— Ты прав. Вы хотите разделиться и заманить губернатора в пустыню, чтобы погубить его там?— Именно так. Он со своей армией ничего не сможет сделать шаммарам. Иное — с моими врагами. Они арабы, и я не могу им позволить дойти до наших пастбищ.— Сколько воинов насчитывает твое племя?— Одиннадцать сотен.— А твои противники?— Раза в три больше.— Сколько времени надо воинам твоего племени, чтобы собраться?— Один день.— Где находится лагерь обеидов?— В низовьях Малого Заба.— А лагерь абу-хаммед?— Поблизости от Эль-Фатах, в том месте, где Тигр прорывается через горы Хамрин.— На какой стороне реки?— На обоих.— А лагерь джовари?— Между Джебель-Кернина и правым берегом Тигра.— Ты выслал разведчиков?— Нет.— Это нужно было сделать.— Не выйдет. Каждого шаммара сразу узнают, и он погибнет, если его встретят. Но…Он остановился и испытующе посмотрел на меня.— Эмир, ты в самом деле друг Малика из племени атейба?— Да.— И наш друг тоже?— Да.— Пойдем со мной. Я кое-что тебе покажу. Он вышел из палатки. Я последовал за ним вместе с англичанином и всеми присутствующими арабами. Возле большой палатки за время нашего пира разбили маленькую, для слуг, и я, проходя мимо, заметил, что их тоже снабдили пищей и питьем. За кругом палаток стояли привязанными лошади шейха. Он вел меня к ним. Все лошади были отличными, однако две из них совершенно меня восхитили. Одна была молодой сивой кобылой — прекраснейшая лошадь из когда-либо виденных мною. Уши у нее были длинные и тонкие, ноздри высокие, раздутые, грива и хвост шелковистые.— Великолепно! — невольно вырвалось у меня.— Скажи «машалла»! — попросил меня шейх, ибо арабы очень суеверны к сглазу.Если кому-то что-либо понравится, тот говорит: «Машалла!» — когда не хочет вызвать сильное неудовольствие.— Машалла! — сказал и я.— Поверишь ли, я на этой кобылке гнал диких ослов Синджара, пока они не падали?— Быть того не может!— Клянусь Аллахом, это правда! Они могли бы подтвердить это!— Да, да, подтверждаем! — закричали арабы.— Эту кобылу я отдам только вместе с жизнью, — заявил шейх. — Какая другая лошадь тебе нравится?— Вот этот жеребец. Посмотри на его сложение: сколько симметрии, сколько благородства; какая редкая окраска: черное, переходящее в голубизну.— Это еще не все. У жеребца есть три высочайших добродетели хорошей лошади.— Какие?— Быстрота ног, смелость и долгое дыхание.— По каким признакам ты это узнал?— Волоски на крупе закручиваются — это показывает, что конь быстроног. Они закручиваются в основании гривы — это показывает, что у него долгое дыхание. Они закручиваются посреди лба — это показывает, что он обладает огненной отвагой. Он никогда не сбросит всадника, а пронесет его хоть сквозь тысячный строй врагов. Ты когда-нибудь сидел на такой лошади?— Да.— А! Тогда ты очень богатый человек.— Это мне ничего не стоило — то был мустанг.— Что такое мустанг?— Дикая лошадь, которую надо сначала поймать и обуздать.— Купил бы ты этого вороного жеребца, если бы я тебе его предложил?— Я купил бы его сразу.— Ты можешь его заслужить!— Это невозможно!— Да. Ты получишь его в подарок.— На каких условиях?— Если ты сообщишь нам точные данные о том, где соединятся обеиды, абу-хаммед и джовари.Я чуть не воскликнул «ура!». Цена была высокой, но конь — еще дороже. Не раздумывая, я спросил:— Когда тебе надо получить это известие?— Когда ты его сможешь доставить.— А когда я получу коня?— Когда вернешься.— Ты прав. Раньше мне нельзя требовать, но тогда я не смогу выполнить твое поручение.— Почему?— Осуществление твоего плана, возможно, зависит от того, что подо мною будет конь, на которого я смогу всегда и во всем положиться.Шейх уставился в землю.— Ты знаешь, что в таком предприятии очень легко потерять коня?— Знаю, но это зависит также от всадника. Если я поеду на таком коне, не найдется человека, который смог бы поймать меня или животное.— Ты так хорошо ездишь верхом?— Я езжу не так, как вы; сначала я должен приучить к себе лошадь шаммаров.— Так мы превосходим тебя!— Превосходите?.. А стрелки вы хорошие?— Скача галопом, мы подстреливаем голубя.— Хорошо. Одолжи мне коня и пошли за мной десяток воинов. Я удалюсь не больше чем на тысячу длин копья от твоего лагеря и дам разрешение стрелять в меня, когда им только захочется. Они не попадут в меня и не поймают.— Ты шутишь, эмир?— Нет, я говорю серьезно.— А если я тебя поймаю на слове?— Хорошо!Глаза арабов сияли от удовольствия. Конечно, каждый из них был превосходным наездником. Им очень хотелось, чтобы шейх принял мое предложение.А тот все еще нерешительно рассматривал землю перед собой.— Я знаю, какие мысли тревожат твое сердце, о шейх, — сказал я ему. — Посмотри на меня. Расстанется ли человек с таким оружием, какое ношу я?— Никогда!Я снял с себя ружье и положил его к ногам шейха.— Смотри, вот я кладу ружье к твоим ногам в залог того, что я не пришел похитить у тебя коня, а если и этого еще недостаточно, то пусть залогом станет мое слово, а также мой друг, остающийся здесь.Успокоенный шейх улыбнулся.— Итак, будет десять человек?— Да, а то и двенадцать и пятнадцать.— И они могут стрелять по тебе?— Да. Если я буду убит, их не следует упрекать. Выбирай среди своих воинов лучших стрелков!— Ты смел, эмир!— Ну, это преувеличение. Они могут скакать, как и куда им захочется, чтобы поймать меня или сразить пулей.— Аллах керим, значит, ты уже сейчас мертвый!— Но как только я снова окажусь на этом месте, игра окончится!— Хорошо, раз ты не прислушиваешься к словам разума. Я поскачу на своей кобыле, чтобы все видеть.— Позволь мне прежде испробовать коня!— Изволь.Я вскочил на вороного и, пока шейх определял воинов, которые должны меня ловить, почувствовал, что могу целиком и полностью на него положиться. Потом я спрыгнул и снял седло. Гордое животное заметило, что произошло нечто необычное; его глаза сверкали, грива вздыбилась, а ноги переступали подобно ногам танцовщицы, желающей испробовать, достаточно ли натерт паркет зала. Я обвязал повод вокруг шеи коня, а на боку, возле подпруги, сделал петлю.— Ты снимаешь седло? — спросил шейх. — И для чего эти обвязки?— Очень скоро ты это увидишь. Ты выбрал воинов?— Да. Вот этот десяток!Хаддедины уже сидели на своих лошадях точно так же, как все арабы, находившиеся поблизости, тоже уселись в седло.— Тогда можно начинать. Видите одинокую палатку в шестистах шагах отсюда?— Мы ее видим.— Как только я доберусь до нее, можете в меня стрелять.Я вспрыгнул на коня, и он помчался стрелой. Арабы последовали за нами почти вплотную. Вороной был роскошен. Я не преодолел еще и половины намеченного расстояния, а ближайшие преследователи уже отставали шагов на пятьдесят.Тогда я склонился, чтобы всунуть руку в обвязанный вокруг шеи ремень, а ногу — в петлю на боку. Не доезжая до одинокой палатки, я оглянулся: все десять преследователей держали на изготовку свои длинноствольные ружья и пистолеты. Я бросил коня направо. Один из преследователей осадил своего скакуна с той уверенностью, какая присуща только арабам; он остановился, как из металла отлитый. Всадник поднял ружье, грохнул выстрел.— Аллах-иль-Аллах, йа-Аллах, валлахи, таллахи! — закричали арабы.Они думали, что я сбит на землю, потому что не видели больше меня. Я же, подобно индейцу, свалился с коня, оставшись висеть на ремнях с невидимой преследователям стороны. Из-под шеи своего воронка я бросил взгляд на хаддединских воинов и убедился, что никто уже больше не целится. Немедленно я снова оказался на конской спине, развернул вороного направо и помчался дальше.— Аллах акбар, машалла, Аллах-иль-Аллах! — забушевало позади меня. Бравые воины не могли понять, в чем дело.Они заторопились и снова подняли свои ружья. Я повернул вороного влево, нагнулся и поскакал под острым углом вдоль их фланга. Они не могли стрелять, боясь задеть коня. Хотя охота внешне и выглядела опасной, она — при полном превосходстве моего вороного — была лишь детской игрой. Подобную игру я никогда бы не осмелился затеять с индейцами. Несколько раз мы обогнули исключительно протяженный лагерь, а потом я, повиснув на боку коня, галопом пролетел посреди своих преследователей к тому месту, где начались скачки.Когда я соскочил с вороного, на нем не оказалось ни малейшего следа пота или пены. Такого коня действительно нельзя было купить ни за какие деньги. Один за другим подъезжали преследователи. Всего в меня сделали пять выстрелов — и все безуспешно. Старый шейх схватил меня за руку:— Хамдульиллах! Слава Аллаху, что ты не ранен! Я боялся за тебя. В целом племени шаммаров нет такого наездника, как ты!— Ты заблуждаешься. В твоем племени есть очень много таких, кто держится в седле лучше меня… гораздо лучше. Но они не знали, что всадник может спрятаться за собственную лошадь. Если я не был задет ни пулей, ни человеком, то благодарить за это надо не меня, а этого коня. Ты, может быть, позволишь, чтобы мы изменили правила игры?— Как?— Пусть все останется, как раньше — с той только разницей, что я тоже возьму ружье и смогу вести огонь по этим десятерым.— Аллах керим! Он сохранит нас от такого несчастья. Ведь ты же можешь перестрелять нас всех!— Теперь ты поверишь, что я не испугаюсь ни обеидов, ни абу-хаммед, ни джовари, если у меня будет этот конь?— Эмир… я верю в это. — В нем явно боролись два противоречивых решения; потом шейх добавил:— Ты, Хаджи Кара бен Немей, друг моего друга Малика, и я доверяю тебе. Возьми коня и скачи в сторону восхода. Если ты ничего не разведаешь, конь останется моим. Если ты привезешь ценные сведения о противнике, конь твой. Тогда я расскажу тебе про его тайну.Каждая арабская лошадь, если она только хоть чуть-чуть получше средней, имеет свою тайну. Это означает, что она приучена к определенному знаку, по которому развивает свою максимальную скорость, не уменьшая ее до тех пор, пока не рухнет или пока ее не остановит всадник. Владелец лошади не выдаст тайный знак даже своему другу, отцу или брату, даже своему сыну или своей жене. Раскрывает он этот знак только тогда, когда окажется в самом преддверии смерти.— Только тогда? — ответил вопросом я. — Разве не может так случиться, что только эта тайна и сможет спасти коня и меня?— Ты прав, но ты еще не стал хозяином этого коня.— Я стану им! — крикнул я с надеждой. — А если я им не стану, то тайна будет погребена так глубоко в моей душе, что о ней никто не узнает.— Пойдем!Он отвел меня в сторону и тихо прошептал:— Когда конь должен лететь, как сокол в небе, положи ему руку между ушей и громко крикни «Ри!».— «Ри» означает «ветер».— Да, Ри — это кличка коня, потому что он быстрее ветра.— Благодарю тебя, шейх. Я выполню твое задание так же хорошо, как будто я стал сыном хаддединов или как будто поехал ты сам. Когда я должен отправляться?— Завтра на рассвете, если ты сможешь.— Какие финики мне взять для вороного?— Он ест только балахат. Надо ли тебе говорить, как ухаживать за столь ценным конем?— Нет.— Проведи сегодняшнюю ночь вместе с конем и прошепчи ему прямо в ноздри сотую суру, в которой речь идет о быстро мчащемся коне. Тогда он будет тебя любить и повиноваться тебе до последнего вздоха. Ты знаешь ее?— Да.— Прочти-ка ее сейчас!Он в самом деле тревожился за своего коня и за меня.Я повиновался шейху и на одном дыхании прочитал нужные строфы.— Да, ты знаешь эту суру. Я тысячу раз читал ее по ночам коню. Делай то же самое, и он заметит, что ты стал его господином. А теперь вернемся в палатку.Англичанин был до сих пор только зрителем. Теперь он подошел ко мне.— Почему в вас стреляли?— Я хотел им показать кое-что, чего они еще не знали.— А-а, прекрасно… Роскошная лошадь!— Знаете, сэр, кому принадлежит этот конь?— Шейху!— Нет.— Кому же еще?— Мне.— Сэр, мое имя Дэвид Линдсей, и я не позволю кормить себя небылицами. Запомните это!— Завтра утром я вас покину.— Почему?— Я отправляюсь в разведку! О предстоящих военных действиях вы уже знаете. Я должен попытаться определить, когда и где соберутся вражеские племена, а за это я получу в подарок, если разведка удастся, вот этого самого вороного.— Дитя удачи! Я буду скакать рядом, прислушиваться, вынюхивать!— Это не пройдет.— Почему же?— Пользы вы мне не принесете, только лишь навредите. Ваша одежда…— Ба! Так накиньте на меня бурнус.— Вы не понимаете ни слова по-арабски.— Верно!.. Как долго вы будете отсутствовать?Я еще не знаю. Несколько дней. Я должен переправиться через Малый Заб, а он достаточно далеко отсюда.— Скверный путь! Среди худшего из всех арабов народа?— Я буду остерегаться.— Если мне пойдут навстречу, я останусь здесь.— Что вы задумали?— Изучать не только бедуинов.— Что же еще?— Живописные руины. Я должен копать, найти Fowling bull, послать в Лондон, в музей!— Положитесь на них и делайте свое!— Well! Готово, начинаем!Мы расселись по своим прежним местам в палатке и провели остаток дня, как это любят делать арабы, в увлекательных беседах. Вечером хозяин пригласил музыкантов, причем было только два инструмента: ребаб, разновидность цитры, у которого всего одна струна, и табл, маленький барабан, производивший, однако, по сравнению с тихими однообразными тонами ребаба ужаснейший шум. Весь вечер арабы пели. Потом прочитали ночную молитву, и мы пошли отдыхать.Англичанин спал в палатке шейха, я же пошел к коню, улегшемуся на земле, и занял место между его передними и задними ногами. Читал ли я ему сотую суру Корана действительно в самые ноздри? Разумеется! При этом вовсе не суеверие руководило мною. Ведь конь привык к такому обращению: при помощи такой процедуры мы скорее станем доверять друг другу, а так как при чтении я дышал ему в самые ноздри, конь выучился, как принято выражаться, узнавать чутьем своего нового повелителя. Я лежал в окружении ног коня, словно ребенок в лапах верного, понятливого ньюфаундленда.Когда занялся день, палатка шейха открылась, и наружу вышел англичанин.— Спали, сэр? — спросил он.— Да.— А я — нет.— Почему?— Было очень оживленно в палатке.— Много спящих?— Нет.— Тогда что же?— Fleas, lices and gnats Блохи, вши, комары! {англ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50