А израильская пресса много
шумит о коммуникабельности. Теперь мы готовы рвать на себе волосы:
ведь настоящую коммуникабельность ощущали в Киеве, в любом советском
городе, куда случалось выезжать!.. Элементы единства в Израиле можно
было заметить только среди рабочих. Но в их среду нам проникнуть было
трудно - это вызвало бы подозрение начальства: семья деятеля науки,
семья привилегированных академаим контактирует с "простыми" рабочими!
Да, если в человеке сохранились человеческие чувства, он поступится
любой зарплатой, любыми бытовыми удобствами, но не станет жить в
обстановке наисовременнейшей безнравственности и наидревнейшего
шовинизма. Мы с мужем могли бы привести десятки аргументов нашего
решения бежать из Израиля. Но я выражу все тремя словами: страшный
образ жизни!
Моя собеседница доказательно воспроизвела приметы свойственной
израильскому обществу "нехватки человечности", наличие которой в
современном буржуазном мире признают сами западные философы. В Израиле
- буржуазном государстве, формирующемся в лихорадочной обстановке
провоцируемых им захватнических войн, нехватка человечности ощущается,
видно, особенно остро. И я не удивился, когда Теплицкая закончила так:
- Там я поняла, как человечен Киев, самый родной мне город!
А мне после разговора с бывшей киевлянкой вспомнились чудесные
стихи талантливого советского еврейского поэта-киевлянина Давида
Гофштейна о своем городе, вспомнились строки, открывающие
стихотворение "Киев";
Родной до слез, родной до боли,
Тебя я вижу, город мой!..
Гофштейн писал это в 1943 году, когда его родной Киев изнывал под
пятой гитлеровских захватчиков. Поэт обращался к советским воинам,
сражавшимся на Днепре:
Умножьте грозные удары,
Чтобы днепровскую струю
Окрасить вражьей кровью ярой...
Вероятно, Теплицкая, бывшая актриса еврейского театра, знает
лучшие стихи Гофштейна, страстно ненавидевшего шовинизм и с подлинной
нежностью воспевавшего братство народов. Знает, что из евреев-киевлян,
покидавших родной город, поэт воспевал только тех, кто по зову сердца
уезжал в таврические степи и дальневосточную тайгу хлебопашествовать и
строить новые города. Напрасно Теплицкая не вспомнила те строки поэта,
когда задумала поменять советское гражданство на израильское. Может
быть, ей с мужем не пришлось бы сейчас коротать тоскливые вечера в
шумном городе на Дунае, где людям без родины так тяжело.
И все же быть гражданином в Израиле еще хуже, чем беженцем в
Вене.
Инженер Злоцкий, взвешивая каждое слово, без ложной аффектации
говорит:
- Знаете, если бы передо мной стоял выбор - смерть или
возвращение в Израиль, я выбрал бы первое.
Немало "благополучных" - бывших граждан самых разных
стран - встретил я некоторое время спустя в Бельгии и других странах,
куда они при первой возможности бежали из Израиля.
Их погнали оттуда не материальные лишения, не бытовые неурядицы,
не ограниченные возможности заниматься любимым делом, хотя каждому в
этом плане там было хуже, нежели на оставленной Родине. Эти люди
обосновывали свое бегство из сионистского государства совсем иными
мотивами. Они взволнованно говорили, как трудно отказаться от традиций
своей истинной родины. Их на чужбине больно било по сердцу все, что и
в крупном и в мелочах отличает Израиль от родной страны. Их мучительно
подтачивала ностальгия - неизбывная тоска по тому, что стало близким и
дорогим с детских лет. Их несказанно раздражала беспринципность новых
сограждан, безнадежно зараженных обывательским, архаичным подходом к
моральным проблемам, к семье, к друзьям.
Об этом мне рассказывали в самых разнообразных вариантах. Я
приведу здесь только одно высказывание, услышанное от сравнительно
молодого еще врача-ларинголога, бывшего гражданина Словакии:
- В студенческие годы я насмешливо отнесся к мысли Ларошфуко: "Ум
и сердце человека, так же, как и его речь, хранят отпечаток страны, в
которой он родился". К тому времени мне уже довелось несколько раз
побывать за границей - и, считая себя бывалым, все изведавшим
человеком, я подтрунивал над наивностью замечательного французского
мыслителя. Моя невеста, ныне жена и спутница в несбыточных попытках
найти "вторую родину" в Израиле, охотно соглашалась тогда со мной.
Ныне мы поняли, как легкомысленно отнеслись к точному и умному
высказыванию Ларошфуко. В наших сердцах и умах навсегда отпечаталось
столько словацкого, что без этого нам трудно будет до конца жизни. И
этого утраченного не заменят нам никакие материальные блага, если бы
нам и удалось их достичь в страшном Израиле, да, трижды страшном для
мыслящего человека!.. Наша родина - Чехословакия.
С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ ЧУЖБИНА?
Изборожденные надолбами аллеи старого замка Шёнау мне довелось
увидеть еще до того, как австрийское правительство официально заявило,
что не желает иметь на своей территории пересыльный пункт для
направляющихся в Израиль бывших советских граждан.
И я упоминаю об этом отнюдь не для того, чтобы живописно
обрисовать ров с водой и мрачную ограду с колючей проволокой,
опоясывающие заброшенный замок со столь поэтичным названием: "шёнау"
означает "красивая лужайка". Не собираюсь описывать и многочисленную
внешнюю и внутреннюю охрану: молодчиков в голубых, армейских рубашках
с автоматами через плечо и портативными рациями на широких черных
поясах.
В конце концов не столь уж важно, в каком именно месте содержит
израильская администрация бывших советских граждан сразу после того,
как они покидают нашу землю, - в Шёнау или в другом пересыльном
пункте. Важно другое: именно с пересыльного пункта, именуемого в
обиходе "этапкой", начинается для них чужбина. Здесь они не только
заполняют первые израильские анкеты. Здесь, за зарешеченными окнами,
сквозь которые доносится глухой лай овчарок, представители сионистских
властей подвергают своих будущих граждан первому так называемому
опросу (а точнее, допросу). Многочасовому, пытливому, подробнейшему.
- Вопросы откровенно разведывательные, - рассказывает врач Любовь
Ильинична Гордина, бывшая рижанка. - В каждом из нас стремились найти
"информатора" или на худой конец клеветника. Даже от женщин, которые в
противоположность Израилю не подлежат, как известно, в Советском Союзе
призыву на военную службу, даже от женщин пытаются получить
подробности о расположении советских воинских частей. А от мужчин
требуют пространных письменных ответов на этот вопрос. Я слышала, как
сохнутовец, который долго допрашивал молодого человека, проживавшего
ранее на Украине, не мог скрыть своего большого раздражения: "Неужели
ты в самом деле такой наивный? Неужели не мог сам сообразить, что нам
нужны не твои клятвы!.."
С этим рассказом Гординой до поразительности точно совпадают
рассказы бывшего киевлянина Гольдинова, бывшего рижанина Мишуловина и
других, хотя все они находились на пересыльном пункте не в и то же
время да и допрашивали их не одни и те же инспектора.
Первому допросу (второй происходит уже на аэродроме Лод)
сионистские руководители придают огромное значение: еще несколько
часов тому назад человек находился на территории Советского Союза, он
нервно возбужден, еще не вполне осознал то, что с ним произошло, -
надо этим сполна воспользоваться! И на каждого, кто переступит порог
изолированного от внешнего мира пересыльного пункта, обрушивается
нескончаемый поток вопросов:
- Есть ли среди ваших знакомых в Советском Союзе люди, работающие
над новыми изобретениями и научными открытиями? Знаете ли вы их точный
адрес? Как, по-вашему, можно побудить их к выезду в Израиль?
- Кому из ваших родственников и знакомых следует поскорее
организовать вызов?
- Кто из ваших знакомых, уехавших или собирающихся в Израиль,
настроен не вполне сионистски? Кто, по-вашему, ехал не по собственному
желанию? За кем из них надо в Израиле особенно присматривать?
А если допрашиваемый пытается уйти от ответа на подобные
провокационные вопросы, ему многозначительно напоминают:
- Ваша щепетильность совсем не к месту. Вам надо не
отмалчиваться, а говорить. Говорить!
Я назвал эту главу "С чего начинается чужбина?". Но сейчас,
вспоминая многочисленные рассказы о допросах на пересыльных пунктах,
понял, что для кое-кого из бывших советских граждан там начинается не
только чужбина, но попросту вражеский стан. Некоторые из тех, кто
покинул Советскую страну во имя сионистских "идеалов", сейчас
вынуждены признать, что эти "идеалы" их израильские собратья
рассматривают прежде всего как антисоветизм.
Стремясь сразу же заработать политический капитал и потрафить
требовательным сохнутовцам, кое-кто выступает в роли импортера
"литературной сенсации". Правда, большей частью охота за сенсациями
заканчивается конфузом.
Так, например, некий Цви Кармаль, ныне проживающий в израильском
городе Натании, поспешил объявить, что один крупнейший советский поэт
лично вручил ему для опубликования в Израиле свое новое стихотворение
о тяжелом положении евреев в Советской стране. Израильская пресса
крикливо сообщила, как подлинный израильский патриот Кармаль, предвидя
таможенный досмотр, предусмотрительно уничтожил рукопись и выучил
запрещенные стихи наизусть. Стихотворение было опубликовано с
многозначительным примечанием насчет того, почему приходится скрыть
подлинное имя автора. Строки из стихотворения незамедлительно были
процитированы в нескольких антисоветских радиопередачах. А через
несколько дней пресса вынуждена была конфузливо извиниться перед
читателями за "неточность". Оказывается, "запрещенное произведение
крупнейшего советского поэта" - это стихотворение дореволюционного
русского поэта Семена Надсона "Я рос тебе чужим...". Впервые
опубликованное в 1901 году, оно, конечно, включается и в советские
публикации надсоновских стихов.
ПЕРВАЯ ГРАНЬ ПАДЕНИЯ
Покамест на пересыльном пункте комплектуется очередная группа для
отправки "по этапу" на аэродром Лод, сохнутовская агентура пытается
любым способом отрезать бывшим советским гражданам путь назад. И
прежде всего стремится получить от них какое-нибудь собственноручно
подписанное высказывание антисоветского характера.
Тут на помощь израильской агентуре любезно приходит
клеветническая продукция человека без родины Солженицына, издаваемая
на русском языке зарубежным антисоветским отребьем.
Молодчик с пистолетом, выполнявший на пересыльном пункте Шёнау
обязанности "библиотекаря", доверительно сказал Гиршу Майману:
- Я дам вам вне очереди новую книгу Солженицына. Понимаете, вне
очереди! А вы хотя бы коротенько напишите по-русски, какое впечатление
она произвела на вас. Не бойтесь, эти отзывы нужны только издательству
и только для статистики.
- Я видел, - рассказывает Майман, - как бережно прятали в сейф
эти "читательские отклики" на книги, которые вовсе не надо было
всучивать "вне очереди", ибо на пересыльном пункте солженицынские
"произведения" были сложены целыми штабелями. Мне это вскоре
вспомнилось в Израиле. Там одному бывшему киевлянину предложили
написать в сионистскую газету, что клеветнические кинокадры,
вмонтированные в телевизионную передачу о Солженицыне, якобы
документальны. А в действительности это были отрывки из антисоветских
кинофильмов, состряпанных за рубежом по мотивам солженицынских
писаний.
Тех, кто содержался на пересыльном пункте, провоцировали не
только с помощью солженицынских "произведений". Для людей, причастных
к искусству, использовалась еще соседствующая с замком "картинная
галерея" из двух приземистых комнатушек, выбеленных на складской лад
грубой известкой. В этом, с позволения сказать, выставочном зале
периодически экспонируется творчество "абстракционистов", настолько
отъявленных и вместе с тем безвестных, что в городских картинных
галереях их произведения не находят приюта хотя бы на день.
И вот сюда организованно приводили "экскурсантов" из замка, а
после пятиминутного "осмотра экспозиции" просили отразить свое
впечатление в книге отзывов.
Я видел эти записи. Их немного. Но почти в каждой - восторженное
упоминание о "современном искусстве в свободном мире".
Один из благодарственных отзывов подписан неким Нолиным,
назвавшим себя скульптором. Правда, потом я так и не нашел этого имени
в многочисленных каталогах произведений советской скульптуры. Зато
узнал от беженцев из израильского города Хайфы, как "свободный мир"
встретил упомянутого Нолина: когда он заговорил о скульптуре, его
тотчас же прервали и предложили заняться раскрашиванием рекламных
макетов.
Прощаясь со знакомыми, покидавшими Израиль, Нолин грустно
вздохнул:
- Мне-то уже придется коротать свой век здесь. У вас есть хоть
какая-то надежда на прощение Советского государства. А я, как
одержимый, сразу же по приезде сюда с готовностью подтверждал
израильским репортерам любую небылицу о советском искусстве. Вы же
знаете, чем бессмысленней небылица, тем охотнее здесь ее печатают.
Разве же смею просить я о возвращении советского гражданства - мне
сейчас же напомнят мою клевету!
Первым делом, впрочем, напомнят это Нолину израильские власти,
если он только заикнется о желании покинуть страну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87