— Он поднялся на насыпь. — Если вам вдвоем не удалось установить связь по радиопередатчику, используя батареи, то не думаю, будто генератор что-то изменит.
Кан ничего не ответил.
Хоснер стал прохаживаться по насыпи. Оглянулся на нос самолета:
— Техники по натуре своей плохие работники. Если что-то сломалось, вы непременно хотите это починить. Ты зациклился на проклятом вспомогательном силовом блоке, Кан, но ума не приложу, какой нам от него толк.
Кан покраснел, но промолчал.
Хоснер сделал еще несколько шагов и крикнул через плечо:
— Радиопередатчик — вот быстрый способ убраться отсюда, но вы, кажется, и не прикоснулись к нему. — Он вспрыгнул на крыло.
Добкин и Берг стояли за спиной Якова и тихо разговаривали с Каном.
В пассажирском салоне было жарко, как в печке, и Хоснер, несмотря на то что обходился без воды, начал потеть. До кабины доносился шум с места разборки хвостового отсека. Проходя мимо, Хоснер заметил, что он был почти полностью разломан. Горел указатель числа Маха, указывая на то, что Беккер пользовался аварийной энергией. Еще можно было прочесть «0.00», и это почему-то вызвало досаду. Какой бравый французский инженер подсоединил пассажирский махметр к аварийному источнику питания? Зачем пассажирам знать, с какой скоростью они летят во время аварийной ситуации? Хоснеру пришло в голову, что пассажиры «ноль первого», должно быть, наблюдали за тем, как гаснет скорость после взрыва.
Хоснер почувствовал запах из кабины пилотов до того, как добрался до нее. Заглянул внутрь. Гесс все еще сидел, навалившись на пульт управления, но его тело уже охватило трупное окоченение, оно сдвинулось и выглядело очень неестественно. Горячий ветер дул в разбитое ветровое стекло. Беккер с наушниками на голове сидел у радиопередатчика.
Хоснер вошел и громко сказал:
— Его нужно вынести отсюда.
Беккер снял наушники:
— Он мой подчиненный и останется здесь, пока его не будут готовы похоронить.
Хоснер не знал, что у Беккера на уме, и не хотел даже пытаться переубеждать его. Какая разница, где хранить тело? Может, для остальных будет лучше, если они не будут видеть погибшего. Если только этот чертов раввин не...
Левин оставался для него загадкой. Все религиозные люди казались Хоснеру загадочными. Они не летали самолетами компании «Эль-Аль», не ели ящериц, даже если умирали от голода не хоронили усопших в субботу. Короче говоря, не сочетались с двадцатым веком. Они позволяли людям вроде Хоснера нарушать Священный закон, поэтому по субботам в их домах текла вода, работали радары, делались хирургические операции. Левин представляет собой лишь одну из разновидностей Мириам Бернштейн, решил Хоснер. Они уверены, что находятся на пути к раю, а Хоснера тренировали для попадания в ад. Ему пришло на ум, что он или делает очень проницательные наблюдения, или становится параноиком. Но как же тут не станешь деспотом?
— Я спросил, хотите ли вы лично поискать сигналы по радиопередатчику? — сказал Беккер.
— Что? Нет. Не хочу. Вы что-нибудь слышали? Пытались передавать?
— Как я уже говорил, в дневное время передавать очень трудно.
— Верно. Может быть, нам больше повезет сегодня вечером.
— Нет, не повезет.
— Почему?
— Я получил одно сообщение.
Хоснер подошел поближе.
— От кого?
— От парня по имени Ахмед Риш. Еще раньше, до того как он пролетал на самолете. Он надеется, что Яков Хоснер понимает, сколько жизней поставлено на кон, и все в таком роде. Сделал мне также комплимент по поводу моего знания летного дела. Приятный парнишка. — Беккер позволил себе засмеяться. — Он сказал также, что вернется в сумерки покружить над нами и заглушит мой радиопередатчик, если мы не сдадимся.
— Сукин сын!
— Он, конечно, горазд на сюрпризы. Все плохо. — Беккер выключил передатчик. — Его нельзя сбить?
Хоснер вытер потную шею.
— На какой высоте ему нужно лететь, чтобы глушить вас?
— На любой, на какой он захочет. У него хватает мощности, и мы у него на виду при чистом небе.
— Тогда мы не сможем подстрелить его, если только у вас на борту нет ракеты, которую вы прячете.
Беккер встал и расправил пропитанную потом одежду:
— Кстати, мне нужно, чтобы кто-то дал распоряжения насчет того, что снимается с этого самолета. Совсем недавно пара ваших людей попыталась забрать чертову проволоку, которая соединяет передатчик с батареями.
Хоснер кивнул:
— Хорошо. — Он видел, что лицо у Беккера пожелтело, а губы потрескались. — Попейте воды.
Беккер пошел к двери:
— Думаю, надо пойти выкопать могилу.
Хоснер уставился на радиопередатчик и через несколько минут тоже покинул кабину.
* * *
Он не хотел встречаться с Мириам, но это было неизбежно. Она стояла на крыле с другими мужчинами и женщинами из миротворческой делегации. Яков заметил, как группируются схожие между собой люди. Они не смешивались с более молодыми помощниками или с членами экипажа.
Все направлялись к хвостовому отсеку, чтобы помочь в работе. Руки Мириам были обмотаны тряпками, чтобы можно было брать зазубренный металл. Вся в поту и пыли, женщина медленно шла по невыносимо горячему крылу, в то время как остальные шагали по фюзеляжу. Она стояла, широко расставив ноги, чтобы удержаться на наклонном крыле.
— Все думают, что ты настоящий герой.
— Я и есть герой.
— Да, все так. Но никто на самом деле не любит героев. Героев опасаются и ненавидят. Тебе это известно?
— Конечно.
— А как ты искупишь грех за то, что проглядел ту бомбу в хвостовом отсеке, заложенную год назад во Франции? — укорила она. — Можешь ли ты после этого быть членом человеческого сообщества?
— В твоих устах звучит почти как приглашение.
Он помолчал.
— Что еще сказал Риш?
— Просто хотел вспомнить старые добрые времена в Рамле.
— Мы имеем право знать.
— Не начинай снова.
— Какие условия он предложил?
— Ты считаешь возможным при каких-то обстоятельствах сдаться?
Она заколебалась:
— Только чтобы спасти жизни людей.
— Наши драгоценные жизни не стоят национального унижения.
Мириам покачала головой:
— И что привлекательного я в тебе нашла? Ты просто отвратителен.
— Разве ты не хотела бы укротить дикого зверя, Мириам? Разве ты не благодетельница?
Он вспомнил ее теплоту в самолете, когда женщина подумала, что ему кто-то нужен.
Мириам выглядела смущенной:
— Ты играешь со мной?
Яков вынул окурок и долго смотрел на него. Мириам вдруг показалась ему такой беззащитной. Он посмотрел вверх:
— Послушай, Берг на тебя жалуется. Говорит, ты подрываешь моральные устои. Поэтому успокойся и держи свое мнение при себе, пока снова не окажешься на подмостках кнессета. Я говорю серьезно, Мириам. Если он решит обвинить тебя в том, что ты вносишь разлад, я не смогу помочь тебе.
Мириам посмотрела на него, но прошло некоторое время, пока осознала. Она все еще размышляла о том, что было сказано раньше, и вдруг вспыхнула:
— Что? Что еще за обвинение, будто я вношу разлад? Я не позволю, чтобы меня запугивали таким образом. Здесь у нас все-таки демократия, черт побери!
— Здесь Вавилон. Место, где царит закон мести — око за око, зуб за зуб; и был он сформулирован Хаммурапи задолго до того, как нам дал его Моисей. Наши истоки грубы и жестоки, и для этого были причины — тот мир был жестоким. Затем мы стали профессиональными пацифистами, и смотри, что теперь с нами. Мы растим молодых людей, которые снова вырастают бойцами по истечении всех этих веков. Нам могут не нравиться их манеры, но им нет до этого дела. Им не слишком нравятся наши европейские корни и все, что с ними связано. Если бы мои родители остались в Европе, их тоже загнали бы в фургоны, как твоих. Такие уж они были. Ашер Авидар был проклятым дураком — но знаешь ли, мне нравятся такие дураки. А вот такие люди, как ты, меня до смерти боятся.
Мириам задрожала от негодования, голос у нее стал прерывистым:
— Если... если бы твои родители остались в Европе, ты вырос бы нацистом. Те распознали бы в тебе одного из своих.
Хоснер ударил ее по щеке. Мириам упала и прокатилась по крылу несколько метров, пока не остановилась, и осталась лежать там, хотя раскаленный металл обжигал голые ноги. Ей не хотелось вставать, хотя силы сделать это еще оставались.
Хоснер подошел и поставил ее на ноги. Работавшие на хвостовом отсеке откровенно таращили на них глаза.
Хоснер обнял женщину и прижал ее лицо к своему:
— Мы никогда не справимся, если будем пинать друг друга, Мириам. — Он посмотрел на нее и увидел, как слезы бегут по щекам. — Прости.
Мириам с неожиданной силой оттолкнула его:
— Иди к черту!
Она занесла кулак, но Хоснер перехватил ее руку за запястье:
— Это в тебе говорит дух, Мириам. А теперь разве тебе не станет легче, если ты подставишь другую щеку? Из тебя еще выйдет боец.
Она высвободилась, пошла по поблескивающему крылу и скрылась за дверью запасного выхода.
20
Хоснер медленно шел по земляной насыпи. Берг поджидал его. Хоснер вздохнул:
— Ну, кто следующий?
— Я чувствую себя твоим адъютантом.
— Да. И моим офицером разведки. Добкин — мой старший помощник. Лейбер — сержант по снабжению. У каждого есть свои обязанности или таковые появятся в ближайшие несколько часов.
— Даже у Мириам Бернштейн? — осмелился спросить Берг.
Хоснер посмотрел на него:
— Да. У нее тоже есть свои обязанности. Она заставляет нас быть честными. Напоминает нам, что мы цивилизованные люди.
— Я бы предпочел, чтобы мне сейчас об этом не напоминали. Все равно она лишь любитель по части пробуждения чувства вины. А с тобой хочет поговорить профессионал. Вот кто следующий.
— Раввин?
— Раввин. Затем, я думаю, тебе следует переговорить с Макклюром и с Ричардсоном. Как твой офицер разведки, я полагаю, здесь кроется что-то не совсем кошерное.
— Что именно?
— Я не уверен. В любом случае, как твой адъютант, я думаю, они — единственные иностранцы среди нас — могли бы оказать какую-то моральную поддержку. На их месте я бы уже давно предпринял прогулку.
— Макклюр тверд, как скала. Ричардсон немного трусоват. Так мне кажется. Я поговорю с ними. Что-нибудь еще?
— Ничего, о чем стоило бы поразмышлять, если только ты не хочешь устроить голосование насчет капитуляции на условиях Риша. Дело идет к вечеру.
Хоснер улыбнулся:
— Устроим голосование утром.
Берг кивнул:
— Да. Утро вечера мудренее.
— Где Добкин?
— Последний раз, когда я его видел, он давал урок по строительству бруствера. Траншеи, окопы и парапеты.
— Это курс по повышению квалификации?
— Думаю, да. А последний экзамен сегодня вечером.
— Скажи ему, что до наступления темноты я тоже хочу получить урок по владению оружием. Хочу, чтобы тренировалось как можно больше людей. Когда солдат падает, кто-то должен подхватить его оружие.
— Хорошо. Если я тебе понадоблюсь, буду в пастушьей хижине. Обещал тем двум стюардессам, что проведу несколько часов на дежурстве.
— Если здесь у нас дело пойдет плохо, мы позаботимся о них.
— Смотри, чтобы у них было все необходимое.
— Само собой.
* * *
Хоснер застал раввина Левина за разговором с Беккером. Беккер копал могилу на небольшом пригорке с видом на Евфрат.
Хоснер остановился в нескольких метрах, пока раввин не заметил его.
Левин что-то сказал Беккеру, потом направился к Хоснеру:
— Яков Хоснер, Вавилонский лев. Вы видели своего тезку во время прогулки к Воротам Иштар?
— Что я могу сделать для вас?
— Можете начать с того, какие условия поставил вам Риш.
— Какая разница? Мы их не примем.
— Вы не примете, я не приму и большинство людей не примут. Но есть такие, кто хотел бы их принять. Закон учит нас, что каждый человек должен принять свое собственное решение, касающееся его судьбы в подобных ситуациях.
— Не помню, чтобы в Библии или в Талмуде мне встречалось что-то подобное. Думаю, вы составляете эти законы по мере надобности.
Левин засмеялся:
— Вас не обманешь, Яков Хоснер. Но я расскажу вам, что говорит Закон. Он говорит, что самоубийство — грех.
— Вот как?
— Вам следовало бы лучше знать. Здесь есть человек шесть молодых переводчиков и секретарей — две девушки и четверо юношей. Мне кажется, они члены Лиги Защиты Масада.
— Ну и?
— И они обсуждают возможность последовать решению, принятому когда-то на Масаде, если мы не сможем продержаться. Я этого не хочу и полагаю, вы тоже не хотите. — Он жестко посмотрел на Хоснера.
Хоснер вытер потную шею. Ветер взбивал облачка пыли на вершине холма. Грязевая равнина простиралась до бесконечности на дальнем берегу Евфрата. Когда-то и здесь росли деревья и колосились поля пшеницы, но тогда, вероятно, еще можно было увидеть Вавилон, приближаясь к нему с караваном от Западной пустыни по древней дамасской дороге. Так и евреи пришли в место своего пленения через пышущие жаром пустыни Сирии. Потом они, должно быть, увидели издалека обработанные поля на плодородной равнине, совсем не такие, какими они предстали перед Хоснером с борта «конкорда-02»; те поля показались евреям приветливыми, даже если они знали, что это будет местом их рабства. А жители Вавилона стояли, наверное, в своих полях и на городских стенах, глядя, как приближается их великая армия с израильтянами в цепях и с повозками, нагруженными серебром и золотом из сокровищниц Иерусалима.
— Итак?
Хоснер посмотрел на рабби и заговорил тихо и медленно:
— Рабство... лагеря... погромы... Вам нужны теплые человеческие тела, чтобы творить над ними жестокие бесчинства... Я хочу сказать, что когда сопротивление становится физически невозможным... то вы просто кончаете с этим, черт побери. Вы не сдаетесь унижению, грабежу и убийству. Вы кончаете с этим, прежде чем они...
— Бог решает, кому умереть, а кому нет! Не человек. Не Яков Хоснер. У нас нет морального права покончить с нашими жизнями. Я расскажу вам кое-что о Масаде. Это была немыслимая храбрость, но не все там хотели совершить самоубийство. Были и такие, кого забили родственники еще до массового самоубийства. Это уже убийство. И я думаю, именно такое произойдет здесь, если те горячие головы потеряют контроль над собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61