Монкриф был выше и шире в плечах, чем ее дорогой Гарри, а уж как Гарри проигрывал в смысле мужского достоинства, не стоило и говорить.
– Я думала, что ты, должно быть, очень много двигаешься, раз у тебя такие мускулы, – наконец сказала Кэтрин, пытаясь скрыть смущение.
Монкриф стоял прямо перед Кэтрин в распахнутом халате и смотрел на нее. Ей хотелось попросить его завязать пояс или запахнуть полу. Неужели у него совсем нет скромности? И в тот же миг в голове Кэтрин мелькнула мысль, что, будучи так хорошо сложен, муж и не должен стесняться своего тела.
Но, слава Богу, Монкриф, наконец, завязал пояс и скрыл от ее взгляда свои столь внушительные атрибуты. Но Кэтрин успела заметить, как растет и напрягается его стержень.
– Он всегда так? – спросила Кэтрин, не сводя глаз с бугра на его халате.
– Над ним я тоже не властвую.
Монкриф вдруг отвернулся, и Кэтрин показалось, что он смущен.
– Я попрошу Джулиану перебраться из покоев герцогини, – вдруг холодно заявил Монкриф. – Нам ни к чему больше спать в одной спальне.
Он не дал Кэтрин времени на ответ, а развернулся и вышел из комнаты.
Неужели наступил предел его терпению? А как же супружеские обязанности? Может быть, появление родителей Гарри сделало то, что не мог сделать ее траур?
Кэтрин села в кровати и нахмурилась. Она никогда не сумеет понять герцога Лаймонда.
Глава 17
Следующая неделя выдалась нелегкой. Кэтрин научилась ходить на костылях и делала это очень ловко, хотя и не слишком грациозно. К тому же передвигалась она медленно и не успевала ускользнуть от миссис Дуннан. Пожилая дама следовала за Кэтрин повсюду, ни на минуту не оставляя в покое. Миссис Дуннан не решалась заходить только в библиотеку Монкрифа, полагая ее святилищем, закрытым для посещения. Но и Кэтрин тоже не рисковала туда зайти. С той последней ночи, которую они провели в общей спальне; Монкриф держался с женой очень сердечно, но сохранял дистанцию. Возможно, это было к лучшему, но Кэтрин не могла справиться с саднящим ощущением грусти, которая на сей раз никак не была связана с Гарри.
Джулиана тоже вносила свою лепту в череду неприятностей. Она не могла расстаться с мыслью, что Кэтрин швыряет деньги на ветер, и ежечасно следила за новой герцогиней или подсылала к ней Гортензию. Под надзором всех этих женщин Кэтрин чувствовала себя ужасно.
Ко всему прочему у Гортензии появилась какая-то сыпь. Источником ее могла послужить лавандовая вода, которой Кэтрин приказала ополаскивать белье, или мазь от боли в коленях, а может быть, это была аллергия на какие-то продукты. Теперь бедная женщина ходила и рассказывала всем об ужасных гнойниках, которые усыпали все ее тело. В последний раз, когда Гортензия затянула свои жалобы, Кэтрин сгребла костыли и заковыляла прочь, но несчастная страдалица потащилась следом.
Кэтрин перебралась в покои герцогини и обнаружила, что они производят такое же гнетущее впечатление, что и герцогская спальня. В центре комнаты возвышалась кровать с пологом зеленого цвета. Такого ядовитого оттенка Кэтрин в жизни не видела. Здесь все было зеленым, начиная от ковра на полу до гобеленов за кроватью. Даже днем здесь было сумрачно. Казалось, что смотришь на мир из заросшего ряской пруда. К тому же кровать была слишком велика.
В целом неделя выдалась очень беспокойная. Неудивительно, что к субботе Кэтрин совсем вымоталась. Она приказала приготовить расслабляющую ванну, но даже это удовольствие было испорчено непрестанными жалобами Джулианы, что ароматические соли и французское мыло стоят массу денег.
Таким образом, в субботний вечер, ровно через неделю после приезда Дуннанов и викария, Кэтрин чувствовала себя раздраженной, усталой и вовсе не склонной к гостеприимству.
Мужчины присоединились к дамам после того, как получили свою порцию удовольствий от сигар и послеобеденного виски. Атмосфера веселья и полного удовлетворения, которую они принесли с собой в гостиную, крайне раздражала Кэтрин. Викарий был сам на себя не похож. За все время пребывания в Балидоне он привел всего одну-единственную цитату из Библии и совсем не напоминал священнослужителя, а просто добродушного толстяка, имевшего лишь внешнее сходство с тем викарием, которого знала Кэтрин. Он настаивал, чтобы его называли Томасом, и к тому же отлично сошелся с Монкрифом и мистером Дуннаном.
Дамы не были столь благодушны.
Гортензия достала свое шитье и сидела тихо, как мышка. Однако Кэтрин знала, что эта дама внимательно прислушивается ко всем разговорам вокруг. Именно она являлась источником сплетен для всей балидонской прислуги.
– Какой прекрасный вечер, правда, Кэтрин? – Гортензия несмело улыбнулась.
– Слишком жарко. Мы жжем слишком много угля. – Это, конечно, вступила Джулиана. Кэтрин не удосужилась ответить на этот выпад.
Миссис Дуннан присела у камина.
– Я полагаю, мы должны наслаждаться земным комфортом в полной мере. Кто знает, сколько нам отпущено до той поры, пока за нами явится смерть?
– Я тоже так думаю. – Гортензия повернулась к гостье: – Никто не знает своего будущего. – Она опустила шитье на колени, и все свое внимание устремила на миссис Дуннан. Та бросила на Кэтрин обвиняющий взгляд и жалостливо продолжила:
– Мой дорогой сын умер таким молодым. У него вся жизнь была впереди. Проживи он дольше, он мог бы стать отцом. Я мысленно воображаю себе его детей. – И, закрыв лицо платком, миссис Дуннан всхлипнула. – Но мне не дано увидеть их во плоти и крови.
Монкриф добавил себе виски и откинулся в кресле.
Мистер Дуннан и викарий обсуждали погоду.
Тяжелые облака обещали снег, но Кэтрин отчаянно надеялась, что погода резко не испортится, ибо оледеневшие дороги будут для Дуннанов отличным предлогом, чтобы задержаться в Балидоне. Что касается викария, то ему пора было заскучать о своей пастве, а пастве – о нем.
– Как называется чудесное блюдо из говядины, которое нам подавали за обедом? – спросила Гортензия. – Очень вкусное. И соус тоже замечательный.
– В нем было слишком много сливок, и говядина была слишком дорогая, – не преминула вставить Джулиана.
Кэтрин вздохнула.
– Джулиана, я не беру с вас денег за обеды. Наступила неловкая тишина. Кэтрин следовало бы сгладить свою грубость, но она не чувствовала никакого раскаяния. Вместо этого Кэтрин вперила вызывающий взгляд в Джулиану, как будто провоцируя ее возразить. Миссис Дуннан опустила взгляд на свои руки – поза, которую она подсмотрела у Гортензии.
– Не знаю, что на тебя нашло, Кэтрин, – прошептала она. – Когда ты была замужем за Гарри, ты не грубила. Его бы очень расстроило твое поведение.
Кэтрин помолчала, но потом продолжила:
– Мне кажется, что когда Гарри был жив, вы меньше пеклись о его благополучии.
Мистер Дуннан поднялся и направился к жене, как будто желая ее защитить.
– Более того, после смерти Гарри вы ни разу не были в Колстин-Холле, – продолжала Кэтрин, не в силах остановиться. Казалось, в нее вселился демон и теперь говорил вместо Кэтрин. Она бросила отчаянный взгляд на Монкрифа, но этот негодяй только улыбался.
К Кэтрин двинулся викарий. Он вытянул руку, словно бы желая в прямом смысле закрыть ей рот, но Кэтрин не обратила на этот жест никакого внимания.
– Конечно, мне не следует рассуждать с такой прямотой, но ведь вы сами всю неделю говорили мне все, что придет в голову, и не думали щадить мои чувства. Всю неделю вы мне без остановки рассказывали, каким ангелом был Гарри. – Кэтрин услышала, как рядом с ней что-то сказал Монкриф, но не остановилась и снова обратилась к присутствующим, которые смотрели на нее как на сумасшедшую. – Гортензия, пожалуйста, никогда больше не говорите мне о болезнях. Я не желаю слышать о вашем артрите, люмбаго и других недугах, которые вы у себя подозреваете. И, пожалуйста, ничего не рассказывайте мне о сыпи и прыщах. Джулиана, с меня достаточно вашей непомерной скупости. Вам бы следовало поселиться в монастыре, оставить все свои земные богатства и проводить дни в молитвах. Викарий, без сомнения, поможет вам найти место, где будут востребованы ваши способности к экономии.
К счастью, Джулиана ничего не ответила, только окинула Кэтрин таким злобным взглядом, что, будь он материален, Кэтрин умерла бы на месте. Но Кэтрин ничего не заметила, потому что была слишком рассержена. На всех, кроме бедного мистера Дуннана, который не сделал ничего дурного, просто сопровождал свою жену в Балидон.
– Мистер Дуннан, – продолжала Кэтрин, – не думаете ли вы, что вам пора домой?
Несчастный выглядел посрамленным, но молчал, лишь положил руку на плечо жены, словно удерживая ее на месте.
– Кэтрин, – с упреком в голосе произнес Монкриф.
Она перевела на мужа взгляд. Монкриф все еще улыбался, но в его глазах отразилась тревога, ему еще повезло, что Кэтрин лишь окинула его злобным взглядом, перед тем как, нелепо хромая, броситься вон из комнаты.
Уоллес бросился помогать своей хозяйке. Молодой дворецкий поддерживал ее слева, а сама Кэтрин цеплялась за перила. Лучше бы ее отнес Монкриф, но сейчас Кэтрин ни за что не приняла бы его услуги.
Добравшись до своей комнаты, Кэтрин поблагодарила Уоллеса и с облегчением захлопнула за собой дверь. Хорошо, если бы Монкриф понял, что сегодня ему не следует показываться ей на глаза. Сегодня ей не до нежных взглядов и волнующих разговоров. Она хочет остаться одна, и не для того, чтобы предаться размышлениям о собственных грехах, как мог бы предположить викарий, а просто, чтобы ни о чем не думать. Сегодня она не хочет даже писем Гарри. Она устала от всех! И от живых, и от мертвых.
В дверь тихонько постучали. Кэтрин с раздражением фыркнула, хромая, добралась до двери и обнаружила там Мэри.
– Ваша светлость, Уоллес сказал мне, что вы ложитесь. Я хотела помочь вам раздеться.
Кэтрин с неохотой впустила служанку в комнату.
– Расстегните сзади, и все. – И она повернулась к Мэри спиной.
– А волосы, ваша светлость?
– Я сама их расчешу.
– Ну, если вы так приказываете…
– Я сегодня в дурном настроении. Бросаюсь на всех, кто попадается мне на пути.
– Может быть, мне прихватить щит из большого зала? – Это был голос Монкрифа.
Кэтрин прикрыла глаза и выразительно вздохнула.
– Монкриф, уйди, пожалуйста.
– Ты все время это повторяешь.
– А ты все время игнорируешь мои слова.
– Вот если бы ты отдала другое распоряжение…
– Сегодня я не расположена к другому. Пожалуйста, оставь меня в покое.
Мэри чуть слышно хмыкнула у нее за спиной. Кэтрин стиснула зубы. Раньше она не позволяла себе препираться с Монкрифом в присутствии слуг.
– Достаточно, Мэри, – смягчившимся тоном проговорил Монкриф. Девушка бросилась вон и пропала за дверью. – Насколько я понимаю, ты еще не успокоилась?
– Сегодня неподходящий вечер для ссор.
– А зачем нам ссориться? Я-то считал, что мы стали друзьями, если не чем-нибудь большим.
– Друзьями? Разве друзья так ухмыляются, как ты сегодня ухмылялся? – Кэтрин сделала резкое движение и тут же вскрикнула от боли.
Монкриф подошел ближе, но она ткнула ему в грудь пальцем.
– Оставайся на месте, Монкриф. Я сама справлюсь с такой мелкой болячкой. Нечего меня нянчить. И на руках нечего носить. Оставь меня в покое, и все.
– Что ты собираешься делать, Кэтрин? Лечь в постель и перечитывать письма Гарри?
Кэтрин закрыла глаза руками, мечтая лишь о том, чтобы он ушел. Но Монкриф ни за что не уйдет, если она его просит. Он упрямец, каких поискать.
– Не трогай Гарри, – раздраженно бросила Кэтрин. В последнюю неделю ее раздражал каждый, кто упоминал его имя. Одно дело самой оплакивать своего мужа и совсем другое – тысячу раз на дню слышать, как его превозносит его мамаша.
– Я вообще удивляюсь, что ты не попросила меня выкопать его гроб и похоронить здесь, в Балидоне. Даже лучше – почему не похоронить его прямо в часовне? Тогда ты сможешь каждый день навещать его, не обращая внимания на непогоду.
Кэтрин не отвечала, и Монкриф, в чьем голосе слышался неподдельный гнев, продолжал:
– Может быть, проведем церемонию? Выкопаем этого ублюдка, положим на обеденный стол? Вы все будете ныть, рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом в память святого Гарри?
Кэтрин могла бы объяснить Монкрифу, что за эту неделю она не меньше его устала от ежеминутного упоминания Гарри, но неподдельное презрение в голосе Монкрифа насторожило ее.
– Ты ведь не любил Гарри, правда?
Синие глаза Монкрифа сделались непроницаемыми. Кэтрин поняла, что угадала, и отошла поближе к камину. К счастью, Монкриф остался на месте.
– Если он тебе так не нравился, почему ты явился ко мне с визитом? Пожалуй, твое чувство долга завело тебя слишком далеко.
Монкриф не отвечал.
– Питер ведь тоже не любил Гарри. Почему?
– Его не за что было особенно любить. – Монкриф развернулся и пошел к двери.
– Ты не можешь сейчас уйти, – закричала Кэтрин. – Не можешь сказать такое и просто уйти!
– Разве?
– Я никогда не считала тебя трусом, Монкриф.
Он замер на месте. Было видно, как напряглась его спина.
– Так почему тебе не нравился Гарри?
– Кэтрин, не задавай вопросов, если не готова выслушать ответ.
Одной рукой Кэтрин ухватилась за полку над камином, другой держала костыль, как будто готовясь обороняться. Острое предчувствие беды шептало ей, что нельзя спрашивать, нельзя слушать ответ, но разговор зашел слишком далеко. Теперь не остановишься.
– Расскажи мне. – И чтобы смягчить требование, добавила: – Пожалуйста.
Монкриф повернул к ней лицо, по которому ничего нельзя было прочесть.
– Твой Гарри был распутником, картежником и лжецом, ему просто нравилось убивать.
Кэтрин так крепко вцепилась в костыль, что у нее окаменела рука.
– Я уверен, если бы не война, он рано или поздно кого-нибудь убил бы и в мирной жизни. Он был неестественно кровожаден. Гарри никогда не брал пленных, если мог просто убить их на месте.
– Распутник?
Монкриф бесстрастно смотрел Кэтрин в лицо.
– Он переспал с половиной Квебека. Если женщина не хотела, это не останавливало Гарри.
Кэтрин молчала, и Монкриф продолжил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35