— Конечно.
— Это также и ответ на твой вопрос. — Шер-яшуб гордо выпрямил спину. — Мы, жители Уммы, благодарим вас за доброе предложение, но не можем отправиться с вами в Израиль.
Майор разочарованно покачал головой:
— Но почему? Здесь у вас нет никакого будущего.
— Мы здесь и не беспокоимся о будущем, — ответил Шер-яшуб, сделав ударение на втором слове.
— Возвращайтесь с нами на родину, рабби, в Иерусалим. Места хватит. Приводите всех прямо сейчас. Бояться совершенно нечего. Давайте. Соберите своих людей. Возьмите имущество и, если хотите, домашних животных. Вся Умма прекрасно поместится в брюхе этой большой птички. Не упускайте такой шанс, Шер-яшуб. Плен закончился. Мы увезем вас из Вавилона.
Старик заглянул в темное нутро самолета. Странный свет и странные звуки шли оттуда. Он видел других евреев, израильтян. Они плакали и смеялись, сидели и ходили. Не все из того, что случилось здесь, было понятно ему, но старик все же осознал главное: эти люди представляли сильный народ и могучую страну, и они, жители Уммы, могли присоединиться к этому народу и этой стране. Тогда сыны и дочери Уммы могли бы стать такими же, как эти люди.
— У нас много друзей и родственников в Хиллахе и Багдаде. Что они подумают, когда мы исчезнем? Так поступать нельзя.
Барток нетерпеливо покачал головой:
— Мне просто не верится, что вы действительно хотите остаться здесь. Это же ужасное место.
— Но мы здесь живем. Позволь, я скажу тебе то, что сказал Добкину. Кому-то нужно остаться. Здесь. В других местах. Среди каждого народа должны быть мы, Диаспора. Никто больше не получит нас всех, захватив Иерусалим. Ты меня понимаешь?
Майор Барток взглянул на унылую равнину, потом снова посмотрел на старика:
— Да, я вас понимаю. Но эта земля не такая, как другие. Здесь... здесь обитает зло. Вы, живущие здесь, пришли сюда рабами, и вас до сих пор считают рабами. — Он понял, что не находит нужных слов, и устало вздохнул. Последних раненых уже перенесли на борт, и майор знал, что не может ждать. У него тоже были обязательства. Барток принужденно улыбнулся. — Рабби, запомните вот что. Если этот «Брит шалом», о котором столько говорят, пройдет хорошо, тогда все евреи смогут приезжать в Израиль, когда только захотят. Передайте вашим друзьям и родственникам в Хиллахе и Багдаде то, что я сказал. Мы ждем вас. Всех.
— Я запомню и передам.
Майор Барток кивнул:
— Жаль, я так и не смог убедить вас. Может быть, если бы здесь был Алуф... Нам надо лететь в Иерусалим.
Старик улыбнулся, услышав славное название древнего города.
— Иерусалим... Теперь это могучий и сильный город.
— Да.
— Прощай.
Шер-яшуб развернул осла и направился домой.
Несколько секунд майор Барток смотрел ему вслед, потом подал знак закрыть люк. Тяжелая стальная рампа начала медленно подниматься, и майор быстро вскочил в грузовой отсек:
— Передайте пилотам, что мы готовы.
Кто-то из сидевших у него за спиной начал вслух читать из Книги пророка Иеремии: «...великий сонм возвратится сюда. Они пошли со слезами...»

Эпилог
Ибо так говорит Господь: радостно пойте об Иакове и восклицайте пред главою народов: провозглашайте, славьте и говорите: «спаси Господи, народ твой, остаток Израиля!»
Вот, Я приведу их из страны северной и соберу их с краев земли; слепой и хромой, беременная и родильница вместе с ними, — великий сонм возвратится сюда.
Они пошли со слезами, а Я поведу их с утешением; поведу их близ потоков вод дорогой ровною, на которой не споткнутся; ибо Я — отец Израилю...
Слушайте слово Господне, народы, и возвестите островам отдаленным и скажите: «Кто рассеял Израиля, тот и соберет его, и будет охранять его, как пастырь стадо свое»;
Ибо искупит Господь Иакова и избавит его от руки того, кто был сильнее его.
Иеремия 31, 7 — 11
Два тяжелых транспортных самолета «Си-130» летели на запад над иракской пустыней.
Сидя на складном стульчике, Исаак Берг негромко разговаривал с майором Бартоком, составлявшим отчет для начальства. Обнаженные руки и торс Берга были покрыты пятнами йода, на шее белела повязка, до которой он то и дело дотрагивался.
Слушая ответы Берга на свои вопросы, майор только недоверчиво покачивал головой. Будучи человеком военным, он с трудом представлял, как мирная делегация едва ли не полностью уничтожила целую роту хорошо обученных солдат. Стремясь удовлетворить как профессиональный интерес, так и личное любопытство, Барток пытался обнаружить те факторы, которые сделали возможным то, что иначе как чудом назвать было нельзя.
— Может быть, нам стоит и в армии создать хотя бы пару батальонов миротворцев, — сказал он.
Берг улыбнулся:
— Наверное, все дело в том, что эти люди настолько жаждали мира и так надеялись на него, что, когда кто-то попытался все испортить, они рассвирепели, как дикие звери, защищающие своих детенышей. Звучит немного парадоксально, но это лучшее из объяснений, которые приходят мне в голову.
— Звучит и впрямь неплохо, — согласился Барток, — но я, пожалуй, напишу, что причинами успеха стали сочетание таких факторов, как умелое руководство, удачный выбор тактической позиции и изобретательность обороняющихся.
— Тоже неплохо, — улыбнулся Берг.
Он взял принесенную стюардом чашку кофе и устало вытянул ноги. Каким же долгим и тяжелым выдался этот казавшийся таким легким рейс.
Между тем майор начал зачитывать то, что он эвфемистически назвал Списками. Их было три.
Убитые.
Раненые.
Пропавшие без вести.
Берг оглядел кабину. Не хватало многих. Другой самолет вез зеленые пластиковые мешки с телами.
— Вот уж кому досталось, так это вашим парням, — заметил Барток.
Берг кивнул. Из шести сотрудников службы безопасности погибли пятеро: Брин, Каплан, Рубин, Альперн и Маркус. Остался лишь Яффе, да и тот числился в списке раненых. Дворцовая гвардия Хоснера. Его орудие coup d'etat .
Все они остались верны ему, и он оставался с ними до конца. Что еще могут хотеть люди друг от друга? Они были профессионалами, а профессионалы всегда несут самые крупные потери. Так было всегда.
Взять хотя бы экипаж «Эль-Аль». Тоже профессионалы и тоже понесли большие потери. На своем самолете, будь то в Лоде или Вавилоне, ответственность за пассажиров ложится на них. И они не уклонились от нее. Даниил Якоби и Рахиль Баум получили серьезные ранения и лежали сейчас на операционных столах. Но лучше лежать на зеленом брезенте, чем в зеленом мешке. Питер Кан тоже сильно пострадал, но его состояние оценивалось врачами как стабильное. Пилота уже прооперировали. Хирург показал Бергу пропитанную кровью карту, которой тот закрыл рану.
— Она спасла ему жизнь, — сказал он. — Так что за ним должок. Напомните, когда парень выйдет из госпиталя.
Берг скомкал карту и бросил в мусорную корзину.
В числе погибших были и секретари, и переводчики, и помощники. Четверо тех, кого зарезали на посту. Те, кому судьба определила умереть в воздухе, не долетев до Иерусалима. Берг не знал их всех и был рад этому обстоятельству, потому что в его сердце уже не осталось места для печали обо всех.
Несколько человек числились пропавшими без вести. Самая жестокая и тяжелая статистика. Что делать их родным и близким? Оплакивать мертвых или надеяться на то, что они живы? Пусть раненные, пусть искалеченные, пусть в плену, но живы? Молиться за то, чтобы они попали к арабам? Лучше других на этот вопрос ответила бы, пожалуй, Мириам Бернштейн. Теперь у нее было двое таких.
Значилась в этом списке и Наоми Хабер. Берг совсем не знал, что случилось с ней. Как, впрочем, и остальные. Некоторые всерьез полагали, что она спустилась ночью по склону и застрелила Каплана, положив тем самым конец его мучениям. Все слышали какой-то выстрел, и было бы наивно полагать, что милосердие проявили сами мучители. Но если так, то где Наоми? Коммандос ее не нашли.
И еще Джон Макклюр. Человек-призрак исчез незаметно, как и подобает людям его профессии. Берг хорошо понимал Макклюра, мир которого был и его собственным миром. В этом мире возможно все, но нежелание показаться своим спасателям представлялось странным даже по стандартам этого мира. Он ли застрелил полковника Ричардсона? Берг подозревал, что именно так и произошло, и даже догадывался, в чем дело. Врачи, проводившие вскрытие американца, сообщили, что пули в теле не оказалось — она прошла навылет. Значит, стреляли с близкого расстояния.
Но где Макклюр теперь? Возможно, в американском посольстве в Багдаде. Или на явочной квартире в Хиллахе. Берг ничуть не удивился бы, если бы Макклюр всплыл однажды, например, в библиотеке Информационного бюро Соединенных Штатов в Бейруте. Такой незаметный архивный работник. Они всегда возникают именно так.
Майор Барток повернулся и поинтересовался, хорошо ли Берг знал Хоснера:
— Он действительно вел себя как настоящий лидер?
— Действительно.
Хоснер. Где он, Яков Хоснер? Возможно, погиб. Узнают ли они когда-нибудь всю правду?
Непростой был человек, и Берг все еще не мог разобраться в своих чувствах к нему. Конечно, его поведение определялось не только личной ненавистью к Ахмеду Ришу, но эта ненависть, безусловно, сыграла немалую роль. И еще Бергу казалось, что Хоснером двигало стремление к смерти. Конечно, он хотел жить, но при этом хотел и умереть. В такой игре не проиграешь. Хоснер остался победителем. До самого конца. Возвращение в Иерусалим ставило его перед необходимостью отвечать на весьма неприятные вопросы, и, будучи человеком гордым, он нашел для себя выход. Остался там, где победил.
* * *
Мириам Бернштейн сидела на полу, прислонясь к переборке и подтянув к груди колени. Монотонный гул двигателей убаюкивал, но она не могла уснуть. Рядом на откидном брезентовом сиденье устроился министр иностранных дел.
Эйфория прошла. Пассажиры засыпали. Лишь несколько человек никак не могли отойти от всего произошедшего, с маниакальным упорством доказывая что-то смертельно уставшим соседям. Даже солдаты не хотели ни разговаривать с ними, ни слушать их и один за другим уходили в хвостовую часть. В воздухе стоял тяжелый запах тел, эфира и лекарств.
Мириам посмотрела на Давида Беккера, сидевшего, прислонившись к стене, на некотором расстоянии от нее. Давид не спал, но мысли его, похоже, блуждали где-то далеко. Многие в эти последние дни вели себя как настоящие герои, но если бы ей пришлось выделять кого-то одного, она, несомненно, выбрала бы Давида Беккера. Он легко, с улыбкой выслушал похвалы своих коллег, капитана Гейса и лейтенанта Штерна. Приятный человек, отличный летчик. Есть из кого делать героя. В Иерусалиме его ждут королевские почести. Тем более у Беккера американские корни. Ей он казался немного одиноким.
Мысли вернулись в настоящее, и Давид Беккер поймал на себе взгляд Мириам Бернштейн. Он попытался улыбнуться, но получилось неважно:
— А вот бортовой журнал мы потеряли.
Она улыбнулась:
— И мои хроники тоже пропали безвозвратно.
— Не очень-то удачные мы летописцы.
— Но постараться стоило.
— Верно.
Он усмехнулся и закрыл глаза.
Увидев, что Беккер спит, Мириам решила, что и ей не помешает немного отдохнуть.
Кто-то постучал ее по плечу. Мириам открыла глаза.
— Нам с вами нужно подготовить совместное заявление, — сказал министр иностранных дел. — И прежде всего необходимо отделить то, что произошло, от мирной конференции. Нужно восстановить прежний дух...
— Я не поеду с вами в Нью-Йорк, — перебила его Мириам.
Ариэль Вейцман удивленно посмотрел на нее:
— Почему?
— Не верю, что из этой затеи что-то получится.
— Чепуха.
Мириам пожала плечами. Что бы посоветовал Яков Хоснер? Он всегда относился к предстоящим переговорам с недоверием, но, возможно, сейчас предложил бы ей поехать и доказать, что женщина может быть такой же твердой и решительной, как и мужчина. Если арабы считали ее слабым звеном, то не стоит ли убедить их в обратном?
— Через день-другой ваше мнение переменится, — сказал министр.
— Может быть, — бесстрастно согласилась Мириам.
Спорить не хотелось. Откуда-то из глубины напоминающей пещеру кабины донесся голос Эсфирь Аронсон, читающей из Иеремии: «...Я спасу тебя из далекой страны и племя твое из земли пленения их; и возвратится Иаков...»
Мириам погладила себя по животу. Принесет ли она в Иерусалим семя Якова Хоснера? Семя плена...
Ариэль Вейцман снова наклонился и дотронулся до ее плеча:
— Как я уже сказал, это был абсолютно бескорыстный и альтруистический поступок с его стороны... Я имею в виду решение остаться и удержать ашбалов...
Мириам презрительно усмехнулась:
— Бескорыстный? О чем вы говорите? Альтруистический? Яков Хоснер не знал такого слова. Нет, поступок был совершенно эгоистический, в этом можете не сомневаться. Он не хотел никакого расследования, не желал предстать перед судом. Хоснер чувствовал ответственность за все случившееся, за убитых, за бомбы в самолете и предпочел умереть. — Она попыталась улыбнуться, но из глаз снова потекли слезы.
Ариэль Вейцман смущенно отвел взгляд и потрепал ее по руке:
— Ну-ну, может быть, он еще жив.
Мириам подумала о муже. Именно это все говорили, когда речь заходила о ее муже. А ведь в Европе до сих пор немало евреев, расклеивающих объявления о розыске бесследно сгинувших много лет назад мужей и жен, дочерей и сыновей. Она посмотрела на Вейцмана, и тот подумал, что никогда еще не видел на ее лице такого жесткого выражения.
— Он мертв, черт бы его побрал! — процедила Мириам сквозь сжатые губы. — Мертв! И будь он проклят за то, что не захотел жить! — Она закрыла лицо руками и расплакалась.
Мертвы. Оба мертвы. И в мире нет места, куда она могла бы прийти, зная, что они лежат там. От них не осталось ничего, даже могил, как не осталось могил ее родителей, сестры, приемного отца. Все они ушли, как будто и не жили. Те же места, которые хранили память о них, находились за пределами Израиля.
Европа.
Вавилон.
Ее захлестнуло ощущение жуткого одиночества, чувство потери, столь острое, что заглушило и печаль, и боль. Яков Хоснер сказал, что нужно кричать, выть и стенать, чтобы мир узнал, как тебе плохо, как ты страдаешь, но Мириам не могла и не хотела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61