— Тебя основательно надули. Езидов перепутали с другой сектой, с ассирийцами, проживающими в Сирии, у которых должны совершаться такие обряды. Что ты еще знаешь об езидах?— В их молельнях стоит петух или павлин, которому они поклоняются, и эта птица есть дьявол.— Ты так считаешь на самом деле?— Да.— О бедный Хаджи Халеф Омар! И много у них таких молитвенных домов?— Да.— И в каждом стоит петух?— Да.— Сколько же тогда должно быть чертей? Я полагаю, что он один.— О сиди, есть только один-единственный, но он повсюду. Однако у них есть еще ложные ангелы.— А что это такое?— Ты знаешь. Коран учит, что есть только четыре ангела, а именно: Джебраил, однозначный с Рух-эль-Кудс, Святым Духом, и триединый с Аллахом и Мухаммедом — как у христиан Отец, Сын и Святой Дух; далее — Азраил, ангел смерти, которого зовут также Абу Яха; далее — Микал и наконец Эсрафиль. А вот у поклонников дьявола семь архангелов, которых называют Габраил, Михаил, Рафаил, Азраил, Дедраил, Азрафил и Шемкиль. Это ли не ложно?— Это не ложно, так как я тоже думаю, что имеется семь архангелов.— Ты тоже так считаешь? Почему? — спросил он удивленно.— В Священной книге христиан говорится об этом, а я ей верю больше, чем Корану.— О сиди, что я должен слушать! Ты был в Мекке, ты стал хаджи, а больше веришь книге неверных, чем слову Пророка! Теперь я не удивляюсь, что тебя влечет к езидам!— Ты можешь вернуться. Я поеду один!— Вернуться? Нет!.. Возможно, Мухаммед говорил только о четырех ангелах, потому что трех оставшихся не было на небе, когда он туда вознесся. Они занимались земными делами, и он, следовательно, не знал про них.— Говорю тебе, Хаджи Халеф Омар, что не надо бояться поклонников дьявола. Шайтану они не поклоняются. Они его даже по имени не называют. Они порядочны, верны, благодарны, смелы, искренни, а эти качества ты, пожалуй, редко встретишь у правоверных. Впрочем, побывав у них, ты не лишишься высшего блаженства: они ведь не отнимут у тебя твою веру.— Они не будут принуждать меня поклоняться дьяволу?— Нет, уверяю тебя!— Но они нас убьют!— Не бывать этому.— Они уже убили многих других; христиан они не трогают, а мусульман убивают.— Они только оборонялись, когда их пытались истребить. И они убивали лишь тогда, когда мусульмане на них нападали.— Я — мусульманин!— Они будут твоими друзьями, потому что стали моими. Разве не ухаживал ты за тремя их соплеменниками, пока они не выздоровели?— Верно, сиди. Я не оставлю тебя. Я поеду с тобой!В этот момент я услышал шум приближающихся шагов. Вошли двое. Это были два албанских офицера иррегулярных войск паши. Они остались стоять у входа, и один из них спросил:— Ты тот неверный, которого мы должны привести?Объявившись в приемной у паши, я благоразумно снял висевший у меня на шее Коран. Этот знак паломничества я больше не мог показывать. Спрашивающий, конечно, ожидал ответа, но я не отвечал. Я даже притворился, будто ничего не видел и не слышал.— Ты что, ослеп и оглох? — грубо спросил он.Эти арнауты Арнауты — албанцы.

были неотесанными и невыдержанными людьми, которые при малейшем поводе хватались за оружие и даже пускали его в ход. Конечно, я не собирался терпеть их грубости. Поэтому, вроде бы ненароком, я вытащил из-за пояса револьвер и обратился к своему слуге:— Хаджи Халеф Омар-ага, скажи-ка мне, не вошел ли кто к нам?— Да, пришли.— Кто же это?— Два офицера, которые хотят с тобой поговорить.— Кто их послал?— Паша, да ниспошлет ему Аллах долгую жизнь!— Это неправда! Я — эмир Кара бен Немей; паша — да охранит его Аллах! — послал бы ко мне вежливых людей. Скажи этим мужланам, несущим на устах обидное слово вместо привета, что они могут идти. Пусть они повторят слова, которые я сказал тебе, тому, кто их послал!Офицеры схватились за пистолеты и вопрошающе посмотрели друг на друга. Будто бы случайно я направил дуло своего револьвера на них и сердито нахмурился.— Ну, Хаджи Халеф Омар-ага, что я тебе приказал?По малышу было видно, что мое поведение пришлось ему по вкусу. И у него в руках оказался пистолет. С очень гордой миной он повернулся ко входу и важно произнес:— Слушайте, что я вам скажу! Этот храбрый и знаменитый эфенди — эмир Хаджи Кара бен Немей, а я — Хаджи Халеф Омар-ага бен Хаджи Абулаббас ибн Хаджи Дауд аль-Госсара. Вы слышали, что сказал мой эфенди? Идите и делайте, как он вам приказал!— Мы не уйдем, нас послал паша!— Тогда вернитесь к паше и скажите ему, чтобы он послал к нам более вежливых людей! Кто приходит к моему эфенди, тот снимает обувь и говорит слова привета.— Неверному…Мгновенно я вскочил и оказался рядом с ними.— Вон!— У нас есть…— Вон!В следующее мгновение мы с Халефом остались одни. Должно быть, по моему виду они поняли, что я не склонен позволять им поучать меня.— Сиди, что ты наделал! — воскликнул Халеф.Несмотря на всю свою неустрашимость, он боялся последствий моего поведения.— Ты знаешь этих арнаутов?— Они кровожадны и мстительны.— Да, этого у них не отнимешь. Разве ты не видел в Каире, как один из них убил старую женщину только за то, что она не уступила ему дорогу? Она была слепа.— Я это видел. Здешние нас не убьют.— А пашу ты знаешь?— Он очень добрый человек!— О, очень хорошо, сиди! Половина Мосула опустела, потому что все его боятся. Не проходит и дня, чтобы десять — двадцать человек не подвергали палочным наказаниям. Кто богат сегодня, того назавтра уже нет в живых, а его имущество переходит к паше. Он стравливает арабские племена между собой, а потом идет войной на победителей, чтобы отнять у них добычу. Он говорит своим арнаутам: «Идите, разрушайте и убивайте, но принесите мне деньги!» Они усердно выполняют такие приказы, и паша стал уже богаче падишаха. Кто еще сегодня пользуется полным его доверием, того завтра он приказывает упрятать в тюрьму, а послезавтра обезглавить. Сиди, как ты думаешь, что он сделает с нами?— Поживем — увидим.— Я скажу тебе, сиди. Как только я замечу, что он хочет причинить нам зло, убью его. Я не умру, не забрав его с собой.— Ты не сможешь этого сделать, потому что я пойду к нему один.— Один? Я на это не соглашаюсь. Я иду с тобой!— Могу ли я взять тебя, если он хочет видеть одного меня?— Аллах-иль-Аллах! Тогда я подожду здесь. Но клянусь Пророком и всеми халифами: если к вечеру ты не вернешься, я передам паше, что у меня есть одно важное известие для него; он впустит меня к себе, и тогда я всажу ему в голову две пули!Хаджи говорил вполне серьезно, и я был убежден, что он сделает это — мой храбрый малыш. Такую клятву он не нарушит.— А Ханне? — спросил я.— Она расплачется, но будет гордиться мной. Ей не придется любить человека, который позволяет убить своего эфенди!— Благодарю тебя, мой добрый Халеф! Но я убежден, что так далеко дело не зайдет.Через некоторое время мы снова услышали шаги. Вошел простой солдат. Перед дверью, еще на лестнице, он снял обувь.— Селям! — приветствовал он меня.— Селям! Что тебе надо?— Не ты ли тот эфенди, с которым хочет поговорить паша?— Да, я.— Паша — да подарит ему Аллах тысячу лет жизни! — прислал за тобой носилки. Ты должен прибыть к нему!— Иди на улицу. Я сейчас приду!Когда он вышел, Халеф сказал:— Сиди, ты видишь, что он становится опасным?— Почему?— Посланцем пришел не ага, а обычный солдат.— Может быть… Но ты не тревожься!Я поднялся по ступеням наверх. Перед домом стоял целый отряд — арнаутов двадцать. Они были вооружены до зубов, а командовал ими ага, один из тех двоих, что приходили ко мне. Двое носильщиков держали наготове паланкин Паланкин — зд.: седло на спине верблюда для знатных людей.

.— Садись! — приказал мне мрачный ага.Я постарался забраться в паланкин как можно непринужденнее. Судя по эскорту, я мог, пожалуй, считать себя пленником. Несли меня беглым шагом до самой резиденции паши.— Выходи и следуй за мной! — приказал прежним тоном ага.Он повел меня вверх по лестнице, в комнату, где я застал нескольких офицеров, тотчас же принявшихся с мрачным видом изучать меня. У входа сидело несколько штатских, видимо, городских жителей. По ним было заметно, что здесь, в логове льва, они чувствуют себя не очень-то уютно. Обо мне сразу же доложили. Я снял сандалии, которые обул специально для визита, и вошел.— Селям алейкум! — приветствовал я, скрестив руки на груди и кланяясь.— Сел…Паша сразу же прервался, а потом спросил:— Твой посланец сказал, что со мной хочет говорить немей.— Это так.— Разве немей обратились в мусульманство?— Нет, они остались христианами.— И тем не менее ты осмелился на мусульманское приветствие?— Ты мусульманин, любимец Аллаха и любимец падишаха — храни его Бог! Неужели я должен приветствовать тебя подобно язычнику, не признающему никакого Бога и не имеющему никакой священной книги?— Ты смел, чужестранец!Он бросил на меня особенный, настороженный взгляд. Паша был невысок и очень худ, а лицо его становилось самым обычным, когда с него исчезал сразу же бросавшийся в глаза налет хитрости и свирепости, при этом правая щека у него была сильно вздута. Возле паши стоял серебряный таз, наполненный водой и служивший ему плевательницей. Вся одежда его была шелковой. Рукоять кинжала и аграфы на тюрбане искрились бриллиантами; на пальцах поблескивали кольца, а трубка, которую он курил, была самой драгоценной из всех когда-либо мной виденных.Внимательно изучив меня с головы до ног, паша продолжил расспросы:— Почему ты не захотел представиться через консула?— У немей нет в Мосуле консула, а иностранный консул столь же чужой для меня, как и ты. Консул не может сделать меня ни лучше, ни хуже, чем я есть, а у тебя проницательный взгляд; тебе не надо знакомиться со мной глазами консула.— Машалла! Ты действительно говоришь очень смело! Ты говоришь так, словно ты являешься очень важным человеком!— Разве иначе осмелился бы я посетить тебя?Разумеется, это было сказано слишком дерзко, но я сразу увидел, что моя реплика произвела ожидаемое впечатление.— Как тебя зовут?— Ваше высочество, у меня много разных имен.— Разных? Я полагаю, что у человека бывает только одно имя!— Обычно это так. Но не у меня: в каждой стране, где я бывал, у каждого посещенного мною народа меня звали по-иному.— Так ты видел многие страны и народы?— Да.— Назови народы.— Османы, французы, англичане, испанцы…Я смог перечислить довольно много народов, поставив впереди, естественно из вежливости, османов. С каждым новым именем его глаза становились все больше. Наконец он воскликнул:— Хей-хей! Разве есть на земле столько народов?— Есть гораздо больше!— Аллах акбар! Он создал столько наций, сколько муравьев в муравейнике. Ты еще молод. Как мог ты посетить столько стран? Сколько тебе было лет, когда ты уехал из страны немей?— Мне было восемнадцать лет, когда я уехал за море, в Америку.— И кем ты был?— Я писал статьи в газеты и книги, которые потом печатали.— О чем ты пишешь?— Чаще всего я описываю то, что вижу и слышу, что я переживаю.— А о людях, с которыми ты встречаешься, ты тоже упоминаешь?— Только о самых замечательных.— А обо мне напишешь?— О тебе напишу.— Что же ты обо мне интересно расскажешь?— Как я могу знать это сейчас, о паша? Я могу описывать людей лишь такими, какие они бывают во взаимоотношениях со мной.— А кто это читает?— Многие тысячи.— Паши и князья тоже читают?— И они тоже.В это мгновение со двора донеслись звуки ударов. Их сопровождали стоны наказуемого. Я невольно прислушался.— Не обращай внимания, — сказал паша. — Это хаким.— Твой врач? — спросил я удивленно.— Да. У тебя когда-нибудь болели зубы?— В детстве.— Тогда ты знаешь, как это больно. У меня заболел зуб. Этот пес должен был мне его вырвать, но делал это так неловко, что мне стало слишком больно. Теперь его за это высекут. А я не могу закрыть рот.Не закрывается рот? Может быть, зуб уже вырван? Я решил воспользоваться этим.— Не могу ли я посмотреть больной зуб, о паша?— Ты хаким?— Могу им быть, когда необходимо.— Так иди сюда! Справа внизу!Он открыл рот, и я заглянул туда.— Ты разрешишь мне потрогать зуб?— Если это не будет больно!Я почти рассмеялся в лицо грозному паше. Это был клык, и он едва держался в опухшей десне. Мне достаточно было шевельнуть пальцем, чтобы закончить прерванную операцию.— Сколько ударов должен получить хаким?— Шестьдесят.— Не хочешь ли простить ему оставшиеся, если я вырву зуб, не причинив тебе боли?— Ты этого не сможешь!— Смогу!— Хорошо! Но если мне станет больно, то не доставшиеся хакиму удары получишь ты.Он хлопнул в ладоши — вошел офицер.— Отпустите хакима! Этот чужестранец просил за него.Весьма удивленный, офицер вышел.Тогда я сунул два пальца в рот паше, сначала нажал немного — притворства ради — на соседний зуб, потом взялся за больной клык и вынул его. Пациент свел брови, однако, кажется, не заметил, что зуб уже у меня. Он быстро схватил мою руку и оттолкнул ее от себя.— Если ты хаким, то не пробуй так долго! Инструмент лежит здесь!Он указал на пол. Я незаметно зажал зуб между пальцами, наклонился и увидел… старую, ставшую уже негодной козью ножку. Рядом лежали щипцы — но какие! Ими можно бы таскать из огня стальные пластины. Решено: небольшой обман не повредит делу. Я манипулировал козьей ножкой в далеко не маленьком рту паши.— Посмотрим, будет ли тебе больно! Бир, ики, ич Раз, два, три! (тур.) .

Вот он, непослушный, причинивший тебе столько боли!Я подал ему зуб. Он удивленно посмотрел на меня.— Машалла! Я ничего не чувствовал!— Вот что может хороший врач, о паша!Он полез в рот, затем внимательно разглядел зуб и только тогда убедился, что избавился от него.— Ты — великий хаким! Как тебя называть?— Бени-араб зовут меня Кара бен Немей.— Ты каждый зуб вынимаешь так хорошо?— Хм! Смотря по обстоятельствам!Он снова хлопнул в ладоши. И опять показался давешний офицер.— Спроси-ка по всему дому, не болят ли у кого зубы. Адъютант исчез, а я почувствовал себя так, как будто у меня у самого заболел зуб, хотя выражение лица у паши стало очень милостивым.— Почему ты сразу же не пошел с моими посланцами? — спросил он.— Потому что они меня оскорбили.— То есть?Я вкратце рассказал о происшедшем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50