— Нет, я сыт.— Тогда мы возьмем продукты с собой. Моя сумка забита ими.— Вы ждете приключений и берете с собой продукты? Бросьте это! Если мы проголодаемся, то разыщем палатки кочевников. Там мы найдем финики, муку, воду, а может быть, и чекир.— Чекир? Что это такое?— Пирог, в который запекают молотых кузнечиков.— Ну и ну!— Да он изумительно вкусный! Кто-то обожает устриц, виноградных улиток, птичьи гнезда, лягушачьи ляжки и прокисшее молоко с личинками. Такой гурман воспримет саранчу как деликатес. А знаете, кто долгое время питался саранчой с диким медом?— Я думаю, это какая-нибудь библейская личность.— Разумеется, и притом очень возвышенный и святой человек. Попона у вас есть?— Вот.— Хорошо. Надолго ли вы наняли верблюдов?— На весь день.— С проводником?— Без.— Это хорошо. Правда, в этом случае вам пришлось оставить залог, зато никто нам не помешает. Пошли!Владелец верблюдов жил через два дома. Я сразу же узнал в нем турка. Во дворе стояли три верблюда, над судьбой которых можно было бы лить горькие слезы.— Где твой загон? — спросил я турка.— Там!Он указал на стену, разделявшую двор на две части.— Открой дверь!— Для чего?— Потому что я хочу посмотреть, есть ли у тебя верблюды получше.— Есть там, внутри.— Покажи-ка их мне!Видимо, он не очень-то доверял мне, но все же приоткрыл дверь и позволил мне бросить взгляд в отгороженную часть двора. Там лежали восемь прекраснейших верблюдов. Я подошел ближе и рассмотрел их.— Сколько ты хочешь получить за тех трех верблюдов, что предназначил для нас?— Пять махбубских цехинов за всех.— И за такую цену мы получим вьючных животных с израненными ногами! Взгляни, ты можешь смотреть сквозь их бока насквозь! Их губы отвисли, как рваные рукава твоей куртки, а их горбы… о, у них вообще нет горбов! Они проделали длительное путешествие; они истощены и бессильны, так что и седла-то выдержать не смогут. А как выглядят эти седла! Поторопись и дай нам других верблюдов, другие седла и другие попоны!Он посмотрел на меня со смешанным чувством недоверия и гнева.— Кто ты такой, чтобы отдавать мне подобные приказы?— Смотри сюда! Видишь султанский паспорт? Может быть, я должен рассказать ему, что ты обманщик, что ты терзаешь до смерти своих бедных животных? Ну-ка быстрей, седлай вот тех трех хеджинов, бурых справа и серого в углу, иначе руки тебе удлинит мой кнут!Бедуин немедленно схватился бы за пистолет или нож, но этот человек был турком. Он поспешил исполнить мой приказ, и вскоре три лучших верблюда под очень богатыми седлами лежали перед нами. Я повернулся к Халефу:— Теперь покажи этому сиди, как надо садиться в седло! Он показал, а потом я встал на сдвинутые передние ноги верблюда, на котором должен был ехать Албани.— Внимание! Как только вы коснетесь седла, хеджин станет подниматься, причем сначала на передние ноги, так что вы запрокинетесь назад, а потом он выпрямит задние ноги, и вы качнетесь вперед. Оба этих толчка вы должны компенсировать движениями своего тела в противоположную сторону.— Попытаюсь.Он набрался сил и взобрался в седло. Животное сразу же поднялось, хотя я не снимал своей ступни с верблюжьих ног. Бравый певец частушек откачнулся назад, но не упал, потому что крепко вцепился в луку седла. Но когда верблюд подбросил вверх свой зад, Албани, все еще не расцепивший рук, вылетел из седла и, перелетев через голову животного, упал на песок.— Гром и молния! Это совсем не такое легкое дело! — сказал он, поднимаясь и потирая плечи. — Но я все же должен быть в седле. Поставьте верблюда опять на колени!— Рррээ!Услышав команду, верблюд снова улегся. Вторая попытка удалась, хотя всадник и испытал два резких толчка. Я же вознамерился устроить еще один выговор хозяину:— Деведжи Деведжи — погонщик верблюдов; владелец верблюдов (тур.).

, ты сам-то умеешь ездить на джеммеле?— Да, господин.— И управлять тоже можешь?— Да.— Нет, ты этого не можешь, потому что ты совсем не знаешь, что для управления верблюдом нужен метрек Метрек — палочка-погонялка для лошадей и верблюдов.

.— Прости, господин.Он сделал знак слугам, и те принесли погонялки. Теперь и я забрался на верблюда.Сейчас мы производили совсем другое впечатление, чем оно было бы в том случае, если бы мы удовлетворились жалкими вьючными верблюдами. Наши седла были очень красиво отделаны кистями и пестрым шитьем, а попоны так велики, что полностью закрывали животных. Мы выехали на улицу.— Куда? — спросил я Албани.— Выбор я предоставляю вам.— Хорошо. Значит, через Баб-эль-Медину!Мой новый знакомый притягивал взгляды всех встречных: его одежда слишком бросалась в глаза. Поэтому я пустился в путь по многочисленным боковым улочкам и после нескольких объездов счастливо выбрался к воротам.До сих пор Албани сносно держался в седле. Но вот наши верблюды пошли «медвежьей рысью», их обычным аллюром, из-за которого новички получают великолепную возможность познакомиться с морской болезнью, не увидев даже ни одной капли соленой воды. Вначале Албани еще смеялся над самим собой. Он не владел умением смягчать толчки животного собственными движениями. Он клонился то туда, то сюда, то вперед, то назад. Его длинное арабское кремневое ружье мешало ему, а огромная сабля, бряцая, била верблюда по боку.Вскоре мы оставили за собой небольшую возвышенность, и теперь перед нами открылась широкая равнина. Албани, казалось, все больше и больше осваивался в седле: он уже не жаловался. Так мы преодолели за час, наверное, две немецкие мили, когда перед нами возникла фигура одинокого всадника. Он был примерно в полумиле от нас и ехал, по всей видимости, на отличном верблюде, потому что расстояние между нами буквально таяло, и всего лишь через десять минут мы оказались лицом к лицу.На всаднике была одежда состоятельного бедуина, а капюшон его бурнуса был глубоко надвинут на лицо. Его верблюд стоил дороже трех наших, вместе взятых.— Селям алейкум! — приветствовал он меня, обнажая руку, чтобы откинуть капюшон.— Алейкум! — ответил я. — Куда путь держишь в этой пустыне?Его голос звучал мягко, почти как голос женщины. Его рука была хотя и загорелой, но маленькой и нежной, а когда он откинул капюшон, я увидел совершенно безбородое лицо, карие глаза живо рассматривали меня… Это была… женщина.— Мой путь ведет меня всюду! — ответила она. — А куда ведет тебя твой?— Я еду из Джидды, объезжаю своего верблюда, а потом снова вернусь в город.Ее лицо помрачнело, а взгляд стал недоверчивым.— Так ты живешь в городе?— Нет, я приезжий.— Ты паломник?Что я должен был отвечать? У меня были планы выдать здесь себя за магометанина; но когда спросили вот так прямо, я не осмелился ответить ложью.— Нет, я не хаджи.— Ты чужой в Джидде и, несмотря на это, приехал сюда не для того, чтобы отправиться в Мекку? Или ты был в священном городе раньше, или ты не правоверный.— Я еще не был в Мекке, так как моя вера не похожа на вашу.— Ты еврей?— Нет, я христианин.— А эти двое?— Один христианин, как и я, а другой мусульманин, который собирается отправиться в Мекку.При этих словах ее лицо внезапно просветлело, и она обратилась к Халефу:— Где твоя родина, чужестранец?— На западе, далеко отсюда, за великой пустыней.— У тебя есть жена?Халеф почти так же, как я, удивился этому вопросу, высказанному вопреки обычаям Востока. Он ответил:— Нет.— Ты друг или слуга этого эфенди?— Я ему и друг, и слуга.Тогда она снова обратилась ко мне:— Сиди, поехали со мной!— Куда?— Ты любишь поболтать или просто боишься женщины?— Ба! Вперед!Она повернула своего верблюда и поскакала назад, по тому самому следу, который ее животное оставило на песке. Я держался рядом с нею, остальные поотстали.Женщина была далеко не юной, и лучи пустынного солнца, а также лишения и напряженный труд задубили кожу ее лица и уже изрезали ее морщинами; но когда-то она, конечно, была привлекательной, и это было отчетливо видно по ней. Что привело эту одинокую всадницу в пустыню? Почему она ехала в Джидду, а теперь возвращалась с нами назад? Почему она была явно обрадована, когда услышала, что Халеф собрался в Мекку, и почему она не сказала, куда везет нас? Она была для меня загадкой. При ней было ружье, а на поясе виднелся ятаган; да! — в седельных ремнях верблюда торчал даже дротик, который может быть таким опасным в руке умелого араба. Она производила впечатление свободолюбивой бесстрашной амазонки, и это слово здесь было совершенно уместно, так как подобные воинственные женщины во всех краях Востока встречаются чаще, чем на Западе, где все-таки женщине предоставляется больше свобод.— Какой это язык? — спросила она меня, услышав ответ Албани.— Это язык немцев.— Значит, ты немей?— Да.— Немей, должно быть, храбрые люди.— Почему?— Самым храбрым человеком был Султан эль-Кебир, Наполеон… и тем не менее его победили немей… шимаклер, северные немей, немси-немлекетлер, то есть австрийцы, и московиты. Почему твои глаза так пристально меня рассматривают?Значит, она слышала и о Наполеоне, и об исходе европейской войны. Ясно, что у нее было необычное прошлое.— Прости меня, если мой взгляд тебя оскорбил, — ответил я. — Я не привык в твоей стране встречать таких женщин, как ты.— Женщин, носящих оружие? Женщин, убивающих мужчин? Женщин, даже управляющих своим племенем? Разве ты не слышал про Галие?— Галие? — спросил я, вспоминая. — Разве она не из племени бегум?— Вижу, что ты ее знаешь.— Она была подлинным шейхом своего племени и разбила в сражении под Тарабой войска Мехмеда Али, которыми командовал Тунсун-бей?— Да. Теперь ты видишь, что женщина может сравниться с мужчиной?— Что говорит об этом Коран?— Коран? — спросила она с выражением пренебрежения. — Коран — это книга; вот у меня ятаган, ружье и дротик. Во что ты веришь? В Книгу или в оружие?— В оружие. Итак, ты видишь, что меня нельзя назвать гяуром, потому что я думаю то же самое, что и ты.— Ты тоже веришь в свое оружие?— Да, но еще больше в священную книгу христиан.— Я ее не знаю, но твое оружие вижу.Это был, безусловно, комплимент в мой адрес, потому чтоараб привык судить о человеке по оружию, которое тот носит при себе. Женщина продолжала:— Кто убил больше врагов — ты или твой друг?Албани, судя по его оружию, должен был, разумеется, казаться храбрее меня. Однако я был убежден, что добряк-триестинец со своей огромной саблей не был, конечно, опасен еще ни одному человеку. Я ответил уклончиво:— Мы с ним об этом еще не говорили.— Как часто ты исполнял кровную месть?— Еще ни разу в жизни. Моя вера запрещает мне убивать даже врага. Его должен судить закон.— А если сейчас появится Абузейф и захочет тебя убить?— Тогда я стану защищаться и в случае необходимости убью его, потому что при самообороне это разрешается… Ты говоришь об Отце Сабли. Ты его знаешь?— Я его знаю. Ты тоже назвал его прозвище. Ты о нем слышал?— Я не только слышал об Абузейфе, но и видел его. Она резко повернулась ко мне:— Видел? Когда?— Несколько часов назад.— Где?— В последний раз на его собственном корабле. Я был его пленником, а вчера убежал от него.— Где стоит его корабль?Я указал направление, в котором, как я предполагал, Находилось судно.— Он стоит вон в той стороне, укрывшись в бухте.— А сам Абузейф на корабле?— Нет, он поехал в Мекку, чтобы преподнести подарок великому шерифу.— Великого шерифа нет в Мекке. Сейчас он находится в Эт-Тайфе. Благодарю тебя за важное известие. Поехали.Крайне нетерпеливо она погнала своего верблюда и через какое-то время повернула направо, к видневшейся на горизонте гряде холмов. Когда мы к ним приблизились, я заметил, что эти холмы сложены из того же красивого серого гранита, который я позднее видывал в Мекке. В долине с крутыми склонами я увидел палатки. Женщина показала на эти палатки рукой и сказала:— Там они живут.— Кто?— Проклятые люди из племени атейба.— Я думал, что атейба живут в Эль-Заллале, Тале и вдоль вади Эль-Нобейат.— И там они тоже живут, но поехали. Ты должен все узнать!Перед палатками лежали штук с тридцать верблюдов и несколько лошадей, а когда мы приблизились, свора тощих мохнатых собак подняла озлобленный вой, на звук которого появились обитатели палаток. Они схватились за оружие и выглядели очень воинственно.— Подожди здесь! — приказала повелительница.Она заставила своего верблюда опуститься на колени, ступила на землю и подошла к мужчинам. Ни Халеф, ни Албани не слышали нашего с нею разговора.— Сиди, — спросил Халеф, — к какому племени принадлежат эти люди?— К племени атейба.— Я слышал об этом племени. К нему причисляют себя самые храбрые люди в этой пустыне. Всякому каравану паломников угрожают их пули. Они — злейшие враги джехеинов, к которым принадлежит Абузейф. Что от нас хочет эта женщина?— Пока не знаю.— Так мы еще узнаем об этом. Но держи свое оружие наготове, сиди. Я им не верю, потому что они отвергнуты и прокляты.— Откуда ты это знаешь?— А ты разве не знаешь, что все бедуины, живущие в окрестностях Мекки, собирают капли с восковых свечей, пепел от воскурении и пыль с порога Каабы, а потом натирают себе лбы? У этих же людей на лбу ничего нет. Они не могут пойти ни в Мекку, ни к порогу Каабы, потому что они прокляты.— Почему их отвергли?— Возможно, это мы узнаем от них.Тем временем наша знакомая перебросилась парой слов с мужчинами, после чего один из них приблизился к нам. Это был почтенного вида старик.— Пусть Аллах благословит ваше прибытие! Войдите в наши палатки. Вы будете нашими гостями.Сие заверение убедило меня в том, что среди атейба нам не угрожает никакая опасность. Если араб однажды произнес слово «гость», ему можно полностью доверять. Мы спустились со своих верблюдов и пошли в палатку, где опустились на серир, низкую, покрытую циновкой деревянную табуретку. Нас угостили скромной пищей.Пока мы ели, никто не произнес ни слова. Потом каждому из нас протянули по дешевой трубке «бери», и под едкий дым томбакского табака, привезенного то ли из Багдада, то ли из Басры, началась беседа.Мы получили только по одной «бери» — это было верным признаком бедности этих людей.В палатке находилось свыше двадцати человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50