Мария Эбнер-Эшенбах

– Но я ничего не чувствовал, – огорчился Зелг. – А вдруг я ее не понимаю и она на меня обидится?
– Исключено. Обиделась бы – мы бы здесь не сидели, – хмыкнул вампир.
– Все равно странно.
– Привыкай. Скоро ты поймешь, что кассарийскому некроманту странным может показаться только одно – жизнь так называемого нормального человека. А все остальное в порядке вещей.
– А я как раз задумался о нормальной жизни, – признался Зелг несколько смущенно. – Такая прелестная девушка была. Думгар, ты ее не знаешь? Откуда она такая?
– Какая девушка? – заинтересовался пылкий доктор. – Где?
– Ну, у ворот замка, – пояснил герцог, чувствуя, что друзья не улавливают смысл его речей. – Ну та, с васильками и собакой. Милорд Такангор, вы-то ее точно видели! Она стояла прямо перед вами!
– Может, и стояла, – пожал плечами минотавр и придвинул поближе блюдо с жарким. – Я на девушек внимания не обращаю. Особенно когда не покушавши.
Вот когда встречу такую красавицу, как моя маменька… А то прочат мне какую-то девицу Эфулерну…
– Какую девицу? – окончательно запутался Зелг. – Господин Крифиан, вы у нас самый зоркий, вы-то помните?
– Кого?
– Девушку с синими глазами, с букетом васильков. Локоны такие непокорные. Веснушки. Ножка маленькая, изящная. Кожа такая белая, будто мраморная. И собака у нее еще была, большая такая собака. Ну что, никто не помнит?
Все переглядывались.
И только губы Думгара неожиданно растянулись в мечтательной, нежной улыбке.
– Это вам, милорд, надо было бы побеседовать с его светлостью Узандафом. Думаю, только он сможет объяснить вам истинную причину нашей внезапной близорукости.
– Странно, странно, – бормотал Зелг. – Девушка улыбалась… Под аркой. Арка вся в цветах и лентах… Ну что, господа! У меня есть тост: выпьем за всех нас – от генерала до солдата хлебопекарной роты…
При упоминании о хлебопекарной роте король Юлейн непроизвольно подпрыгнул на своем кресле.
– …за тех, кто вернулся с поля боя. И за то, чтобы…
– Снова вернуться на поле боя! – завершил его тост Такангор. – Надо же когда-то начинать делать карьеру!
– Милорд, я неоднократно указывал вам на то, что я убежденный пацифист, – насупился Зелг.
– С этим тоже надо что-то делать. И поскорее, – заявил минотавр.
– Не кажется ли вам удивительным, милый граф, – спросил Гизонга, наклоняясь к да Унара, чтобы чокнуться, – что после стольких происшествий и невероятных событий мы все-таки добились того, чего хотели? Так или иначе, но я плохо представляю себе, что кто-то из граждан Тиронги в ближайшее время захочет принять участие в гражданской войне.

Победоносное войско редко бунтует.
Король Бунш


* * *

– Молодчина, внучек, какой ты молодчина!
– Это не я, это минотавр. И еще наша Кассария.
– А тебе не приходило в голову, что ни минотавр, ни тем более Кассария не стали бы помогать не слишком достойному?
– Дедушка, это банальность. От тебя я ждал большего.
– Он ждал! Он уже указывает мумии деда, что и как тот должен говорить! Не учи дедушку кашлять. Что поделаешь: кровь, порода. Все мы такие, властные. Я тоже был совершенно несносным лет пять или шесть после победы при Пыхштехвальде.

Успех меня ничуть не испортил: я и прежде был совершенно невыносим.
Ф. Лебовиц

– Я тщательно слежу за тем, чтобы у меня не закружилась голова от успехов.
– Ну-ну…
– Дедушка, а ты веришь в любовь с первого взгляда?
– Нет, не верю. Обычно я влюблялся со второго, а то и с третьего. Я был серьезен до ужаса.
– Ну да. А Думгар говорит, что ты любил застолья и гулянья и вообще не ложился спать лет до ста.
– А ты ему передай, что это непедагогично – дискредитировать славных предков за здорово живешь, только из любви к истине.
– Он и сам знает. Но считает, что непедагогичнее мифологизировать предков и тем самым вырабатывать комплекс неполноценности у подрастающих молодых поколений. В данном случае – у меня.
– Прекрасно. Он, часом, не защитил еще одну диссертацию, по проблемам воспитания детей? Нет?
– Дедушка, а кто его создал?
– Думгара? Да кто ж его знает. Я когда был в твоем возрасте, тоже прадеда донимал, кто да кто… Он не помнил. А с чего это ты, любезный друг, вдруг заговорил о первой любви?
– Девушку увидал. А наш голем меня отправил к тебе. Говорит, только ты можешь все растолковать.
– Кхе-кхе, – внезапно смутился Узандаф. – Это, конечно, лестное мнение… Э-эээ, а-аа, а вам что, в университете ничего не рассказывали об этом деле. – И он сделал руками несколько странных движений. – Ну, то есть об отношении полов?
И поскольку Зелг потрясенно молчал, пытаясь проникнуть в извилистые лабиринты дедовой мысли, то Узандаф продолжил:
– Ты вот видел цветочки? У них, кроме цветоножки и цветоложа, есть еще пычинки и тестики… ой, то есть тычинки и пестики! Вот! И у людей то же самое. А поскольку чисто теоретически мы вроде как люди, то в общем и целом этот вот пункт у нас не отличается… То есть я хотел сказать, в общем, это не так сложно, как может показаться, но только при взаимном согласии сторон. Ну и надо, конечно, проверить, кто она такая. А то у меня в молодости случился курьезный роман с русалкой, а как дошло до… ну, ты понимаешь… крутил я ее, вертел.. А-аа! – И мумия безнадежно махнула рукой. – Сплошное разочарование. Так что ты, внучек, не торопись, погуляй при луне, букетики подари, а там и передумывай потихоньку. Рано тебе еще жениться.
– Дедушка, я же не про это.
– А о чем еще может думать молодой человек твоего возраста, только что выигравший войну с Бэхитехвальдом?
– О девушке.
– Ничего не понимаю, – честно признался Узандаф.
– И я – ничего. Встречала нас девушка, когда мы возвращались. Красивая, с темно-голубыми глазами, почти синими. Белокожая, в веснушках, с собакой и букетом васильков. Чудо что за барышня. Прямо под праздничной аркой стояла. Хотел узнать у Думгара, кто она такая, он меня к тебе отправляет, и вообще ее никто, кроме меня, не видел. Устали после боя, ясно, но такую прелесть…
– Вот оно что, – сказала мумия. – Вот оно что. А арка с перильцами?
– Не заметил. Кажется, да. Точно, точно – с перильцами. А какая разница?
– Это не арка, внучек. Это Тудасюдамный мостик, дорога между двумя мирами. Мост, по которому один раз в жизни каждого герцога да Кассара к нему приходит бессмертный дух Кассарии. И каждому он является в ином обличье. Ко мне, например, приходил рыцарь, седовласый, но могучий и прекрасный. Держал наше знамя, потрепанное, опаленное огнем, но победное, и оно вилось на ветру, хотя в тот день был полный штиль. Даже травиночка не шелохнулась. А твой отец видел ладью на реке. Долго удивлялся, откуда река. И гребец поманил его рукой, указывая вдаль. Валтасею Тоюмефу показали дракона в королевской короне. Сей драк трижды три раза обвился вокруг нашего замка, охраняя его от всех врагов – как внешних, так и внутренних. Но такого, чтобы девушка… Улыбалась?
– Улыбалась, – печально ответил Зелг. – Чудесная улыбка. А веснушки…
– Чего ж ты голову повесил, дитя мое? Это великолепное предзнаменование.
– Что тут великолепного, когда я думал, что она живая. Познакомиться хотел. Тебе представить. Стихи вот даже написал. Хочешь послушать?
– Нет, нет, нет и еще раз нет, – твердо отвечала мумия. – Стихи слушать не стану: я и так слишком много страдал в этой жизни. Не огорчайся. Я и так знаю, что там написано.
– Зря ты так, – обиделся Зелг, – прекрасные стихи получились. Свежие рифмы: «любовь – кровь», «тоска-песка», «печаль – жаль», «слезы – розы». Просто вдохновение какое-то посетило, не иначе. Вот еще осенило: «Красавица – нравится», надо будет обязательно использовать.
– Никому и никогда в нашем роду Кассария не являла свою благосклонность столь явно и недвусмысленно, – не стал развивать поэтическую дискуссию жестокий Узандаф. – И думаю, Зелг, что тебе предначертана великая судьба. И что Кассария ждет от тебя героических деяний. В конечном итоге, может, именно тебе суждено поразить Галеаса Генсена в его логове.
– Только этого мне и не хватало, – испугался Зелг. – Дедушка, я же пацифист.
– Тебе никто не говорил, что с этим нужно срочно что-то делать?

* * *

После того как книга была доставлена в замок и Зелг выслушал подробный доклад верного голема, в библиотеке собралось нечто вроде большого народного хурала, на котором всякий спешил высказать свое мнение. Стоял неимоверный шум и гам, и страдалец библиотечный эльф демонстративно являлся на публику с пробковыми затычками в ушах и головой, обмотанной клетчатым платком.
Дотт неизменно предлагал ему порцию лекарственной бамбузяки и, встретив холодный отказ, передавал ее Такангору, который оную бамбузяку приспособился поглощать кувшинами.
Вообще данную книгу следовало бы почтительно писать с большой буквы – Книга. Важная шишка среди себе подобных. И хлопот совещающимся она причинила немало. Началось с того, что злосчастный библиотечный эльф попытался прочитать предисловие, начертанное летящим почерком, выцветшими чернилами не то лилового, не то темно-красного цвета (за давностью лет не разберешь), какими-то иероглифами.
Книга отреагировала неадекватно – мелким разрядом энергии, в результате чего библиотекарь впечатался на лету в шкаф с редкими миниатюрными изданиями и бессильно сполз на пол, придерживая голову обеими руками.
– Как это понимать? – вопросил Узандаф.
– Судя по всему, мессир, – отвечал пострадавший с неизменным достоинством, – сия Книга готова открыть свои тайны только избранным, и по непонятной для меня причине я не включен в их число. Если же учесть, сколько рукописных и печатных изданий я собственноручно реставрировал, переплел и перевел, – продолжал он, адресуясь непосредственно к огромному фолианту, – то некоторым впоследствии должно стать стыдно за столь грубое обращение с интеллигентным и тонким созданием. Моя ранимая душа жаждет покоя и отдохновения. Мессир, я беру выходной.
– Постойте, – вскричал Зелг, но было уже поздно. Скорбящий библиотекарь растворился среди стеллажей.
– А как же мы без него разберемся, что тут к чему?
– Бесполезно, – вздохнул Узандаф. – Он уже взял выходной, и ему все равно, дадим мы его или нет. Что ты хочешь – ученый человек, книжный червь. Такие ничего не боятся.
– И что теперь?
– Начнем с самого начала. Ее просили передать вам, ваше высочество, – заметил голем, – значит, вам она точно откроется.
Герцог внимательно перелистывал плотные страницы, более похожие на тончайшие костяные пластины, чем на бумагу. Каждая страница была заполнена другим почерком, другими чернилами и на ином языке. Даты были проставлены, но и их узнать было невозможно, будто этот том доставили сюда из какого-то другого мира, с иным летосчислением и хронологией.
– О! – внезапно воскликнул Такангор, разглядывая из-за плеча Зелга одну из страниц. – А этот вот текст я волне могу прочитать. Это выдержка из мемуаров Тапинагорна Однорогого, которые нам всучи… настоятельно рекомендовала изучать наша маменька. Обычно он пишет про толковые вещи: драки там, битвы, расположение войск, тактику, ну вы понимаете… А этот вот кусок – полный бред. Ахинея. Но маменька велели заучить его наизусть, чтоб, говорит, ночью тебя подняли по тревоге, а у тебя сей текст от зубов отскакивал. И чтоб, говорит, ты его признал среди тысяч иных. Вот, выходит, как всегда правы были… Здравствуй, знакомая история, рад тебя снова видеть.
И, заметив, что лица у окружающих приобрели странное выражение, пояснил:
– Маменька велели. Нам ее ослушаться – ни к чему. Добром не кончится.
– Что это за язык? – заинтересовался Зелг, в котором снова поднял голову ученый.
– Древний язык минотавров. Им пользовались наши предки, обитавшие в Алаульской долине. Тогда племена минотавров были еще весьма малочисленны, разрозненны и ютились на крохотной территории не больше Юмамурского княжества, – бодро отвечал Такангор, и все присутствующие дружно подумали, что его речь более всего похожа на хорошо выученный урок. И только строгого учителя с указочкой не хватает для полного комплекта. – Большинство исследователей называют его рийским диалектом, и это название прочно утвердилось в специальной литературе, – продолжал Топотан. – Его используют для обрядовых песнопений, во время старинных ритуалов, а также для составления важных документов, вроде завещания или любовного послания. Рийским диалектом написаны и воспоминания Тапинагорна Однорогого.
– Без запинки, – похвалил вампир.
– Лучше час на поле топором махать, – признался минотавр, – чем излагать науку. Ну что, поищем еще знакомые языки?
– А это идея, – просветлел Зелг. – Если милорд Топотан обнаружил понятную ему страницу, то, возможно, каждый из нас отыщет нечто ему известное. Не зря же этот паренек принес ее специально для меня. С веснушками? – в который раз уточнил он.
– С веснушками, – подтвердил голем. – И глаза голубые-голубые.
– Вот видите.
Спустя часа полтора стало совершенно очевидно, что по одной странице вполне могут перевести князь Мадарьяга, признавший в причудливой бирюзовой вязи древний жанивашский; Карлюза – ко всеобщему удивлению продемонстрировавший глубокие познания в так называемом мертвом языке Бангасоа; Зелг, сумевший с грехом пополам расшифровать клинописные аздакские письмена; Крифиан – посвятивший друзей в тонкости произношения древнегрифонского языка чин. Более других отличился в этом нелегком деле доктор Дотт, который и сам был поражен до глубины души тем, что магическая тайнопись, неподвластная иным, – это каракули, коими пестрят любые рецепты.
– Всю жизнь выписывал лекарства, и что оказалось? Что я носитель тайного знания?! Эх, жаль, поздновато это раскрылось…
– А то что?
– Все неприступные пациентки были бы моими. Женщины обожают загадочных мужчин… Вот незадача! – И расстроенное привидение свернулось клубком на плече у верного друга – голема.
Сам же Думгар, помявшись, признался, что клинописные письмена, выдавленные в плотном листе и залитые алой эмалью, – суть язык легендарной Канорры и что, пожалуй, с позволения мессира Зелга, он бы перевел их собравшимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49