Сердце защемило и зрение помутилось. Не в силах вымолвить ни слова, он лег рядом с ней, заключая девушку в объятия. Златокудрая голова покоилась на его плече, и он ласково гладил нежную кожу бедер.
– Я твой. Отныне и навсегда.
– Я никогда больше не буду бояться, – ответила девушка. Конн не понял этих слов, но в голосе слышалось настолько явное облегчение, что он не стал расспрашивать ее подробнее.
А теперь, лежа в постели, не мог выкинуть из головы слова Браэфара.
Она кокетка, неужели ты не видишь?
Конечно, видит и отчетливо помнит, как она смеялась, стоя во тьме с Кастой. Одного этого не хватило бы, чтобы его сильно обеспокоить, но оставался еще вопрос безликой страсти. В тот момент он не думал ни о чем, слишком кипела молодая кровь, однако теперь, вспоминая близость, осознал, что до первого оргазма девушка даже не понимала, кто он.
Отринув сомнения, Конн сосредоточился на главном – Ариан сказала, что любит его.
Через несколько дней она станет его женой, матерью его детей, единственной, вечной любовью сердца.

Следующее утро выдалось ясным и холодным. На высоком холме к северу от поселения Руатайн натянул поводья и мрачно посмотрел на луга, где паслись его стада. Здесь собрали шесть сотен длинношерстных круторогих горных быков и коров. С севера дохнуло холодом, и Руатайн поежился, поскольку забыл плащ дома. Низкое серое небо обещало суровую зиму. До пира Самайна оставалось всего двенадцать дней.
Пришпорив лошадку, он поехал через ряды животных, иногда помечая синей краской спины некоторых коров и быков. Восьмидневный пир был всегда временем великой радости для народов риганте. В этом году он состоится в Трех Ручьях, и народ со всей земли придет в деревню. Будут воздвигнуты сотни палаток, и к последнему дню здесь соберется более девяти тысяч людей.
Мысли Руатайна были далеки от пиров и танцев. Для скотоводов зима представляла собой не только время опасностей и трудностей, но и время потерь. Только самый выносливый скот мог выжить. Некоторых убивали суровые морозы, других – скользкие склоны, на которых животные ломали ноги. К тому же приходили волки, львы, и даже порой медведи восставали из зимней спячки.
Обмакнув руку в ведро с краской, притороченное к седлу, Руатайн подъехал к Баннио. Он сам выкормил ее, когда она была теленком, а ее мать загрыз лев. Хорошая была корова, но ей уже восемь лет, и последние два года без приплода. Руатайн решительно пометил краской ее широкую спину.
Рядом с ней пасся старый бык, Мента. Переживет ли он приближающиеся холода, волков и львов? А если да, то сможет ли весной победить молодых быков и зачать крепких детенышей?
Рядом с Руатайном ехал его главный пастух, Арбонакаст. Он ничего не говорил, молча глядел на своего господина.
– Ну? – спросил наконец воин.
Арбонакаст видел, что тот смотрит на Менту. Пастух пожал плечами.
– Я бы дал ему шанс.
– Дал ему шанс? Ты что, впал в сентиментальность?
– Славный бык.
Словно почуяв, что говорят о нем, Мента вскинул тяжелую голову. На солнце сверкнули острые изогнутые рога почти семь футов длиной.
– Он не вечен, Арбон. – вздохнул Руатайн.
– Ничто не вечно, – отозвался пастух.
Арбонакаст был невысок и не слишком широк в плечах. В черных волосах блестели серебряные пряди, а над глубоко посаженными серыми глазами мохнатились темные брови. Лицо усеяли морщинки – следы пятидесяти лет трудностей и борьбы. Сильное худое лицо с резкими чертами. Руатайн верил ему больше, чем другим.
– Значит, еще одна зима. Если он выживет, но потом проиграет молодому быку главенство над стадом, то отправится в котел.
– Думаю, нас ждет недобрая зима, – проговорил Арбон, пришпоривая лошадь, и съехал с холма.
Руатайн повернул домой. Конечно, зима будет недоброй. Как недобрыми были весна, лето и осень. Добрые времена ушли из его жизни вместе с Мирией. Он видел ее каждый день, смотрел, как она идет к ручью или сидит на солнышке, – и не разговаривал с ней вот уже три года. Руатайн следил, чтобы в его прежний дом регулярно доставлялась еда и деньги, когда они у него водились. Он часто общался с сыновьями. И все равно каждую ночь ему снилась она. Они снова были вместе и лежали рядом на залитом солнцем лугу. Руатайн гладил ее волосы и смотрел в зеленые глаза. Потом просыпался, и на него набрасывалась жестокая реальность.
Он ни с кем не говорил о своих мучениях и старался жить, как всегда. Из его жизни ушла радость, и почти все в Трех Ручьях скоро заметили, что Руатайн сильно изменился. Куда девался грубоватый юмор, веселый нрав? Он стал беспокойным человеком, неприветливым и нетерпеливым.
Весной он вместе с пятью другими мужчинами отправился отражать набег паннонов. В последовавшей короткой схватке Руатайн зарубил двоих. В таких набегах обычно никого не убивали. Часто брали в плен и потом отпускали за небольшой выкуп. Когда люди все же погибали, обычно причиной тому были фатальные случайности – неловкое падение с лошади или бегущий в панике скот, сметающий все на своем пути. А в тот день Руатайн бросился к паннонам, размахивая железным мечом. Двое немедленно пали мертвыми, остальные побросали оружие.
Руатайн двинулся к пленникам, и глаза его горели боевой яростью. Арбонакаст заступил господину дорогу.
– Думаю, все уже кончено, – сказал он.
На мгновение всем риганте показалось, что воин сейчас ударит мечом своего, но Руатайн развернул лошадь и поехал в Три Ручья.
Он часто думал о тех двух убитых. Оба были совсем молоды и отправились в первый набег. Ни один из них не ждал, что умрет. Руатайн остро чувствовал свою вину. Он мог – и должен был – сбить их на землю ударами плашмя. Воин думал о них и сейчас, возвращаясь домой. Расседлав коня, он пустил его пастись.
В этот момент раздался стук копыт. Обернувшись, Руатайн увидел, как по восточному мосту скачет всадник, еще один пастух, Каста, сын Арбона. Он должен был собирать скот в южных холмах.
– Что такое, парень? – спросил Руатайн.
– Медведь-людоед, мой господин, напал на трех детей около поселения норвинов. Двоих убил, третьего унес. Его будто бы ранили, однако он ушел от охотников в западном направлении.
– Они загнали его в наши земли и побоялись преследовать дальше?
– Похоже, так, господин. Говорят, что медведь большой – такого огромного они еще не видели.
– Где его ранили?
– В шести милях от водопада Ригуан.
Руатайна охватил страх – мальчики отправились туда купаться.
– Собери людей. Принесите копья и веревки. Бросившись в дом, он взял железный меч и охотничье копье.

Глава 5

Несмотря на холод, Риамфаде не хотелось вылезать из воды. Он знал, что плавает последний раз в году. Уже приближалась зима, в холмах падал первый снег. Юноша поплавал на спине, затем перевернулся и принялся наблюдать, как лучи солнца сверкают в струях водопада. Справа от него появилась радуга, и Риамфада, зачарованный, принялся смотреть на нее с восхищением. Затем рваное облако закрыло солнце, и радуга исчезла. Ах, если бы я только мог создавать такие цвета, подумал он.
Где-то вверху раздался крик Гованнана. Взглянув в его сторону, юноша увидел, как сын кузнеца прыгает в воду со скалы. Потом он вынырнул, приглаживая длинные волосы, и поплыл к Риамфаде.
– Ну что, накупался, маленькая рыбка?
– Еще чуть-чуть, – ответил его друг.
– У тебя губы посинели. Думаю, самое время вытереться. Гованнан бросил взгляд на берег, где Коннавар и Браэфар разожгли небольшой костер. Другие ребята сели вокруг него. Риамфада с разочарованием увидел среди них Галаниса и его брата. Они всегда пялились на него, и разговор неизбежно обращался к его увечным ногам. Это семейство появилось в деревне недавно, когда их отец приехал с юга работать на Руатайна.
Риамфада неохотно повернул к берегу; Гованнан плыл рядом. Когда они доплыли, сын кузнеца вытащил его и отнес к огню, вытер ему ноги и обернул теплым плащом.
– Будет холодная зима, – заметил Конн.
– И длинная, – грустно согласился Риамфада.
Гованнан вытерся, оделся и принялся пускать по воде «блинчики». Коннавар подошел к нему с камнями в руке. Немедленно началось соревнование – кто кинет дальше. Браэфар сел рядом с Риамфадой.
– Ну вот, – сказал он, – опять. Они соревнуются во всем. Увечного юношу пробрала дрожь, и Крыло помог ему одеться и подкинул дров в костер.
– Может, тебя заколдовали? – предположил Галанис. Он был высоким худым рыжеволосым юношей с рябым лицом.
– Заколдовали? О чем ты? – спросил Риамфада с тяжелым сердцем.
– Мы с братьями думали, уж не сиды ли наложили на тебя проклятие.
Два других молодых человека, Барис и Гетенан, тоже смотрели на калеку.
– Не думаю, чтобы кто-то меня проклинал, – неохотно ответил тот. – В год, когда я родился, было много увечных детей. Все они умерли. Ворна говорит, что их матерей одолела болезнь.
– Лично я бы лучше умер, чем был калекой.
– Заткнись, Барис, – набросился на него Браэфар. – Какие глупости ты говоришь!
– Но это правда, – ответил Барис, краснея.
– Это правда для тебя, – сказал Риамфада. – Ты всю жизнь ходил и бегал. Для тебя потеря ног была бы ужасной трагедией. А я никогда не пользовался ими и привык быть таким.
– Что за сюрприз ты нам обещал? – спросил Браэфар, желая сменить тему.
Риамфада улыбнулся и окликнул Конна и Гованнана. Юноши оставили свое соревнование и подошли к костру.
– У меня камень подпрыгнул семь раз, – сообщил Ван. – На два раза больше, чем у него.
– Ты нашел камень лучше, – проворчал Коннавар.
Когда они уселись, Риамфада отвязал поясной мешочек и положил его на колени.
– У меня есть подарки для вас троих, – сказал он. – Вы были очень добры ко мне, и я захотел отблагодарить вас. Надеюсь, вы не обидитесь.
Он развязал последний узелок и раскрыл мешочек. Оттуда вытащил застежку для плаща из сверкающей бронзы и протянул ее Гованнану. Она была в форме оленя в прыжке и украшена серебряными завитками.
– Какая красота, – проговорил Ван. – Никогда не видел такой чудесной вещи.
Риамфада вынул из мешочка вторую брошь – маленький плетеный щит, сделанный из серебряных проволочек. И наконец, он вручил подарок Конну: бронзовый олененок запутался в серебряных терниях на полоске яркого золота.
– Не знаю, что и сказать, – произнес Конн.
– Тогда я скажу за тебя, братец, – вмешался Браэфар. – Спасибо, маленькая рыбка. Это чудесные подарки.
– А нам ничего? – спросил Галанис. – Не знал, что за ношение калек полагаются такие славные вещицы.
– Думай, что говоришь, – оборвал его Гованнан. – Или будешь собирать собственные зубы.
– Там, откуда я родом, умение говорить прямо считается достоинством.
– Между умением говорить прямо и грубостью есть большая разница, – сказал Браэфар. – И вам лучше запомнить это, если хотите, чтобы с вами дружили. Например, я не припомню, чтобы кто-нибудь из нас произнес вслух, что таких уродливых парней, как вы, свет не видывал. Твое лицо, Галанис, напоминает дерево, в котором хотел угнездиться дятел. И все же, полагаю, что там, откуда вы родом, это сочли бы прямотой.
Три брата поднялись и отправились в деревню. Последовало неловкое молчание. Молодой калека сидел как в воду опущенный. Конн нагнулся и положил руку ему на плечо.
– Спасибо, Риамфада, – проговорил он, – но нам не нужна награда, ведь ты наш друг и нам приятно общаться с тобой.
– Это не награда, – возразил тот. – Я просто хотел показать, как ценю вашу дружбу. Всех вас. Вы принесли мне много радости. Даже и не представляете сколько. Вам нравятся мои подарки?
– Никогда мне не дарили таких чудесных вещей, маленькая рыбка, – сказал Гованнан. – Я буду, беречь его.
Они посидели еще немного. Когда солнце начало садиться, Гованнан затушил костер, а Коннавар поднял Риамфаду, чтобы отнести его домой.
По пути они услышали далекий крик.
– Что это? – прошептал Браэфар.
Они поднялись на холм и вышли на открытую местность. На траве лежало тело со вспоротым животом и съеденным лицом. Траву усеивали пятна крови, похожие на маргаритки. Коннавар положил Риамфаду на траву и вытащил серебряный нож. По одежде они легко узнали Галаниса.
– Медведь, – прошептал Гованнан. – И большой. – Он тоже обнажил клинок. Браэфар, у которого не было оружия, в ужасе смотрел на изуродованное тело. – Должно быть, остальные убежали. Залезли на дерево или что-нибудь в этом духе.
Риамфада сидел на траве, настороженно глядя на стену деревьев. Из леса донесся еще один крик – и резко оборвался. Ветер дул с той стороны.
– Он не сможет почуять нас, – прошептал Коннавар. – Бежим.
Сунув клинок в ножны, Конн поднял Риамфаду, и молодые люди припустились по холмам. Местность была совсем открытая – ни кустов, ни деревьев, которые могли бы послужить укрытием. Риамфада смотрел на лес в ужасе, молясь, чтобы не появился медведь.
– Ветер меняется, – выругался Гованнан.
Стоило ему сказать это, как из-за деревьев в ста шагах от них показалась огромная фигура. На мгновение время застыло. Зверь подошел к телу Галаниса, открыл пасть и впился в него зубами. Потом, мотнув головой, подбросил тело в воздух, подхватил на лету и разорвал когтями. Пожалуйста, пусть он не увидит нас, молча молился Риамфада.
Огромная голова повернулась в их сторону. Медведь оставил тело и направился к убегающим ребятам.
– Он идет! – закричал молодой калека.
Конн обернулся, а потом бросился бежать. Очень скоро Риамфада понял, что с ним на плечах Коннавар не сможет убежать от медведя.
– Брось меня! – крикнул он. – Спасайся!
Конн бежал, а потом снова обернулся. Медведь был не дальше, чем в тридцати шагах от него. Он остановился, положил Риамфаду на траву, вытащил нож и бросился на зверя.
– Пожалуйста, беги, – молил калека.
– Я вырежу сердце этого ублюдка, – прошипел Конн. Медведь приблизился и поднялся на задние лапы. Риамфада не мог оторвать от зверя глаз: больше восьми футов в высоту, черная морда перепачкана в крови. Расставив лапы, медведь обрушился на юношу. Конн не стал дожидаться смертоносного удара – сам бросился на гиганта и вонзил нож ему в грудь. Струя крови ударила в лицо Риамфады.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49