Это твоя плата.
Мазар посмотрел на него широко открытыми глазами:
— Уверен?
— Это же твоя работа.
Мазар взял салфетку, положил ее в карман рубашки и быстро вышел на площадь Святого Георгия, где остановил такси.
18
«Лир» опустился ниже, но все же недостаточно низко.
— Давай собьем, — предложил Брин.
Хоснер покачал головой:
— У нас перемирие до захода солнца и не в наших интересах его нарушать.
— Чушь. В любом случае они не стали атаковать днем. Так что никакая это не передышка.
Добкин, занятый тем, что рисовал план местности, поднял голову:
— Не совсем так. Они могли бы постреливать по нам весь день и доставлять мелкие неприятности. Мне не больше тебя, сынок, приятно это перемирие, но надо быть реалистами.
Генерал вернулся к карте. Имея такой подробный план, защищающиеся могли выбрать более удобные позиции для подготовки к предстоящему ночному штурму. Закончив, Добкин передал план Брину:
— Возьми.
— Мне она не нужна, генерал. У меня есть прицел.
— Батарейки вот-вот сядут. А линзы могут разбиться.
— Не дай Бог, — сказал Хоснер. — Это у нас и самое лучшее оружие, и система раннего предупреждения. Два в одном.
— Поэтому мне ее и доверили, — сказал Брин, неохотно забирая план.
Наоми Хабер сидела, прислонясь спиной к утрамбованному земляному брустверу. На голове у нее вместо куфьи было повязано полотенце.
— Какой ты скромный, — заметила она.
Брин оставил реплику без внимания.
Добкин посмотрел на девушку. Полотенце скрывало ее длинные волосы и лоб. Она чертовски сильно напоминала ему кого-то.
— Ваша фамилия Хабер?
— Да.
Девушка настороженно взглянула на генерала.
— Неудивительно, что вы выбрали в напарники Дейви Крокета.
— Кого?
— Не важно. — Он повернулся к Хоснеру: — Эта девушка была на соревнованиях по стрельбе.
Брин был искренне удивлен:
— Почему ты мне не сказала?
Девушка поднялась и повернулась к генералу:
— Я... я просто согласилась быть его связной. Ничего больше. Ну ладно, может быть, наличие винтовки сыграло какую-то роль. Но стрелять по мишеням и по живым людям — это две разные вещи. Не думаю...
Добкин сочувственно кивнул:
— Яков...
Хоснер поднялся и схватил ее за руку:
— Вот что, юная леди, вы не вышли вперед, когда я спрашивал, у кого есть стрелковая подготовка. Вы утаили ценную информацию. Клянусь Богом, вы за это ответите. Но пока считайте себя снайпером. Увидите на склоне ашбала — подумайте, что он с вами сделает, и стреляйте.
Девушка посмотрела вниз.
Брин смущенно пожал плечами:
— Я позабочусь об этом, шеф.
— Да уж. — Хоснер повернулся и направился к «конкорду».
Добкин пошел за ним.
Работа не прекращалось все утро, но позже, когда солнце поднялось выше и стало жарко, было решено устроить перерыв, что вполне соответствовало израильской и вообще ближневосточной традиции.
Люди расположились в тени крыльев, надежно защищавших от палящих лучей. На ленч приготовили недоеденные накануне обеды, пережарив то, что можно, на алюминиевых пластинах. Всю имеющуюся в наличии жидкость тщательно хранили в специально выкопанной под самолетом яме. На кухне обнаружились упаковки с апельсиновым соком, в багажном отделении — канистры с вином. Нашлось и немного продуктов, часть которых кто-то прихватил с собой, чтобы сэкономить на еде в Нью-Йорке, а часть везли как угощение. Тем не менее на многое рассчитывать не приходилось, а есть после работы хотелось.
Ответственным за хранение продуктов и напитков Хоснер назначил Якова Лейбера, который, похоже, справлялся со своими обязанностями весьма успешно.
— Как дела? — спросил Хоснер, положив руку на плечо Лейбера.
Стюард принужденно улыбнулся:
— Мы можем пить и есть, как короли... один день.
— А скажем, еще два дня?
— Проголодаемся, но это не страшно.
— Три дня?
— Нам будет очень не хватать воды.
Хоснер кивнул. Жара и физический труд должны неизбежно привести к обезвоживанию. Все только и будут думать о воде. Тогда уже не до порядка и дисциплины. У них всего три дня, может быть, даже меньше. Сколько продлится осада в условиях, когда люди страдают от жажды? Еда — не проблема. Без пищи можно тянуть недели. Да и скорпионов и ящериц здесь в избытке. Ночью он слышал шакалов. На них можно охотиться, используя в качестве приманки убитых арабов. Чертов раввин...
— Я прикинул, сколько у нас воды, — напомнил о себе Лейбер. — Получилось по пол-литра на человека в день.
— Мало.
— Мало, сэр. — Лейбер копнул носком землю. — Можно попробовать покопать.
Хоснер окликнул стоявшего у домика пастуха генерала:
— Ну, что здесь было?
— Уверен, крепость, а что?
— Нужно искать воду.
Добкин покачал головой:
— Вы найдете здесь много интересного, но не воду. Для этого надо дойти до уровня Евфрата. — Добкин подошел к Лейберу и Хоснеру. — А почему бы не послать несколько человек к реке?
— У них там часовые.
— Вечером. Если они не пойдут в атаку по тому склону, я сам спущусь к реке.
— Вечером ты пойдешь к гостинице и попытаешься позвонить.
Добкин рассмеялся:
— Вот только местной мелочи у меня нет.
Хоснер улыбнулся.
— Они делали деревянные формы и заливали в них глину и ил. Потом выставляли на солнце. — Добкин показал на берег реки: — Здесь повсюду были кирпичные заводики. На кирпичах они оставляли свои знаки. Изображали львов и всяких мифологических животных. Даже цари не брезговали прославлять свое имя на кирпичах. Я, НАВУХОДОНОСОР, СЫН НАБОПОЛАСАРА, ЦАРЬ ВАВИЛОНА. И так сотни и сотни раз. А иногда эти кирпичи глазуровали, раскрашивая зеленым, желтым и синим цветом. Здесь построили прекрасный город, один из самых восхитительных в мире. Он лежал, как радужная раковина, рядом с лазурной рекой. — Добкин пнул подвернувшийся под ногу ком глины и отошел на пару шагов.
Взгляд его обратился на запад, за бесконечные болотистые равнины, туда, где еще не опускалось к горизонту огромное оранжевое солнце. — А потом они захватили Израиль и увели к рекам вавилонским его жителей. Вот здесь, Яков. Вот здесь стоял какой-нибудь еврей, клавший кирпичи в стену, призванную защитить город от персидского царя Кира. Более двадцати пяти веков назад. Но Кир занял город. И чуть ли не первым делом отправил евреев домой. Почему? Кто знает? Но они вернулись. В Израиль. И нашли Иерусалим в руинах. Но все равно вернулись. Вот что важно. — Он поднял голову. — Однако для нас более важно то, что вернулись не все.
— Что ты имеешь в виду?
— При реках вавилонских все еще могут жить евреи. Их Вавилонский плен продолжается.
— Ты серьезно? — недоверчиво спросил Хоснер.
Несколько смущенный выступлением Добкина, Лейбер застенчиво стоял в стороне.
— Совершенно серьезно, — подтвердил Добкин. — Если только иракское правительство не переселило их в Багдад, что вполне возможно. Я говорю об иракских евреях, которых мы много раз пытались вернуть на родину. Их всего около пяти сотен. Этот вопрос даже вошел одним из пунктов в программу мирных переговоров.
— Думаешь, они еще здесь?
— Они были здесь две с половиной тысячи лет. Будем надеяться, что еще остались. Их самая большая деревня на другом берегу Евфрата. Умма. Примерно в двух километрах вниз по течению. Почти напротив Квейриша, той арабской деревни, которую мы видели.
— Они помогут?
— Вот вопрос. Что такое еврей? Кто такой еврей? Почему предки этих евреев предпочли остаться в грешном Вавилоне? Кто знает? Все эти годы они оставались евреями, отрезанными от основного течения иудаизма. Это все, что мы знаем. Богу только известно, на каком иврите они говорят. Если еще говорят. — Он расстегнул рубашку. — Но вот это они узнают. — Генерал вытащил медальон со Звездой Давида.
— Интересно, знают ли они, что мы здесь? — задумчиво произнес Лейбер.
— Не беспокойся, стюард. — Хоснер потрепал его по плечу. — О том, что мы здесь, скоро узнает весь мир. В том числе и иракское правительство. А теперь вот что. Займись припасами. Обыщи весь самолет. Нам нужны вода и пища.
Лейбер кивнул и ушел.
— Судя по тому, что я видел, добраться до Ворот Иштар мне вряд ли удастся, — сказал Добкин. — Местность незнакомая, да и рельеф сложный. Наверное, и часовые расставлены.
— Что ты предлагаешь?
— На том берегу Евфрата рельеф совсем другой, плоский и ровный. И палестинцев там быть не должно. Сегодня вечером я спущусь к реке. Пусть несколько человек пойдут со мной и наберут воды. А я поплыву на тот берег.
— Часовые, — напомнил Хоснер.
Добкин пожал плечами:
— Как только на восточном склоне начнется перестрелка, часовые уже ничего не услышат. К двум часам ночи они замерзнут и устанут и будут думать только о том, как им повезло не попасть в другую команду.
Хоснер с сомнением пожал плечами:
— Если ты все же переберешься через реку и попадешь в ту деревню, что тогда?
Добкин и сам не знал, что ответить на этот вопрос. Телефона в деревне, конечно, нет. Дорога в это время года непроходима. На ишаке до Багдада не доберешься и за пару дней. Лучше уж в Хиллах. Но для этого не надо переплывать реку. И что Хиллах? «Здравствуйте, я генерал Добкин из израильской армии»?
— Чему ты улыбаешься?
— Так, шучу сам с собой. Послушай, я не подумал раньше. У этих людей в деревне, должно быть, и своих проблем хватает. Стоит ли их втягивать в наши дела?
— Проблем у них не больше, чем у нас. А в будущем, генерал, не советую придерживать такого рода информацию. В общем, выбор невелик — либо гостиница у Ворот Иштар, либо еврейская деревня Умма.
Добкин кивнул. Возможно, в Умме уже никто больше не живет. Не исключено, что там обосновались палестинцы. Нельзя исключить и того, что евреи могут отказать в помощи. Возможно ли такое? А может, войти в лачугу, объявить себя родственником и потребовать помощи?
Добкин считал, что у него есть такое право. Но не отомстит ли Риш беднягам, если узнает об их участии в этом деле? Конечно, узнает. Но какие еще альтернативы? Никаких.
— Сегодня я пойду в Умму.
— Ладно. Я бы посоветовал поискать счастья в гостинице, но решать тебе. — Хоснер повернулся, и они вместе направились к хижине пастуха. — Я не дам тебе пистолет.
— Понимаю, оружие нужнее здесь.
Они прошли еще немного, потом Хоснер откашлялся:
— Я просил министра...
— Понял, — перебил его Добкин. — Я взял. У Пеледа, помощника Вейцмана, больное сердце. Он дал дигиталис. Ему запасов хватит на пару месяцев. Я взял двухнедельную норму.
— Надеюсь, этого достаточно.
— Я тоже надеюсь.
Из хижины вышел Исаак Берг с двумя стюардессами, Рахилью Баум и Бет Абрамс. Их голубые блузки и юбки были в пятнах от пота, йода и чего-то похожего на кровь. Обе женщины посмотрели на Хоснера и молча прошли мимо. В их глазах он прочитал страх и отвращение.
Берг пожал плечами:
— На меня они тоже так смотрят. Так хорошо ухаживали за нашим пациентом, Мухаммедом, пока я не применил средства пожестче. Никто нас не понимает, Яков.
— Он сказал что-то новое?
Берг сунул в рот незажженную трубку:
— Кое-что. — Он посмотрел на кружащий в небе «лир». — Меня больше волнует, не доставят ли из базового лагеря гранаты и минометы.
Хоснер следил за самолетом, пока тот не скрылся из виду.
— Тогда нам придется нелегко.
Добкин закурил сигарету:
— Как хорошо, что меня здесь не будет.
— Значит, все-таки идешь? — спросил Берг.
— Вы тут вечером будет давиться пулями, а я есть мацу, жареного ягненка и танцевать хора.
— По-моему, генерал, ты перегрелся на солнце.
Добкин рассказал Бергу о еврейской деревне.
Берг выслушал и кивнул.
— Извини за шутку, но звучит не по-кошерному, Бен. Не лучше ли придерживаться первоначального плана?
— У меня сегодня другое чувство.
Берг пожал плечами. В любом случае это — самоубийство.
— Кстати, Мухаммед рассказал, что Хаммади, заместитель Риша, гомосексуалист. Вот тебе и результат раздельного воспитания.
— Какая разница?
— Разницу почувствует Салем Хаммади, когда мы раскроем ночью этот его маленький секрет. Оповестим его товарищей через громкоговорители.
Хоснер усмехнулся:
— Это гнусно.
— Зато справедливо. Надо только установить динамики вдоль линии обороны.
— Уже сделано, — сказал Добкин.
* * *
Хоснер остановился в тени крыла. Земляная насыпь была завершена, и он прислонился спиной к согретой глине. В воздухе уже чувствовалось приближение горячего ветра. Беккер сказал, что барометр быстро падает.
— Как они здесь называют восточный ветер?
— Шержи, — ответил Добкин. — Чувствуешь?
— Кажется, да.
— Плохо. Насколько я знаю, это похуже хамсина в Израиле.
— Почему?
— Во-первых, он горячее, — ответил Добкин. — И несет много песка и пыли. В нем просто задыхаешься. Умираешь. На холме будет ад. Вот так и исчез Вавилон. Кто-то сказал, что цивилизация выживает в том случае, если каждый день каждый человек делает самые обычные вещи. Это особенно верно применительно к Месопотамии. Как только во время монгольского вторжения женщины перестали подметать улицы, а крестьяне возделывать землю, пыль, принесенная шержи с персидских гор, превратила это место в пустыню.
Хоснер перевел взгляд на виднеющиеся вдалеке горы. Над песчаными дюнами уже клубилась пыль, как будто демоны пустыни начали свой танец. Они неслись сюда, на запад, похожие на диких всадников.
Добкин проследил за взглядом Хоснера:
— С военной точки зрения мне трудно сказать, кому на руку пыльная буря.
— Нам и без нее проблем хватает. Обойдемся. — Хоснер посмотрел на Берга. — Надо избавиться от пленника, если ты с ним закончил.
— Мне показалось, ты собирался его отпустить.
— Да.
Добкин покачал головой.
Хоснер предложил ему сигарету:
— Позволь кое-что тебе рассказать. — Он откинулся на земляной вал. — Во время осады Милана в двенадцатом веке жители засыпали песок в мешки из-под зерна и укрепляли ими стены. Руководивший осадой германский император Барбаросса решил, что в мешках зерно, и очень огорчился. В городе уже начинался голод, но Барбаросса об этом не знал и отступил от Милана. Через несколько лет Барбаросса осадил другой итальянский город, Алессандрию. Одного человека, выведшего на луг корову, захватили люди императора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61