Затем Ильгет приказали свести кисти рук за спиной, и защелкнули наручники. Так она продолжала стоять, и охранник караулил сзади, держа наготове дубинку. Из квартиры доносились звуки - там двое черных начали обыск, переворачивая все вверх дном. Рычала Нока (скорее всего, забившись под стол).
Где же Пита? Он так и не пришел… Он ничего не сказал ей, уходя.
Все кончено, билось в голове, все кончено. Одна-единственная мысль. Последняя. Ильгет не заметила, как вышли во двор, даже мороза не почувствовала. Машина долго ехала куда-то, и оказалась в конце концов у родных фабричных корпусов. Городок Системы. Охранники - двое - повели ее к зданию из темного кирпича, стоявшему на отшибе. Ильгет никогда не могла понять, что это за здание и для чего оно. Они что-то там отмечали на входе, что-то вводили в электронную систему, о чем-то говорили с таким же охранником в той же черной форме, стоящим у двери. Ильгет ничего не соображала, все еще полностью парализованная, полностью во власти кошмара. Это просто сон, кошмарный сон, вот сейчас она проснется… Да нет, оборвала себя Ильгет, не сон это. Тебя предупреждали, что такое может случиться. Значит что это - уже встреча с сагоном впереди? Уже все?
Арнис каким-то образом, наверное, сможет отследить… они же все время следят за ней.
Идиотка. Ты не должна этого знать. Думать об этом. Арнис работает здесь же, Иволга тоже где-то недалеко. Если появится сагон, всю информацию о них он считает в первую же секунду. Да собственно, тебе сейчас введут наркотик, и ты сама прекрасно все расскажешь…
— К стене. Стоять смирно.
Ильгет стояла лицом к стене, пока охранник отпирал камеру. В подвальном этаже. Камера оказалась очень узкой, маленькой, кровать с серым бельем, проход - и больше ничего. Ильгет вошла, села на кровать. Дверь за ней закрылась. И первым делом, едва только охранник вышел, Ильгет произнесла про себя кодовую фразу.
Это была цитата из Мейлора, собственно - целое маленькое стихотворение.
Ночь кончена.
Луна мертва.
Я в комнате один,
Я сдавлен тишиной.
Я должен снова жить.
Я должен побеждать.
Слепой.
Герой.
Эффект блока был похож на эффект оглушающего удара по голове. Ильгет, казалось, на миг потеряла сознание, а когда вынырнула из этого состояния, в мозгу царил полный сумбур.
Что происходит? Страх остался. Почему меня арестовали? Я… работала на фабрике. Это я помню. Что я сделала плохого? Мы поругались с Питой, это было, да. Но из-за чего именно? Ах да, Пита хотел разводиться. Ну как обычно, непонятно что с ним творится.
Почему-то очень хотелось вспомнить, что случилось, из-за чего она здесь.
Свекровь. Помню. Мама. Школа, подружки, собака. Помню - Ноку помню прекрасно. Университет. Беременность, смерть ребенка. Фабрика. Больше ничего не было. Ничего - абсолютно.
Зачем я здесь, за что?
Дверь открылась.
— Выходи. К стене, руки за спину.
Боже мой, как все страшно-то. Как будто я преступник, убийца, как будто я способна вот сейчас развернуться, дать охраннику по шее и бежать. Ладно… Я думала, что для женщин есть специальная тюрьма, где и охранники - женщины. Да и за что вообще меня - в тюрьму?
Быстро у них, однако…
Ильгет обыскали в каком-то кабинете. Этим занимались две женщины, тоже в обычной черной форме Народной Системы. Крестик с шеи сняли и убрали куда-то. После обыска и занесения в компьютер обычных биографических сведений Ильгет снова повели куда-то по коридору.
Она решила, что обратно в камеру. То ли она читала где-то о таком, то ли слышала. Почему-то думалось, что конечно, ее должны привести на какой-нибудь допрос, ну по крайней мере, объяснить, за что ее арестовали, но это не так сразу произойдет, сначала ее несколько часов, а может, несколько дней подержат в камере…
— Расскажите нам, Эйтлин, как предавать Родину.
Я предала Родину? Может быть - ничего не помню.
За что я здесь вообще?
Операционный стол, ремни - не пошевельнуться, даже голову не повернуть, яркий свет бестеневой лампы - в глаза. Но ведь это не больница, и я здорова, если не считать того, что ничего не помню. Что они со мной хотят сделать?
— Какое задание тебе дал квиринский агент?
Агент? О чем это они? Никаких имен не помню, ничего. Задания? Правда - я ничего не помню.
Затягивают жгут на руке, вводят катетер. Капельница.
— Мы тебе поможем вспомнить.
Лекарство медленно поступает в вену. Тошнотворно, кружится голова.
Как-то очень весело и легко становится. Хочется поделиться, ну в самом деле, что вы ко мне привязались? Я на самом деле не помню ничего. Может быть. Вполне возможно - я ничего не знаю.
— У нее психоблокада.
— Ничего, снимем…
… Вы знаете, так тяжело работать, и ездить так далеко. Но в городе работы сейчас не найти. Автобусы ходят ужасно нерегулярно, на остановке по часу иной раз стоишь, продрогнешь, а сама по себе работа…
— Заткнись!
Удар по щеке отрезвил Ильгет. Она замолчала.
— Отвечай быстро - ты встречалась с человеком, которого ты называла Деллиг?
Деллиг?
— Это герой… моего романа… фантастического.
— Ты встречалась с человеком, который выбрал это имя в качестве псевдонима. О чем вы говорили?
Думай… попробуй сообразить. Что же происходит? За что он ударил меня? Я работала на фабрике… Деллиг? Да, роман вспоминается. Но ведь это же графомания моя…
— Вы можете почитать… у меня в компьютере все лежит.
— Психоблокада.
Что такое психоблокада?
— Ну что ж, ты сама напросилась.
На что? Господи, ужас какой… что же теперь со мной будет? Ведь я же не преступник, в чем я виновата? Я боюсь… очень боюсь.
— Нет, я не помню ничего.
Эта штука называется болеизлучатель. Выглядит безобидно, на компьютер похоже, от него проводки отходят. Их окончания приклеивают на кожу, скотчем. Болеизлучатель воздействует прямо на периферические нервные центры. Все это Ильгет объяснял медленно и подробно высокий и незнакомый человек в черной форме.
Сильнее боли просто не бывает.
Но за что, за что? Почему?
Ты еще не веришь в боль, не знаешь, какой сильной она бывает. И в первые секунды (адреналин клокочет в крови) кажется, что терпеть можно. А потом боль достигает самой глубины и самого предела…
…Почему, за что? Я же не сделала никому, ничего… Да, я не помню.
Придя в себя в очередной раз, задыхаясь от запаха рвоты (все вокруг залито рвотой, и уже желчь выходит, во рту горько от желчи), обливаясь слезами…
Сильнее боли просто не бывает.
Наверное, ты что-то такое сделала… Ты враг. Эти люди - твои враги (у Ильгет до сих пор никогда не было врагов). Теперь тебе придется терпеть и держаться. Терпеть. Только это терпеть - невозможно. Невозможно, но деваться некуда. Я же не думала, не могла думать, что будет так… Что они сделают со мной?
Как долго это продлится? Меня все равно убьют, так скорее бы… Как было бы хорошо просто сидеть в камере смертников, и ждать… нет, это невозможно!
Ей на горло поставили глушитель, такой пластмассовый приборчик, гасящий все звуковые колебания. Она слишком сильно кричит… хрипит, надрывается, рвется, выворачиваясь из ремней, но все совершенно беззвучно - так бывает во сне, когда…
Отчаяние. Ужас, отчаяние, кажется, мозг выворачивает наружу, как кишки, когда рвет. Этого же просто не может быть… сколько еще осталось? Это не кончится никогда. Это - теперь уже - навсегда. До смерти. Когда станет еще хуже, совсем невыносимо, наступит смерть. Но сколько еще ждать - год, два… я даже одну минуту не могу этого выдержать! Я не могу, вы понимаете это, я не могу, так же нельзя, так невозможно!
В глазах черно. Слишком много этих, и все они в черном. Странная очень форма. Пуговица такая серебристая, блестящая, слегка поцарапанная. Ильгет дышит тяжело, воздуха не хватает. Пока боли нет… что-то ноет внутри, но настоящей боли сейчас нет. Лучше всего рассматривать пуговицу на черном мундире, хочется ее потрогать, но руки же привязаны. Пуговица посверкивает, отражая свет. Почему во рту вкус крови? Я, кажется, закусила губу. Глаза сами собой закрываются. Спать хочется, устала от боли.
Ночь кончена. Луна мертва…
Белый халат, значит, все-таки я в больнице. Почему-то я совсем не вижу их лиц, они где-то там, высоко, расплываются пятнами. Нет, я все так же привязана, вот они, ремни, никуда не делись. На левой руке - капельница, на правой… какой-то браслет. Он надувается. Понятно, это давление измеряют.
— Сколько уже времени? Давно она здесь?
— Дней десять.
(Десять дней? Мне кажется, прошло несколько лет).
— Вы ее потеряете. Пусть отдохнет.
Капельница. И ремней нет никаких… какое счастье, неужели это все кончилось… Ильгет немедленно проваливается в сон.
Маленькая Мари. Ослепительный, безжалостный свет ламп, и крошечное тельце, распятое на дне белого кювеза, под огромной машиной, что непрерывно насилует так и не раскрывшиеся легкие - вдох, выдох, вдох, выдох, вздувается крошечная грудка и живот…
— Выключите эту машину.
— Госпожа Эйтлин, вы хотите убить своего ребенка?
— Но это не жизнь.
Вина, страшная вина - я не смогла, я не знаю, почему так получилось, но я не смогла дать тебе жизнь, доченька. Это моя вина, что твоя кожа так натянута на ребрышки, личико - старческое, испитое. Я ведь делала все возможное, витамины принимала, берегла себя, и почему же так… я так ждала тебя, так радовалась. Я так любила тебя. Прости меня, родная. Но почему же они мучают тебя, почему не дадут хотя бы уйти спокойно?
Вдох, выдох…
Ты даже и закричать не можешь.
— Вы думаете, что есть шанс?
— Я не знаю, госпожа Эйтлин, при такой недоношенности процент выживания…
Прости меня, Мари, прости меня. Я ничего не могу сделать. Даже прекратить твою муку - не в моей воле. Я единственный человек на земле, кто любит тебя, но я ничего не могу сделать… ничего.
На какой-то миг - прозрение, ясное, как молния, я-то хоть знаю, ЗА ЧТО мне все это, хотя бы могу догадаться.
Нет, я не знаю этого точно, но смутно уже понимаю. За что. Мне очень хочется вспомнить, понять. Для себя. Но этого-то как раз и нельзя, потому что тогда ведь и они узнают.
Ты кричишь, но твой крик никому не слышен, пластмассовая заглушка стянула горло. Я знаю, знаю, что надо бороться, но я больше не могу, я действительно не могу, Господи, забери меня отсюда, куда угодно, мне этого больше не выдержать. Это невозможно терпеть…
Сколько уже прошло времени - наверное, год… Воспоминания из прошлой жизни приходят все реже. Я родилась для того, чтобы корчиться здесь, на этом столе, и счастье - это когда тебя оставляют в покое, разрешают спать. Спать. Потом ты с удивлением замечаешь шнур капельницы - они вообще вынимают его когда-нибудь? И сразу проваливаешься в сон. Спасение.
— Информация нужна любой ценой. Вы меня поняли? Любой ценой. Это личный приказ Хозяина.
Ильгет тяжело дышит, глядя вверх, лица - очень смутно. Черные мундиры. Белый халат. Это хорошо, может быть, он скажет, что ей нужно отдохнуть. Что она умирает.
— Капайте больше.
— Больше нельзя, - возражает белый халат, - вы не можете бесконечно усиливать болевую чувствительность, у нее наступит шок. У нее и так низкий порог…
— Если бы у нее был низкий порог, давно бы сняли блокаду.
— Здесь не только в физиологии дело. Применяйте другие методы.
— Мы можем ее потерять.
— Вы ее потеряете гарантированно и так. Нужны другие методы.
— Сука. Ты издеваешься надо мной. Думаешь, что круче всех, да? Я тебе покажу, дерьмо…
Информация-нужна-любой-ценой-любой-ценой-любой-ценой-лю…
Господи, я не могу. Я… как животное. Я не могу больше жить, у меня нет никаких сил больше, теперь эта боль - все время, даже когда они оставляют меня в покое, мне постоянно и нестерпимо больно, я не могу даже заснуть, потому что кости… Сейчас вот, правда, уже не болят руки, просто кажется, что они превратились в огромные надутые шары, и наверное, так оно и есть, если скосить глаза, то видно что-то черное и большое. На месте пальцев. Но зато нестерпимо болит спина. Я не могу ни о чем думать, Господи, только о спине, о руках, о голове, о пальцах, я не могу, не могу…
Не могу.
Все время соленый вкус во рту и очень сухо. Это кровь. И пахнет кровью. Тошнит. Я даже не понимаю, зачем это все… за что, почему…
Питу вызвали в комитет Народной Системы через две недели после ареста жены. Бывшей жены - процедуру развода удалось ускорить.
Странное дело, но теперь он чувствовал постоянно легкую эйфорию. Чувство освобождения? Он сам себя перестал понимать. Но иногда эйфория оставляла его, и тогда начинало тошнить. Буквально тошнить. Ему становилось страшно и тяжело. И снова он не понимал - почему…
Все было правильно. И Голос с ним был согласен. Тогда, после того решающего разговора, Пита вдруг осознал, что должен сделать.
Это было так очевидно.
Ведь это не шутки, не мелочи какие-нибудь - связаться с агентами вражеского государства. Это преступление. Она и его, получается, втягивала в это преступление - действовала, не сообщая ему ни о чем. Это просто непорядочно. Если уж хочешь нарушать закон, уйди из семьи и нарушай в одиночку. Она не подумала о том, что если что-то случится, если она попадется, то таскать будут и Питу. И неизвестно еще, удастся ли ему доказать свою невиновность.
Он никогда не лгал государству. Он честный человек. Даже налоги никогда не скрывал. Он всегда все делал по закону.
И еще - да, конечно, в тюрьме сидеть удовольствия мало, но она это заслужила. За все, что она сделала ему, за его исковерканную жизнь… Да ничего, у нас в тюрьмах хорошие условия. Посидит, подумает. Она сама на это напросилась.
Это было адекватно. Бросить ее - она еще и рада будет. Использовала его и выбросила, как тряпку. Выгнала по сути.
А так мы еще посмотрим - не пройдет, дорогая Ильгет, на этот раз не пройдет. На этот раз придется отвечать за свои действия. Всему есть предел. В том числе, и терпению Питы.
И все же иногда решимость проходила. В НС он позвонил сразу же, чтобы не передумать. Но… так бывало и раньше. Ему вдруг становилось жаль Ильгет. Какая бы она ни была, но все же… человек. Любил он ее когда-то. Все-таки он умеет любить, ведь даже такую, даже после всего случившегося он все еще жалеет.
"Что поделаешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67