Все летописцы и журналисты, военные корреспонденты и историки в один голос соглашаются с тем, что вкус не подвел генерала Топотана, и этот завершающий штрих придал армии Кассарии тот блеск и изысканность, коего так жаждут добиться многие владыки.
Что до самой битвы, то Зелг мог спокойно ее прощелкать, предоставив право разбираться с захватчиками тем, кто действительно в этом смыслил. И даже стройные костеланги скелетов и стремительный натиск детского истребительного батальона работали прежде всего на образ. Они очень помогли защитникам Кассарии, но вовсе не явились решающим фактором. Герцог совершенно четко понял, что и без восставших мертвецов Такангор бы наголову разгромил короля Юлейна и Ангуса да Галармона. Хотя бы по той причине, что действительно был более талантливым полководцем. В этом теперь не оставалось ни тени сомнений.
Однако, стоя лицом к лицу с наползающей тенью Бэхитехвальда, Зелг отдавал себе отчет и в том, что ни военный гений минотавра, ни патриотический настрой его подданных, ни полк «Великая Тякюсения», ни даже героическая хлебопекарная рота вкупе с хором пучеглазых бестий не принимаются сейчас в расчет. Это уже целиком и полностью его война. Это его враг, а он не знает, как воевать.

Настоящий враг тебя не покинет.
Станислав Ежи Лец

– Он все-таки нашел способ обойти Закон, – прогудел Думгар, вырастая за спиной своего повелителя. – У нас осталось не более часа времени. Потом здесь будет королевство теней.
Зелг обернулся.
На месте кассарийского замка постепенно проявлялся иной, порожденный мраком и ненавистью. Очертания его стен и башен были столь нелепы, что сделали бы честь самой извращенной и горькой фантазии. Клетки с повешенными существами свисали с расплывающихся зубцов, дикие тени – то ли местные вороны, то ли неупокоенные души тех, кто пал жертвой Генсена и его ненасытных подданных, – кружили в том, что здесь было небом. Это небо клубилось и кипело, в нем проскакивали молнии грязно-желтого и красно-бурого цвета (иначе Зелг не мог бы этого описать), и вместо грома над колеблющейся равниной проносился отчаянный протяжный вой.
– Ага теперь, ага теперь! – зло и весело сообщил Такангор, кроша в капусту то самое агрессивное псевдодерево. – Ну что, будешь чавкать? Будешь чавкать, я тебя спрашиваю?
– Быть не может! – воскликнул Мадарьяга. – Не может быть, глазам своим не верю! Ничто в Бэхитехвальде не может быть разрушено смертным из нашего мира. А когда он в таком половинчатом состоянии, когда он не проявился – и подавно. Его же еще тут как бы и нет.
– Ни бурдульки себе – нет! – рявкнул минотавр, добивая мерзкое порождение мрака.
Сырая плоть псевдодерева пузырилась грязной розоватой жидкостью, брызгала ею во все стороны и тихо стонала на одной ноте.
– Хвост зажевала, капость противная, – поведал Такангор, не обращая внимания на то, что князь таращится на него, как на сошедшего с небес Тотиса. – Я перед битвой кисточку напудрил, завил, расчесал, распушил, как маменька велели. Чтоб всем было приятно посмотреть, а мне не краснеть после, что неряхой в битву выкатился. Загляделся на эти кошмарики, слышу – уже чавкает. – И, снова обращаясь к поверженному врагу, пояснил: – Маменька за чавканье так по рогам дают, что сразу все имеешь. Иногда еще Моршанскую звезду показывают. Сгинь с глаз.
– Не верю, ущипните меня, – попросил вампир. – Ай! Что вы делаете?
– Щиплюсь, – испуганно пролепетал Карлюза. – Оказовываю первую медицинскую помощь. Проясняю сознание вашей кровососучести.
– Благодарю. У вас прекрасные навыки в этой области, – пробормотал Мадарьяга, потирая пострадавшую… назовем это боком.
– Имею грамоту за непревзойденные успехи в щипливости, – просветил Мадарьягу осчастливленный его вниманием Карлюза.
– Я бы вам и медаль отвесил.
– Думайте быстрее! – взревел черный халат, в котором маялся плохими предчувствиями доктор Дотт. – Шевелите мозгами.
Тут взгляд придирчивого привидения упал на старосту Иоффу, который наполовину вернулся в прежний облик. Иоффа с энтузиазмом откликнулся на призыв Дотта, которого почитал за первого мыслителя в округе. Мозгами он шевелил так интенсивно, что у него пришло в движение все. Сворачивались трубочками и раскручивались обратно острые волчьи уши, яростно вилял хвост, вращались в глазницах желтые светящиеся шары глаз, и шерсть на загривке вставала дыбом.
– Не так интенсивно, – посоветовал Дотт, вдоволь налюбовавшись этим зрелищем. – Неправильно поймут.

Вид задумывающегося человека производит, вообще-то, тягостное впечатление.
М.Е. Салтыков-Щедрин

– Тогда, в Жаниваше, – возопил вампир, обращаясь к Такангору, – неужели же вы думаете, что я не защищался, что я не нападал на врага, не рубил его мечом, не пускал в ход клыки?! Но все было бессмысленно!
– Это правда, – подтвердил Думгар.
– Вам хорошо, – прогудел Такангор. – У вас вот клыки есть. Да, доктор, хотел спросить у вас: о чем думать-то? О чем-то определенном или можно о своем? Я бы охотно подумал о маменькиных котлетках. После такого взбадривающего боя сейчас бы подносик котлеток, бульбяксы кувшина так три, двойную порцию пиракашей, тарелочку-другую желялёли, а потом заглянуть в «Расторопные телеги» и там уже пообедать как следует.
– О чем он только думает перед лицом неизбежной гибели? – простонала Ианида.
– О жизни, – браво отвечал минотавр. – Какая, в бурдульку, гибель? Простите, мадам, за резкое выражение – я возмущен. Пусть они только проявятся, мы им сразу клюкву начистим и айда покушать. Обеденное время, а они тут напустили туману, стонут, плюхают чем-то. Невоспитанные сплошь монстры. Маменьки на них нет, живо бы забились в пятый угол.
Все с нескрываемым интересом смотрели на пламенного оратора.
– Час остался, – напомнил ему Альгерс. – Оглянись вокруг.
– А то я их противных морд не видел, – обиделся Такангор. – Несказанное удовольствие. Чего тут думать? Их квасить надо. Ну, в смысле захецать. Милорд, – махнул он Зелгу, – чего вы сидите с таким каменным лицом? Тоже думаете? Не советую. От тяжких дум натощак происходит несварение желудка.
Белый грифон опустился возле Зелга и молвил:
– А ведь он прав, как никто, ваше высочество. Вспомните наш недавний разговор.
– О двух воинах из Малых Пегасиков?
– О них, ваше высочество. Послушайте своего генерала. Сдается мне, он вполне способен добыть вам не одну победу, а столько, сколько вы пожелаете.
Неизвестно, что именно подействовало на Зелга: разумная ли речь храброго грифона, доверие ли подданных, жизнерадостность ли Такангора, который, казалось, не собирался признавать очевидного, или собственный яростный протест против того, что его цветущую землю поглощает Бэхитехвальд.
Зелг Галеас Окиралла, герцог и Ренигар да Кассар, владетельный князь Плактура, принц Гахагун, выпрямился в седле и обвел взглядом туманную колеблющуюся равнину, на которой – он уже не мог видеть, но твердо это знал – выстроилось его войско. Самое потешное войско, которое только знал обитаемый мир, скажи кому – засмеют. Победоносное, гордое войско, которое войдет в мифы и легенды наравне с теми пятью сотнями смельчаков, что некогда защищали горный перевал в Аздакских горах, противостоя многотысячной армии юйянских кочевников. Наравне со славным рыцарем Заджаганом, который позволил себе отправиться на небесные равнины только после того, как последний нападавший на его дряхлый замок, в котором искали спасения мирные жители, скрылся из виду.
Чем подвиг хлебопекарной роты менее велик, нежели подвиг двадцати восьми героических троглодитов, которые храбро отбивались от ватаги пьяных троллей в течение двух недель, защищая Сэнгерайский институт благородных девиц со всем его, так сказать, содержимым?
Зелг уже любил этих существ всей душой; уже ощутил неразрывную связь с этой благословенной землей, где находили приют и понимание самые нелепые и одинокие. Он уже знал, что здесь приветят любого странника, защитят любого изгоя, подружатся с любой тварью, лишь бы у нее было чистое сердце и добрые намерения.
Вступая в бой с войсками Тиронги, он по-прежнему ощущал себя пацифистом и испытывал некоторую неловкость, наблюдая, как мутузит несчастных рыцарей Галармона не на шутку разошедшийся Такангор. Узрев воочию всю противоестественность и мерзость алчного и хищного потустороннего королевства, Зелг внезапно испытал странное чувство, неведомое доселе.
Неистовый Мадарьяга был бы лучшим консультантом в этом вопросе, кабы герцог обратился к нему за истолкованием своих мыслей.
«Это ярость, священная ярость законного владыки, любимого своими подданными и пекущегося о благе своей земли. Это могущественнейшее оружие того, кто верен своему долгу, – ненависть к поработителям, ненависть, что рождается из любви» – вот что ответил бы ему князь Великого Жаниваша, не сумевший уберечь свой народ от коварного врага.
Но Зелг ни с кем не говорил о себе. Даже если бы хотел, то не смог бы. Слово снова взял милорд Топотан, и попробовали бы ему не дать этого слова.
– Я не понимаю, чья это вотчина, мессир? Ваша? Так какого лешего вы терпите это безобразие вот уже столько времени, что можно два бродибутера съесть? А? Да стукните вы кулаком как следует и призовите этот Бэхитехвальд к порядку!
– Во что же стукотить мессиру Зелгу? – уточнил Карлюза. – Не во что!
– Да какие вопросы. Мигом барабан доставлю.
Тут взгляд Такангора упал на топтавшегося рядом рыцаря из полка «Великая Тякюсения», с шикарным орнаментом, вившимся по всему надраенному до блеска черепу. Склонный к импровизациям генерал подманил к себе скелет и, ткнув в него указующим перстом, предложил:
– Вот по нему и стукните! Наши ребятки крепкие, не то выдерживали.
И скелет ощерился приветливой улыбкой.
– А что, – сказал Зелг, – и стукну! Я здесь владетельный герцог или тоскливая мандолина?
– Так точно, ваше высочество! – браво отрапортовал Альгерс.
И, отбиваясь от законной супруги, которая дергала его сзади за локоть, забормотал примирительно:
– Чего ты, ты чего? Я же в патриотическом смысле. Вдохновение, понимаешь, увлекло.

* * *

Из тумана, приближаясь с каждым мгновением, доносился голос, кричавший на все поле боя:

Куда идет король,
Нетрудно догадаться,
Обиженный, как тролль,
Король идет сдаваться.
Ать-два, ать-два,
Разболелась голова.
Не стреляйте в короля,
Нету рифмы – ля-ля-ля…

Голос на секунду замолк, а затем завопил с удвоенной силой:

Налью себе стакан,
Чтоб храбрым показаться.
Король бредет в туман
Сдаваться и брататься.
Тра-ля-ля, тра-ля-ля,
Не стреляйте в короля!


Если не можешь одолеть противника, объединись с ним.

– Что это было? Мороки? – недоуменно спросил Зелг.
– Удивительно немузыкальное исполнение, – поведала мадам Мумеза, выныривая из тумана. – Слушайте, вы заметили, что здесь творится полный бардак? Кто будет за него отвечать?
– Э-э, – промямлил Зелг, – вы только… э-ээ… вы… обстоятельства… э-ээ… потому что… но смею вас заверить, что в ближайшем буду… э-ээ…
– Мадам капрал, – пробасил Такангор, – все под контролем. Инспектируйте ваш участок фронта, провокации игнорируйте, но в случае явной агрессии отвечайте агрессией же, со всей силой народного гнева. И берегите себя.
– Вот это толковый разговор, – расцвела мадам. – Господин генерал, вы таки умница.
И она снова скрылась в тумане.
– А исполнение действительно немузыкальное, – вздохнул Альгерс.
– Но-но! Попрошу без издевательств. Исполняю в меру отпущенного мне дарования. Пою, чтобы поддержать себя в трудную минуту и оповестить о своем приближении. А то ваши умертвия небось сначала прибьют, а потом пароль спросят. Впрочем, я и пароля не знаю.
И из тумана вынырнуло обиженное лицо. Лицо принадлежало королю Юлейну, который шел под белым флагом, сооруженным, как вы помните, из платка дворецкого и небольшой палочки.
– Кто из вас мой кузен Зелг? – вопросил Юлейн довольно приветливо. Затем покачал головой, будто сам себя укоряя. – Риторический вопрос. Конечно, вы, сударь.
– Здравствуйте, ваше величество, – не стал отнекиваться Зелг.
– А вы тот самый минотавр, который выиграл последнюю паялпу?
– Не буду отрицать, – сказал Такангор.
– Вы меня разорили, сударь мой, – посетовал король. – Губерхер твердо обещал мне выигрыш виантийца.
– Люди вообще наивны и доверчивы, – поведал Такангор. – Губерхеры к тому же пребывают в плену заблуждений. Я знаю, мне Архаблог и Отентал рассказали под большим секретом.
– С ума сошли! – возопил доктор Дотт. – Бэхитехвальд наступает, а они про паялпу! Ненормальные! Я вам капли выпишу, ваше величество, – сказал он совершенно другим голосом, подлетая к Юлейну.
– Помогают? – уточнил король, соображая, что ему требуется экстренная помощь, чтобы не видеть вот так, с бухты-барахты, кожаные говорящие халаты угрожающе-черного цвета. Нужно будет уточнить у Сапулсы, к чему это.
– Не то чтобы помогают, но само сознание того, что вы делаете все возможное для восстановления своего душевного здоровья, дает иногда потрясающие результаты.
– Какое может быть душевное здоровье, когда я сдаваться пришел? – вопросил монарх, помахивая палочкой с белым платком.
– Разумное решение, ваше величество, – заметил Зелг.
– Зовите меня Юлейном. Как-никак родственники. Послушайте, у меня к вам несколько серьезных вопросов: во-первых, вы знаете, что делать со всей этой гадостью? – И король широко повел рукой по полю, которое все сильнее застилал грязный туман. – Развели тут пуцки-муцки, понимаешь, и никто ничего не хочет объяснять.
– Это долгая история, ваше… Юлейн. Но одно скажу сразу и твердо – я тут ни при чем.
– Я так и думал. Второй вопрос: ты можешь с этим сладить?
– Должен.
– Я рассчитывал на более жизнеутверждающий ответ. Но ничего. Тоже хлеб, если разобраться. Третий вопрос: мне нужно отрекаться, если ты возьмешься делать эту работу? Ты не подумай, я готов. Неприятно, конечно, но и свои выгоды тоже есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49