— Кроме того, я не хочу, чтобы все это горючее оставалось в крыльях. Одна трассирующая пуля может поджечь его и изжарить вас обоих в кабине.
Беккер знал, что слова Хоснера не лишены смысла. Но их с Каном работа тоже не была бессмысленной. Каждая проблема имеет несколько возможных решений.
— Послушай, — сказал он, — мы постараемся наладить силовую установку, ведь прием на радиопередатчике плохой. Ты возьмешь столько горючего, сколько тебе надо. Мне кажется, там осталось больше, чем мы думаем. Нужное количество горючего можно перелить в резервуары, а остальное оставить в крыльях. Согласен?
Хоснер улыбнулся:
— Когда мы были в полете, ты требовал полного подчинения и получал его от меня и от всех остальных без каких-либо споров и компромиссов. Ты был капитаном. Теперь, на земле, я командир. Почему же я не могу требовать того же?
Беккер покачал головой:
— В полете все по-другому. Это техническая сторона дела. Здесь же все субъективно. Есть возможность для обсуждения.
— Чепуха. — Хоснер глянул вверх на «конкорд». Белая краска на его корпусе отливала желтизной в лучах восходящего солнца. — Окончательное решение я приму позже. Тем временем начнем делать «коктейль Молотова» из горючего. Пока.
Он повернулся и ушел.
* * *
Под поврежденной хвостовой частью самолета прямо на земле сидел министр иностранных дел с двумя своими молодыми помощниками Шимоном Пеледом и Эсфирью Аронсон. Здесь находились двое делегатов, Яков Сапир, член левого крыла кнессета, до которого Хоснеру не было дела, и Мириам Бернштейн, до которой Хоснеру дело было.
Хоснер видел, что они прервали работу и занялись оживленными парламентскими дебатами. Он направился прямо к ним.
Министр иностранных дел посмотрел на него снизу вверх. Сначала он, казалось, удивился, увидев Хоснера. Потом кивнул своим мыслям. Он правильно догадался, что Добкин и Берг потерпели неудачу в попытке призвать Хоснера к порядку. Политик быстро оценил ситуацию и встал на ноги, чтобы поздороваться:
— Я не успел как следует поблагодарить вас за вашу роль в ночном бою.
Хоснер кивнул:
— Благодарю, господин министр. — Он посмотрел на тех четверых, которые, сидя в пыли, пытались не замечать его. — Прошу прощения, но у меня не было времени сегодня утром, чтобы засвидетельствовать вам мое почтение.
— Все в порядке. Мы были бы рады получить какие-нибудь указания.
— Вот что я думаю, господин министр, нужно собрать весь разбросанный багаж, который выпал при посадке самолета. Кое-что валяется на склоне холма, поэтому будьте осторожны за пределами линии обороны. Вытряхните все из сумок и чемоданов и рассортируйте вещи. Отнесите сумки, чемоданы и одежду тем, кто находится на оборонительной линии. Они заполнят сумки землей и глиной, чтобы укрепить вал. Одежду набьют песком и тряпками и сделают манекены. Мне хотелось бы, чтобы эта работа была выполнена как следует. Когда сгустятся сумерки, манекены расставят на позициях. Оставьте кое-какую одежду для перевязок и сделайте список всего, что может быть полезным из найденного, например, алкоголь, продукты, лекарства и прочее. — Он помолчал, потом тихо проговорил: — Я хочу также, чтобы вы поискали среди лекарств такие, что приведут к быстрой и безболезненной смерти в случае передозировки. Но храните это в тайне. — И громко спросил: — Все ясно?
Министр иностранных дел кивнул:
— Конечно. Мы начнем, как только закроем заседание.
Хоснер едва заметно покачал головой.
— Ну, хорошо, наверное, мы закончим совещание прямо сейчас, — спохватился министр и повернулся к группе своих сотрудников, которые продолжали сидеть. — Кто за то, чтобы закрыть заседание, скажите «да».
Несколько голосов что-то промямлили в ответ. Люди с неохотой медленно поднялись с земли и разошлись, но Мириам Бернштейн осталась на месте.
Хоснер повернулся и пошел в противоположном направлении. Бернштейн догнала его:
— Ты сейчас унизил прекрасного человека.
Он не ответил.
— Ты меня слушаешь, черт побери?
Хоснер остановился, но не повернул головы.
— Любой, кто собирается играть со мной в какие-то игры, сам себя подвергает унижениям, если не чему-то похуже. И у меня нет ни времени, ни терпения для твоих лекций, Мириам.
Она встала перед ним, глядя ему в лицо, и заговорила совсем тихо:
— Что с тобой происходит, Яков? Я не могу поверить, что ты так ведешь себя.
Он вплотную подошел к Мириам и заглянул ей в глаза. В них закипали слезы, но неизвестно, были ли то слезы печали или гнева. Никогда Хоснер не мог распознать, что на самом деле таилось в ее глазах, и это больно задевало его. Иногда она казалась роботом, запрограммированным на произнесение проповедей о миролюбии и примирении. Но он все-таки подозревал, что Мириам Бернштейн — это женщина из плоти и крови, что в ней есть страсть. Настоящая страсть.
Хоснер понял это, когда они сидели вместе в «конкорде». Но тогда ему пришлось туго, а она проявила сочувствие. Мириам одна из тех женщин, которые отзывчивы к тем, кто нуждается в поддержке. Сила и самоуверенность в мужчине отталкивают ее. Яков предполагал, что это каким-то образом связано с черными мундирами из ее детских воспоминаний. Боже, он никогда не поймет евреев, побывавших в лагерях. Он мог понять нахальных, задиристых сабра, хотя не был одним из них. Небольшая группа людей, к которым он причислял себя, таяла год от года. Хоснер никогда не чувствовал себя дома в этом новом Израиле. Никогда ему не было легко с евреями, пережившими концлагерь, с такими, как Мириам Бернштейн.
Взгляд его опустился на ее руку с вытатуированным номером. Многие избавились от этих номеров с помощью пластической хирургии. Цифры на руке Мириам были более бледными и менее четкими, чем обычно. Результат роста. Номер нанесли на ручку ребенка.
— Ты не собираешься отвечать мне?
— Что? Ах да. Что со мной происходит? Хорошо, я скажу тебе, Мириам. Несколько минут назад генерал Добкин и мистер Берг чуть не поставили меня к стенке. — Он поднял руку, останавливая Мириам, затем продолжал: — Пойми меня правильно. Я на них не сержусь. Я согласен с мыслью, которая привела их к такому выводу. Только не согласен с ними в выборе жертвы. Знаешь, они воспринимают происходящее гораздо четче, чем все остальные. Знают, что следует делать в таких обстоятельствах. Могу заверить тебя, Мириам, что, если эта ситуация продлится еще сорок восемь часов, все вы станете требовать казни тех, кто ворует запасы продовольствия, симулянтов, предателей и тех, кто засыпает на посту. Но мы не можем позволить себе роскошь дожидаться консенсуса. То, что сегодня кажется тебе грубостью, завтра будет казаться снисходительностью.
Она отерла слезу и покачала головой:
— У тебя совсем нет веры в человечество. Большинство из нас совсем не такие. Я скорее умру, чем проголосую за чью-нибудь казнь.
— Ты умрешь, если будешь придерживаться такой позиции. И мне непонятно, как может придерживаться таких взглядов человек, видевший то, что видела ты.
— Я сказала, люди в большинстве своем хорошие. А отыскать несколько фашистов можно везде и всегда.
— На самом деле ты имеешь в виду, что во всех нас есть немного от фашистов. И эта часть тебя станет доминировать, когда дело обернется плохо. Я же призываю эту часть себя, чтобы выжить. Призываю сознательно и по своей воле. Зверя. Темную сторону. — Он посмотрел на Мириам. Та была бледна. — Знаешь, для женщины, проводящей так много времени с генералом ВВС, ты удивительно миролюбива...
Она бросила на него быстрый взгляд. Краска окрасила бледные щеки.
— Ты...
Мириам повернулась и быстро пошла прочь.
16
Хоснер сидел с Брином и Наоми Хабер на их огневой позиции. Посматривал вниз на восточный склон, покуривал сигарету и разговаривал с молодыми людьми.
— Ты научил ее пользоваться оптическим прицелом и стрелять из винтовки? — спросил он Брина.
Тот пожал плечами:
— Она не хочет учиться.
Хоснер обратился к девушке:
— Почему?
Она отряхнула пыль со своего голубого комбинезона:
— Я никого не могу убить. Я быстро бегаю, вот и вызвалась быть связной.
Неожиданно появился Добкин. Хоснер быстро глянул на него и стал искать винтовку, но под руку ему ничего не попалось. Брин тоже насторожился.
Добкин, казалось, забыл инцидент в самолете. Он кивнул и сел на землю. Какое-то время все молчали.
Хоснер повернулся и показал на вершину плоской возвышенности на юго-западе:
— Что там такое?
Добкин посмотрел в указанном направлении. Утренние тени лежали на бурой земле. Над разбросанными там и тут болотами вились клубы тумана.
— Греческий амфитеатр. Построен Александром Великим. Когда он захватил Вавилон в 323 году до нашей эры, этот город уже считался древним и обреченным на гибель. Он попытался оживить его, но дни Вавилона были сочтены. Ты знал это?
— Нет. — Хоснер закурил сигарету, прикурив от предыдущей.
— Скоро они пришлют парламентеров, — сказал Добкин.
— Кто? Греки?
Добкин позволил себе улыбнуться:
— С греками я бы смог провести переговоры. Вот насчет арабов — сомневаюсь.
Хоснер улыбнулся в ответ. Недавнее напряжение почти полностью исчезло.
— Может быть, они и придут. — Он повернулся к Брину и Наоми Хабер. — Почему бы вам не передохнуть в тенечке?
Наоми встала. Брин поколебался, но тоже поднялся. Взял свою «М-14» и пошел вслед за девушкой.
Когда они отошли достаточно далеко, Добкин заговорил:
— Никаких «может быть» на этот счет. Они не попытаются повторить атаку днем, но и не захотят дожидаться темноты, чтобы изменить ситуацию.
— Ты прав, — согласился Хоснер.
— Что мы им скажем?
Хоснер взглянул на него:
— Ты со мной?
Добкин заколебался:
— Я... министр иностранных дел и Берг выше нас по рангу.
— Это мы как-нибудь урегулируем.
Добкин сменил тему:
— Сегодня вечером я отправлюсь туда, откуда не возвращаются.
— Я знаю.
— Шансов мало. Я иду только для того, чтобы люди сохранили надежду и не пали духом.
— Поэтому я тебя и посылаю. Немногие решились бы на такое, зная, что исход практически предрешен. Я тоже считаю, что шансов нет. Ты прав, генерал. — Хоснер посмотрел на него. — Так, значит, ты со мной?
— Какая разница, — пожал плечами Добкин. — У тебя в руках все карты. Политики запуганы. А у твоих людей пять из шести автоматов.
— Я просто хочу знать для самого себя. — Он показал на юг. — А кстати, что там?
— У меня нет ни малейшего желания идти у тебя на поводу. Скажем лучше, что я придерживаюсь нейтралитета. — Добкин посмотрел туда, куда показывал Хоснер. — Это, должно быть, гора Каср. На другой стороне проводятся раскопки дворца Навуходоносора и Висячих садов. Рядом находятся Ворота Иштар, музей и гостиница. — Генерал помолчал. — Рассчитываю увидеть все эти места сегодня вечером.
— Рад слышать это.
Оба замолчали. Вдруг Хоснер насторожился. Он показал рукой на юго-восток в направлении Евфрата:
— Не дым ли там? Похоже, среди развалин деревенька.
Добкин кивнул, не глядя:
— Да. Деревня Квейриш.
— А вдруг жители смогут нам помочь?
— Я бы не рассчитывал. Это крестьяне. У них нет связи с внешним миром. Кроме того, я уверен, ашбалы контролируют это место.
Хоснер уже разглядел убогие глинобитные хижины, прилепившиеся одна к другой, как пытавшиеся выжить средневековые итальянские деревушки ютились когда-то в руинах древних римских городов. Все здесь представляло собой богатую поучительными и любопытными контрастами картину. Заплаты пустынь и болот на востоке, Тигр и возвышающиеся вдали громады гор. На западном берегу Евфрата бесконечные болотистые равнины, уходящие за горизонт; сейчас они влажные, но скоро под лучами жаркого солнца высохнут, покроются трещинами и станут похожими на головоломку. И несколько финиковых пальм на обоих берегах Евфрата.
На переднем плане, вокруг холма, на котором они находились, Хоснер видел кирпичи и гальку, небольшие возвышенности и болотца. Здесь проходили низкие гребни ровных городских стен, отмеченные то тут, то там более высокими выступами сторожевых башен. Ветер, вода, песок и налаженный крестьянами на протяжении тысячелетий вывоз кирпичей — все вместе привело к уничтожению того, что было когда-то чудом среди городов мира.
Хоснер знал, что такие свидетельства разрухи и упадка встречались в Месопотамии повсеместно. Крупнейшие и богатейшие города древнего мира тысячами лежали в забвении, покрытые песком и пылью. Странное ощущение пустоты заполнило его, когда он смотрел на долину Евфрата. Плоские голые пространства, залитые жидкой грязью, пересекались легендарными, давно заброшенными ирригационными каналами. Бурная жизнь, которая когда-то кипела здесь, казалось, покинула эти места. Странный и какой-то недоброжелательный уголок мира. Место, где много лет тому назад возводились грандиозные храмы богам, о которых уже никто не помнил, и строились дворцы для бесследно исчезнувших царей и царств.
Хоснеру чудилось, что тишина здешних мест нарушается призрачным громыханием вавилонских повозок, громом вражеского наступления и торжествующими криками завоевателей. Богатый Вавилон. В Ветхом и Новом Заветах символ человеческой гордыни, чувственности и греха. Для современных евреев и христиан его полный крах стал символом свершившегося библейского пророчества.
Хоснер знал, что должен быть какой-то смысл в простиравшемся перед ним запустении. Но вероятнее всего, смысл заключался именно в отсутствии всякого смысла. Песок. Пыль. Смерть.
Почему Риш забросил их сюда? Вавилонский плен? Хоснер представлял это себе именно так. А может, все не так уж и мелодраматично. Наверное, место это очень подходит для его целей, да и лагерь палестинцев рядом. Но их лагерь в сотне километров, в пустыне. Что ж, значит, вавилонский плен. В библиотеках мира хранятся тысячи книг о Вавилоне, и когда они будут вновь изучены и перечитаны, где-нибудь появится сноска со звездочкой с упоминанием о «любопытном инциденте со сверхзвуковым самолетом „конкорд“ и...»
Хоснер затушил сигарету и не стал выбрасывать окурок.
— Вот и они, — тихо произнес он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61