* * *
Со стороны дороги по склону холма поднималась группа из пяти человек. Шедший впереди держал белый флаг.
Хабер и Брин, находившиеся неподалеку, поспешили вернуться на место. Брин сменил ночной прицел на дневной десятикратного увеличения и наблюдал за приближением парламентеров:
— Не думаю, что Риш среди них.
Брин протянул винтовку Хоснеру, который встал на колени и тоже посмотрел в прицел. Потом опустил винтовку и покачал головой:
— Он нам не доверяет. Думает, мы не станем принимать во внимание белый флаг. Это меня чертовски злит. А вас, генерал?
Добкин кивнул:
— Свидетельствует об отсутствии доверия с его стороны. — Он задумался на мгновение. — Риш действительно не понимает нас, и это меня тревожит и даже пугает.
Хоснер встал и повернулся к Наоми Хабер и Брину:
— Передайте всем, чтобы не открывали огонь. Я хочу, чтобы никого не было видно. Никто не должен покидать позиции, Натан. Если кто-нибудь попытается, остановите его. — Он отряхнул пыль с одежды. — Генерал, вы будете сопровождать меня?
— Разумеется. — Добкин тоже встал и одернул мундир. — Знаешь, любопытно получается. Теперь они желают разговаривать. Именно этого мы хотели в Нью-Йорке... и на «конкорде». А сейчас я сомневаюсь, что хочу говорить с ними.
— Согласен, — сказал Хоснер. — Но я уверен, что у нас найдется много любителей поговорить. Не доверяю я этой компании, Бен. Они профессиональные миротворцы. Заранее настроены видеть хорошую сторону любого предложения. Да будь они прокляты, эти миротворцы, из-за них каждая следующая война еще тяжелее, чем предыдущая.
Добкин засмеялся:
— Аминь. Генералы должны вести мирные переговоры, а миротворцы командовать армиями. — И заговорил серьезно: — Сейчас мы несправедливы по отношению к делегации. Не все они такие; некоторые — большинство из них — умеют торговаться. Они реалисты в такой же степени, как и мы.
Хоснер начал спускаться по склону:
— Сомневаюсь. Пойдем вперед, пока на нас не навалится дюжина профессиональных переговорщиков.
На некоторое время они потеряли арабов из виду, так как те спустились в глубокую лощину. В ста метрах вниз по склону они заметили белый флаг, а затем и самих парламентеров. Те были вооружены и шли быстро. Хоснер заколебался на мгновение, потом помахал белым носовым платком и окликнул парламентеров по-арабски. Арабы увидели его и ответили. Обе группы медленно сближались. Арабы остановились на выступе склона.
Хоснер быстро подошел к ним и встал очень близко, как принято у арабов, к тому, кто возглавлял группу.
— Где Риш? Я буду говорить только с Ришем.
Человек посмотрел на него долгим взглядом. Черные глаза горели ненавистью и презрением. Ему явно не нравилось это поручение. Он заговорил тихо и медленно:
— Я Салем Хаммади, заместитель Ахмеда Риша. Он заверяет вас в своем почтении и предлагает немедленную капитуляцию.
Хоснер смотрел на незнакомца. В отличие от Риша Хаммади никогда не попадал в плен, и на него не было ни досье, ни психологического портрета. Отсутствовал даже достаточно полный перечень операций, в которых он участвовал. Все, что знал о нем Хоснер, так это то, что Хаммади был палестинским сиротой, а затем возглавил программу ашбалов для различных палестинских организаций. Достоинства? Моральные устои? Честь? Трудно сказать. Нельзя рассчитывать даже на глубокое религиозное воспитание, которое формирует большинство арабов. Человек, стоявший менее чем в метре от Хоснера, был небольшого роста, но пропорционально сложен и явно уделял больше внимания личной гигиене, чем те террористы из Рамлы, с которыми сталкивался Хоснер.
Он придвинулся к арабу еще ближе:
— Где Риш? Я требую разговора с ним.
Хаммади медленно кивнул:
— Ты Яков Хоснер.
— Да.
— Пойдешь ли ты за мной?
— Могу и пойти.
Хаммади колебался:
— У тебя будут мои личные гарантии.
— В самом деле?
Хаммади закусил губу, сдерживая всевозрастающее нетерпение.
— Мое слово. — Он помолчал. — Поверь, переговоры пойдут на пользу всем. Это вовсе не ловушка для Якова Хоснера. Мы могли бы уничтожить тебя прямо здесь и сейчас. Кроме того, ты не так уж и важен.
— А вот Риш, похоже, считал иначе. Даже обещал убить меня.
Салем Хаммади отсутствующе смотрел в пространство:
— Он отказывается от своего обета.
Хоснер обернулся и помахал Брину, который смотрел в прицел своей винтовки. Брин утвердительно махнул. Хоснер видел, как из-за только что укрепленных с помощью земли и багажа оборонительных валов украдкой выглядывают осажденные.
Кое-какие вещи выделялись на сером фоне пестрыми пятнами Нужно проследить, чтобы все было присыпано слоем пыли.
Хоснер снова повернулся к Хаммади. Араб заметил, как блеснуло стекло оптического прицела, и постарался запомнить позицию снайпера. Проходя мимо Хаммади, Хоснер нарочно подтолкнул его:
— Ладно, пошли. У меня много дел.
* * *
Группа двинулась вниз, затем повернула параллельно гребню холма, который Добкин считал внутренней городской стеной. Хоснер заметил место, где заднее колесо повредило ее; казалось, что это случилось сто лет тому назад. Они повернули на юг и направились к самым большим руинам. Раскопки развалин древнего города едва начались. Требовалось немало воображения, чтобы представить, каким он был раньше: молодые девушки с позванивающими браслетами, воины, многоцветные базары, религиозные процессии и знаменитые вавилонские астрологи, за несколько медных монет записывающие гороскопы на влажных глиняных табличках.
Впрочем, Хоснер, как и всякий житель Ближнего Востока, привык к раскопкам. Он мог увидеть здесь все и даже более того. Умел почти чувствовать присутствие духов прошлого, когда они наталкивались на него на людных улицах. Звон в ушах, казалось, превращался в едва различимые голоса, говорящие на древнем семитском языке. Потом прорывалось слово или обрывок фразы на древнееврейском. Яков вдруг почувствовал, что как раз там, где сейчас идет он, шел когда-то еврей, разговаривая со своей женой. С ними были дети. Семья куда-то направлялась. К Воротам Иштар. Прочь из города. Они оставляли Вавилон, чтобы избежать плена, в поисках лучшей доли.
Хаммади что-то сказал, и Хоснер вдруг заметил, что они уже прошли довольно большое расстояние. Он огляделся. Здесь раскопки продвинулись дальше. Хаммади разговаривал с Добкиным, который осыпал его вопросами по поводу руин. Хаммади, не вполне уверенный, что знает правильные ответы, в конце концов попросил генерала замолчать.
Хоснер знал кое-что об истории Вавилона, хотя сам город был ему незнаком. Вавилон оставался для него именем, символом, концепцией, состоянием ума. Яков едва ли мог представить себе, что Вавилон существовал когда-то в виде строений из кирпича и известкового раствора. А вот Добкина это интересовало. Хоснера же если к чему и тянуло, то к вещам более долговечным. А что может быть долговечнее, чем полное уничтожение и разрушение? Это и делало Вавилон живым символом. Город вошел в историю потому, что пал в свое время в соответствии с предсказанием.
Вавилон умер так, как умирают города, и пыль непрестанно заносила его на протяжении веков, скрывая под своим покровом. Современные археологи с трудом обнаружили это место, и даже местные легенды, хранящие воспоминания о месторасположении других погребенных городов, перестали упоминать Вавилон, настолько полным и окончательным оказалось запустение.
А теперь начались раскопки, как повсюду в Израиле и других районах Ближнего Востока. Каждый раскапываемый холм хранил свидетельства не только тленности результатов человеческого труда, но и такой людской странности, как стремление к саморазрушению. В глазах Хоснера ассоциации с Вавилоном, по которому теперь снова идут евреи, были смехотворны и печальны. То, что они прибыли сюда на сверхзвуковом лайнере, не являлось чем-то существенным. Главное — они находились здесь против своей воли. Суть человека не претерпела больших изменений за тысячи лет. Изменились лишь внешние признаки.
Дойдя до того места, где находился греческий амфитеатр, небольшая группа повернула к Евфрату и двинулась по козьей тропе. Тощий осел щипал вездесущие, белые, как соль, пучки колючек. Легкий ветерок шелестел желто-зелеными листьями одинокой финиковой пальмы. Жара становилась все более гнетущей. Хоснер вспомнил, что на холме запасов питья осталось меньше чем на двадцать четыре часа. Еду можно растянуть на больший срок. Секции алюминиевой обшивки самолета были превращены в резервуары для сбора дождевой воды, но дождь казался здесь таким же нереальным, как снег.
Они шли молча. Добкин проявлял к дороге и археологический, и военный интерес. Остановились на небольшом гребне. Отсюда Хоснер видел холм, на который приземлился «конкорд», примерно в полутора километрах к северу. Верхушка «конкорда» была едва заметна. Холм, или засыпанная землей и песком цитадель, казался отсюда огромным, и становилось понятно, почему ашбалы решили провести переговоры.
На западе находился Евфрат, примерно на пятьсот метров ниже козьей тропы. Хоснер видел нищую деревушку Квейриш на берегу Евфрата, которую теперь можно было разглядеть гораздо лучше. Это была деревня из глинобитных хижин без побелки и каких-либо украшений. Когда подошли ближе, Хоснер увидел женщин, закутанных до глаз в длинные черные покрывала, и мужчин в длинных рубахах и куфьях. Кто-то тихо наигрывал мелодию на струнном инструменте. Козы с шерстью землистого цвета паслись в кустарнике под надзором людей в длиннополой одежде и развевающихся головных платках, что придавало им совершенно библейский вид. Они занимались таким же трудом и в тех же условиях, что и их предки тысячи лет тому назад. Вся эта сцена, как понял Хоснер, едва ли изменилась за четыре-пять тысячелетий. Только жили здесь теперь мусульмане, а не язычники, они больше не держали свиней в загонах, и Вавилона уже не было. Но так или иначе, а жизнь на Евфрате продолжалась и фактически изменилась гораздо меньше, чем русло беспокойной извилистой реки.
Группа свернула с козьей тропы и начала подниматься по большому холму. Они добрались до ступенек из кирпича и продолжили подъем. Затем вышли на плоскую площадку, выступающую из склона холма. Здесь, на каменном постаменте, стоял Вавилонский лев. О нем ничего не было известно: ни время его создания, ни его назначение, — но, вечно угрожая побежденной жертве, он внушал благоговение.
Хаммади заговорил:
— Здесь мы обыщем вас и завяжем глаза.
Хоснер отрицательно мотнул головой:
— Нет.
Хаммади обратился к Добкину:
— Вы же знаете, это обычная военная процедура, принятая во всем мире, когда неприятеля вводят в расположение своих войск. Тут нет ничего унизительного.
Добкин был вынужден согласиться.
Хоснер неохотно подчинился.
Они разделись и были тщательно обысканы. Снова оделись, и тогда им завязали глаза, а затем медленно провели вверх по оставшимся ступенькам. Площадка оказалась более высокой, вероятно, за счет слоя глиняных кирпичей. Они спустились на ряд ступеней, и в воздухе потянуло прохладой. Повязки сняли, но глаза не сразу привыкли к темноте. Хоснер услышал шепот.
— Я Ахмед Риш, — раздался из тени мягкий голос человека, говорившего на вполне сносном иврите. — Какое знаменательное событие — увидеться с Яковом Хоснером... снова. И какая честь встретиться со знаменитым генералом Добкиным.
Хоснер и Добкин хранили молчание. Оба чувствовали, что в тени вдоль стен затаились и другие мужчины. У разрушенного помещения не было крыши, но солнце стояло слишком низко, чтобы проникнуть сюда. Оба медленно огляделись, так как их глаза уже привыкли к сумраку.
Риш снова заговорил:
— Мы находимся в раскопанных развалинах Южного дворца. Тронный зал, где внук Навуходоносора увидел роковую надпись на стене. Вам, конечно, знакома эта история по книге Даниила.
Молчание.
Из темноты вновь раздался голос Риша:
— Я стою там, где находился царский трон, в нише. Если всмотритесь в темноту, то сможете разглядеть сцену пира — золотая и серебряная посуда, захваченная Навуходоносором, когда он покорил Иерусалим, колеблющееся пламя свечей, появление из тени руки, которая начертала на стене слова о судьбе Вавилона. — Он сделал паузу для пущего эффекта. — Одна из историй, которые больше всего нравятся евреям. Поэтому я и привел вас сюда. Специальная экскурсия.
Хоснер и Добкин не ответили.
Риш продолжал:
— К этому помещению, как выяснилось, примыкала огромная печь. Несомненно, та самая печь, в которую Навуходоносор бросил Сидраха, Месаха и Адвенаго. Бог явил чудо, и они остались в живых. Однако не всегда евреев спасали такие чудеса. — Он замолчал, и темное помещение заполнилось шумом людского дыхания. Риш заговорил тихо, едва слышно: — Вавилон — место бесконечной печали для евреев, но также и место чудес. Чем станет он на сей раз, мистер Хоснер?
Хоснер закурил сигарету:
— Ты был очень красноречив, Ахмед Риш. Я буду краток. Чего ты хочешь?
— Какое безумие — посадить такой огромный самолет на тот холм. Вы все могли погибнуть.
— Чего ты хочешь?
— Извините, забыл спросить, не хотите ли чего-нибудь освежающего. Воды? Еды?
— У нас всего хватает, Риш, — ответил Добкин.
Риш рассмеялся:
— А я думаю, что нет.
Хоснер едва не сорвался. Он терпеть не мог привычку арабов ходить вокруг да около.
— Перейдем к главному. Чего ты хочешь?
Голос Риша стал более жестким:
— Я хочу, чтобы все вы стали моими заложниками, пока я буду вести переговоры с вашим правительством. Хочу избежать дальнейшего кровопролития.
Глаза Хоснера привыкли к слабому освещению. Он мог различить Риша, стоявшего в нише. На нем были простая белая галабия и сандалии. Выглядел он примерно так же, как когда-то в Рамале. Риш был очень высок и не слишком смугл для араба. Хоснер еще тогда подумал, что в его жилах течет черкесская или персидская кровь.
— Прошлой ночью вас здорово потрепали. Вы потеряли человек тридцать убитыми и ранеными, я полагаю.
— Я здесь не для того, чтобы обсуждать рапорты с места событий, мистер Хоснер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61