все наши действия – людей ли, сидов ли – приводят к некоторым последствиям, которым мы не всегда рады. Морригу предлагает дары. Если человек принимает их, то должен быть готов к возможным последствиям. Ты просил славы. Что, если бы ты попросил о любви, или исцелении Риамфады, или мире и гармонии среди своего народа? Подумай об этом, Коннавар. Те, кто ищет даров Морригу, всегда просят о чем-нибудь для себя – личную выгоду, славу, искусство меча, прекрасных женщин или красивых мужчин. Всегда только для себя. Остерегайся судить то, что не понимаешь.
Голос стих. И мир закружился.
Он очнулся в лесу и, открыв глаза, увидел каштанового мерина, смирно стоящего рядом. Несколько мгновений в нем сохранялось чувство гармонии, которое юноша познал в стране сидов. Потом оно исчезло. Ему вспомнились преследователи и долгие дни погони, сражения и убийства. Но более всего – причины этого, и, подумав о Бануине, он ощутил жгучую ярость.
Встав на ноги, Конн увидел оставленную ему чистую одежду, аккуратно сложенную на камне. Там была рубаха из тонкой темной кожи, такой мягкой, что она казалась шелком. Черные кожаные штаны с ремнем из пятнистой змеиной кожи и пара сапог, украшенных серебром. Содрав с себя изорванную одежду, Конн натянул обновы. Как и следовало ожидать, они идеально подошли. Потом он подошел к лошади. Та недоверчиво покосилась на него, однако юноша ласково заговорил с ней, а потом осторожно погладил по морде.
Именно тогда Конн увидел меч, прислоненный к дереву. Клинок явно предназначался для всадника, лезвие было тяжелым и слегка изогнутым. Он был сделан из того же сияющего металла, что и нож, но внимание привлекала рукоять – из золота, серебра и кости, а перекрестье украшали орнамент из дубовых листьев и золотая голова медведя; на серебряном навершии мастер вырезал олененка, запутавшегося в терниях. Конн взвесил оружие в руке. Оно оказалось легче, чем он ожидал, и великолепно сбалансировано.
Значит, подарок от друга.
Приятно иметь таких друзей. Юноша вспомнил беднягу Риамфаду. Он сделал бы Конну меч, если бы остался жив. И почти такой же красивый.
– Мне тебя не хватает, маленькая рыбка.
Ножны лежали рядом с деревом. Они были сделаны из черной кожи и имели удобную перевязь, которую юноша перекинул через плечо. Потом он собрал поводья коня и вскочил в седло.
Конн медленно выехал из леса. Он удивился, увидев одинокого охотника по-прежнему сидящим на лошади на гребне холма. Кони мертвых воинов паслись неподалеку. Юноша направился к нему. Тот не сделал ни малейшей попытки к бегству, а, напротив, спешился и опустился на траву, ожидая его. Несмотря на темные волосы, лицо, испещренное морщинами, говорило о немалом возрасте, а в глазах светилась мудрость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49