Лишь виновато покосился на меня, мол, извини,
Витек, сам видишь, как оно оборачивается...
-- Юные пенсионеры! -- засовывая под мышку правую титьку, вскричала
новоявленная амозонка, воинствующе нагая, с указующим китайским зонтиком в
руке. -- Юные пенсионеры, к борьбе с чуждыми нам воззрениями -- будьте
готовы!
-- Всегда готовы! -- дружно ответили верные левинцы, выскакивая из-за кустов,
где они и прятались все это время.
К распростертому Кондратию Константиновичу подбежала Перепетуя с огнетушителем.
С тем самым, на баллоне которого было написано "Гипосульфит натрия (Фиксаж)".
Зашипела струя, пущенная в подвергшуюся деформации голову.
-- Так ведь это же фотозакрепитель, -- запоздало изумился я.
-- А ты, мудила гороховый, думал, его "шипром" освежать будут?! -- захохотала
гарцующая валькирия. -- Чего стоишь-то?! Забыл, что делают в таких случаях? А
ну -- беги, звони куда следует!..
-- И вот ведь что поразительно: подхватив пальтецо, я действительно побежал.
Этак бодренько, трусцой. Туда -- к телефонной будке у кинотеатра. А добежавши,
снял трубочку и набрал соответствующий номерок. Простой такой, с детства
запомнившийся. Товарища капитана Безымянного...
В общем, когда подкатила музейная эмочка (черная, со шторками на окнах), я уже,
скорбно потупясь, стоял над бездвижным Кондратом Всуевым. Был он весь какой-то
совершенно непохожий на себя -- поверженный, с широко раззявленным,
перекошенным в беззвучном протесте ртом, в глубине которого -- справа, вверху
-- пугающе поблескивала золотая коронка, и чего уж греха таить -- именно
оттуда, из хамского этого хавала я, Тюхин, и позаимствовал ее для своей
крылатокопытной, в яблоках, метафоры... Или не у него?
Поскрипывая портупеей, приблизился товарищ майор.
-- Это он! Он! -- дружно ткнули в меня пальцами вечно юные левинцы.
Я растерянно огляделся. Увы, увы -- ни идиотского моего лошака, ни грудастой
подруги детства в необратимо облетающим скверике уже не было.
-- Ваши документики! -- козырнул мой будущий следователь.
-- Да Тюхин, Тюхин моя фамилия, -- пробормотал я, нащупывая в потайном кармане
пальто неизвестно как очутившийся там паспорт.
Товарищ майор Бесфамильный, -- а именно так, как выяснилось впоследствии, звали
этого вурдалака, -- товарищ майор долго и, я бы сказал, с каким-то трепетным
интересом изучал мои данные -- слюнил страницы пальцем, смотрел на свет --
наконец он пристально глянул на меня поверх черных, как у Ричарда Ивановича
Зоркого, очков и сказал:
-- Так-так... Значит, говорите -- Матюхин?.. А вы, часом, ничего не путаете,
гражданин... -- и тут он снова заглянул в паспорт, -- гражданин Чеченской
республики... Хаз-Булатов, Дудай Шамилевич?.. а?!..
Я помертвел.
Глава пятая
Казенный дом, нечаянная радость

-- Да вы не нервничайте, не нервничайте! -- говорит он, нацеливая в мой лоб
свет рефлектора. -- Раз уж влипли, так хоть держитесь, как подобает настоящему
противнику!.. Фамилия?
-- Тю-фин, -- сплевывая зубы, колюсь я в который раз. -- То есть это... то есть
Тюхин, а этот, как его...
-- Записывайте-записывайте! -- бросает в сторону гражданин начальник товарищ
майор Бесфамильный и младший подполковник Кузявкин исполнительно трещит на
машинке.
-- Слушайте, вы меня совсем запутали. Тюхин и Эмский, ну как это... Ну это,
вобщем, мои псевдонимы...
-- Клички, -- понимающе кивает гражданин майор.
И все начинается по-новой.
-- Да вы не психуйте, не психуйте! Зачем же так?!
Брезгливо морщась, он угощает меня папироской. Я все никак не могу поймать
огонек спички, но вот наконец прикуриваю, со всхлипом затягиваюсь. Пальцы у
меня трясутся, губы дрожат.
-- Значит, говорите, в кепке, с усами?.. Пишите-пишите, Кузявкин! Видите --
гражданин Кац-Пулатов все-таки хочет сделать чистосердечное признание!.. Та-ак,
порошочек, говорите... Два?! Ага: проще говоря, после трудов праведных решили
"оттянуться". Поймали кайф, как выражаются некоторые несознательные товарищи...
Допустим. А как, вы говорите, того, с фиксой звали?.. Пегас?! Так-так, уже
теплее, теплее!.. Выходит -- Пегас, он же еще и -- Конь!.. Постойте-постойте,
что вы несете! А крылья-то здесь причем?!
-- Да вы что, не марксист, что ли?! -- в сердцах восклицает он, когда я
заканчиваю свои сбивчивые, чудовищно неправдоподобные разъяснения. -- Что
значит -- "как ангел по небу полуночи"? Так и скажите: на дельтаплане, чтобы
сподручней было пересекать государственную границу... Что, опять не так?!.. А я
ему, Кузявкин, еще и папиросочки даю!.. Послушайте, гражданин хороший, -- в
нашем регионе по небу летает только наша же авиация!
-- А птицы?
-- Какие еще... Птицы?!
-- Ну, такие... ну, в общем, кукуют которые...
Они молча переглядываются, два мучителя моих.
-- Послушайте, -- не сдаюсь я, -- вы у Ляхиной, у Ираиды Прокофьевны, вы у нее
справьтесь. Она же меня вот с таких лет знает. Ну ей Богу -- М. моя настоящая
фамилия, потому и псевдоним такой -- Эмский... Ее что -- нет?.. Ускакала?
И опять они молчат.
Бьют часы. Одиннадцать раз подряд. Гражданин майор Бесфамильный устало
раздергивает шторы. Там, на воле уже почти рассвело.
О, что стало с вами, глаза мои, глазоньки бедные, вечно видящие не то, что
положено, проклятые очи мои! Вы уже и не слезитесь, почти и не моргаете уже,
как этот рассвет, серые мои, заплывшие от ежедневных "корректировок"...
За спиной пронзительно скрипит дверь. Тяжелые шаги, сопение. Это он -- мой
третий. Генерал-адьютант А. Ф. Дронов, тутошний заплечных дел мастер. Я уже
начинаю узнавать его затылком!..
Люди, неужели я любил вас?!
-- Что у вас с челюстью?.. Выбита?! Ах, Афедронов, Афедронов, ведь могут
подумать, что потому и ударник!.. Ну-с, продолжим... Так кто, вы говорите, к
вам постучался после визита к Резиденту? Рабочий, солдат и?..
-- И ма...фрос, -- с трудом ворочая языком, отвечаю я.
-- Имя, фамилия, кличка.
-- Э омню... ажется, Швандя.
Гражданин майор Бесфамильный, потирая руки, поднимается. Сегодня он, похоже, в
настроении.
За окном, в блеклом потустороннем небе висят допотопные аэростаты.
Гражданин майор подходит к самодельному календарю с загадочной надписью: "До
третьего марта осталось...". Он меняет цифры и теперь остается уже 72 дня.
Когда началось следствие, оставалось на триста больше.
-- И ничего не попишешь! -- весело восклицает гражданин майор. -- Ни-че-го! И
знаете почему, Дудай Шамилевич? Да потому что -- диалектика! Вы истмат
изучали?.. Вот и плохо! Вот и чувствуется!..
И насмешливо глядя поверх своих черных очков, он садится за рабочий стол --
моложавый, как все высшее начальство, весь в скрипучих ремнях.
Над его головой поясной портрет товарища Маленкова. Портрет как портрет, с
одной, правда, странной поправочкой: глаза у незабвенного Георгия
Максимилиановича закрыты...
Почему?! Зачем?!
Но я теперь уже и спрашивать боюсь. Долгим, немигающим взглядом я смотрю на
ползущую по портрету муху. Все смотрю, смотрю и она не "плывет", не
смазывается, не исчезает. Как ни в чем ни бывало сучит ножками на
государственном лбу!
Кабинет большой, светлый, с окнами на Литейный проспект.
Слева от гражданина майора сейф. Над сейфом прикноплен плакат под названием --
"ЛИЧИНА ВРАГА". Вот уж это, как говорится, в самую точку! Ну, просто вылитый
враг! В шляпе, в очках, при галстуке, да еще -- бороденка, такая, знаете ли,
троцкистско- бухаринская, клинышком. Помню. Видел в начале пятидесятых. Они --
эти самые враги народа -- так и шастали по улицам послевоенного Ленинграда.
Они, вражины, так и шастали, а мы, юные чекисты, бдительно следили за ними и,
ежели что, сломя голову бежали к телефончику. И вот помню, как один такой вышел
из парадной у кинотеатра "Искра". При этой самой бороденке, в шляпе, в очках да
еще в бухгалтерских сатиновых нарукавниках. Они-то, помню, больше всего и
поразили. "Да у него же, гада, руки по локоть в крови!" -- ужаснулся догадливый
Совушка...
-- Так кого, вы сказали, напоминает вам этот субъект? -- кивая на плакат,
спрашивает мой следователь. По особо важным делам, разумеется. -- Да вы не
нервничайте, не нервничайте!.. Повторяю вопрос: где и при каких обстоятельствах
вы, Тюхин-Эмский-Кац-Пулатов, встречали изображенного на плакате человека?.. Ну
живенько-живенько, я жду...
И я -- а что еще остается делать?! -- говорю им: так, мол, и так -- на сто
процентов не уверен, но, кажется, это он -- Ричард Иванович Зоркий, мой
связник, каковой с другим моим сообщником по кличке Кузя-Кот, поджидал меня в
условленном месте.
-- Нет, Тюхин, все-таки вы талантливый человек! -- расцветает гражданин майор.
-- Неужто не оценили?.. Не-ет?! Мелкие завистники! Дерьмо народец!.. Это,
Кузявкин, не для протокола... Что вы говорите?.. Муха?! Господи, а это еще
откуда?!
И теперь уже в шесть глаз мы следим за ползающим по стеклу казенного портрета
потусторонним существом по имени Муха.
-- Тюхин, -- задумчиво спрашивает гражданин майор, -- а вам, Тюхин, случайно
ничего не говорит такая странная на первый взгляд фамилия --
Вовкин-Морковкин?
Нет, эта фамилия мне пока еще ничего не говорит.
-- А вы, Эдуард Михаилсергеевич, не торопитесь! Вы подумайте, подумайте. Только
хорошенечко, крепенько! Подумайте, а потом поделитесь со мной. -- Он склоняется
к моему уху: -- Как демократ с демократом...
И он нажимает кнопочку под столом.
Скрипит дверь.
Господи, Господи!..
Афедронов моет руки.
-- Слышь ты, как тебя, -- говорит он, не оборачиваясь, -- а Дудай, ежели
по-простому, это уж не Додик ли?
Он в прозекторском фартуке, в резиновых перчатках.
Изо всех своих сил, изо всей своей тюхинской мочи я таращу глаза, силясь не
зажмуриться от ужаса. О, только не это -- только б не провалиться во времени,
не очутиться где-нибудь в 37-м!..
-- А Шамиль -- это Шмуль?.. Да, поц?..
-- Повторите фамилию, не понял!
-- ...ун...у...ов...
-- Дундуков?.. Сундуко-ов?! -- гражданин майор аж поперхивается, Кузявкин
вскакивает. -- Да уж не старшина ли?! Эвон вы куда метнули, господа хорошие!..
Та-ак!.. Так-так-так!.. Да тут, Кузявкин, на попытку государственного
переворота тянет!.. А?!..
-- Так точно, товарищ майор! -- берет руки по швам исполнительный младший
подполковник.
-- Садитесь-садитесь. Садитесь и протоколируйте!.. Славненькое тут у нас
сочиненьице получается!.. Так вот вы зачем к нам с кавказских вершин
припожаловали, господин... господин...
Я мычу.
-- Господи, да что это с вами, Давид Шлемазлович?! Что за дикция? Да нет же, у
вас с некоторых пор совершенно невозможный, решительно не наш выговор! Вам что
-- зубы мешают, что ли?.. Афедро-онов!..
Силы небесные!..
И опять раннее-раннее -- еще и двенадцати нет -- утро.
Гражданин майор товарищ Бесфамильный ходят по кабинету, помешивая крепкий чаек
звонкой серебряной ложечкой.
-- И вот ведь какая ерунда получается, дорогой вы наш Ли Харви Освальд, --
философствует гражданин майор, -- мертвый, от того, что ему пулю в лоб влепешь,
мертвее не станет. Нонсенс, как говорится! А главное -- почему именно вы?..
-- ?!
-- Да что ваши хозяева совсем уж с ума посходили?! Пятьдесят третий год. Не
сегодня-завтра мы начнем беспощадную борьбу с безродным космополитизмом, а они
-- на тебе -- Соломон Михоэлсович!
-- Осип Мандельштамович, -- робко поправляю я.
-- А-а, да какая разница, голубчик! -- морщится он, выуживая лимон. -- Все
равно -- глупо! Глупо-глупо-глупо!.. Кстати, а почему вы, Тюхин,
необрезанный?.. А может, не так и глупо?.. Может в этой вот фантастической дури
и есть весь тайный цимес?! А-а, Кузявкин?..
Я не выдерживая:
-- Гражданин начальник, как перед Богом!.. -- вставная челюсть у меня с
непривычки отсасывается. -- Кля... клянуфь!.. Все, как на дуфу!.. Оправдаю!..
Смою кровью!.. Верьте мне, граждане следователи!..
И этот хорек, крыса бумажная Кузявкин отрывается от своих говенных
протоколов:
-- Знаете, подследственный, кому на Руси ни при какой погоде верить не
рекомендуется? Вору прощенному, жиду крещенному и алкашу леченному!
Я опускаюсь на табуретку.
Гражданин майор Бесфамильный, мучительно гримасничая, жует. Лицо его то и дело
перекашивается, как у Кондрата Всуева, но, увы, не смазывается, не
"плывет"!..
За спиною скрипит дверь. В нос шибает формалинчиком.
-- А что, я еще и украл что-нибудь? -- севшим от волнения голосом, спрашиваю
я.
И вот он наступает наконец, тот невероятный, на веки вечные незабвенный
мартовский день!
В памяти запечатлелась каждая деталь, каждое словцо, да что там! -- каждый
жидкий волосочек на руке Кузявкина, державшего наготове пресс-папье.
На календаре -- 0. (О, цифра цифр, о буква букв!..)
Закусив язык от усердия, я старательно вывожу: "Вину свою признаю целиком и
полностью". И подписываюсь: Финкельштейн.
-- Ну вот! Так-то оно лучше, чистосердечнее, -- удовлетворенно говорит
Кузявкин, промокая.
Да, дорогие мои, это был праздник! Настоящий. Единственный и неповторимый. До
скончания дней моих.
На подносе -- бутылочка ликера "Амаретто". Пепси. Бокальчики ломоносовского
стекла. Четыре. Слышите, -- четыре!..
Гражданин начальник в парадном мундире с аксельбантами, при орденах. Он сидит
нога-на-ногу, барабаня пальцами по зеленому сукну. Его взволнованный взгляд
устремлен куда-то сквозь меня.
Они ждут!..
И вот где-то далеко-далеко, может быть, даже на другом этаже, слышится до боли
родное: ку-ку, ку-ку, ку-ку... Тринадцать раз кукует деревянная кукушечка.
Тяжелая, обитая кожей врагов народа дверь, как-то по-особенному пронзительно
скрипит. Веет Афедроновым. Я привычно мертвею.
-- Ну? -- в голос выдохнули оба моих Порфирия Петровича.
Генерал-адъютант А. Ф. Дронов с телеграфной лентой в руках замер в дверном
проеме.
-- Ну же, Ахведронов, хавари! -- с внезапно прорезавшимся хохляцким хыканьем
вымолвил майор Бесфамильный.
-- Есть, товарищ майор! Она! "Молния"! -- с трудом сдерживая дрожь в голосе,
прошептал, как правило, непрошибаемый генерал-адъютант. -- Свер-ши-лось,
дорогой вы мой товарищ майор!
Звеня медалями, Бесфамильный так и обрушился на колени.
-- Хосподи, неужто дождались?! -- воскликнул он, закатив глаза к потолку. И
вдруг перекрестился. По-нашему, по-русски -- справа налево, только почему-то
левой рукой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29