Радиотехники. Бухгалтеры. Слесари. Продавцы. Парикмахеры.
Повар. Фельдшерица. Фотограф. Преподавательница музыки. Наконец,
пенсионеры.
Вот о чьих безрадостных судьбах уже рассказано на этих страницах.
Что ж, может быть, эти люди представляют не столь уж дефицитные для
израильского государства профессии? Вероятно, людей других - более
редких и значительных - профессий и специальностей в Израиле встречают
приветливо и радушно.
Предположение небезосновательное. Не говоря уже о родственниках
богатых предпринимателей, финансовых воротил и крупных чиновников,
израильские власти и организации предупредительно встречают
специалистов определенных отраслей.
Людям таких профессий сравнительно быстро дают работу по
специальности. Их стараются обеспечить неплохой зарплатой и приличными
квартирами. В среде олим их называют "благополучными".
Почему же многие из "благополучных" тоже стремятся при первой
возможности покинуть Израиль?
Передо мной текст в несколько десятков страниц, исписанных
четким, размеренным почерком методичного, привыкшего к порядку и
аккуратности человека. Слог, как читатель сможет убедиться, логичный,
последовательный, доказательный. Местами, правда, проскальзывают
повторы, описки, помарки. Это можно понять: письмо написано, как
говорится, в один присест, без черновиков. Именно так пишут исповедь.
Ее автор - кандидат наук, ранее работавший преподавателем в одном
из крупных советских вузов, где вскоре должен был защищать докторскую
диссертацию. Сравнительно недавно вышедший из комсомольского возраста,
этот ученый уже имел несколько опубликованных научных работ. Мне
придется назвать его Евсеем Михайловичем Рубинштейном, чтобы уберечь
от расправы в Израиле, где он пока еще вынужден находиться.
Евсей Михайлович поверил националистической пропаганде Израиля.
Он решил, что обязан помочь людям еврейской национальности строить
свое государство. Нет, он не задумывался над тем, каков строй и
общественный уклад этого государства. У него было искреннее желание
"строить и созидать" молодую страну.
В Израиле Рубинштейну дали преподавательскую работу в одном из
крупнейших учебных заведений страны. Материально он вполне обеспечен.
Но...
"Израиль, стремясь к материальному развитию, утратил, как мне
кажется, большую часть духовных и моральных ценностей. Развиваясь по
чисто западному образцу, он унаследовал нравственный маразм
капиталистического общества и его извращенную демократию".
Вот из чего исходил молодой ученый, сделав свои грустные выводы:
"Страсть к наживе вместе с правопорядком - все позволено! -
задушила общественную совесть и духовные идеалы. Она стала основным
содержанием человеческой деятельности и главным критерием
взаимоотношений. С точки зрения западного общества такое положение
естественно. Мое же поколение, выросщее при социализме, вообще не
знакомо на практике с самой сущностью понятия "капитал", с его мертвой
хваткой. И в этом, как мне кажется, наше большое счастье, ибо критерии
советских людей стоят на подлинно гуманистической основе. Это то, что
делает нашу родину самой здоровой в этом мире. Моему соотечественнику
крайне трудно выжить в обществе с иной социальной структурой. Он будет
неизбежно травмирован и уничтожен жестокой действительностью и не
найдет в ней привычной на его родине отзывчивости и ответственности за
судьбу ближнего".
И налицо крах иллюзий, полнейшее разочарование:
"Я почувствовал, что мы - эмигранты, ибо потребительская
психология израильского общества рассматривает новоприбывающего как
неимущего, пришедшего стать конкурентом в общей борьбе за
существование. Он не брат или сын, вернувшийся в свой национальный
дом, а _чужак_, предмет равнодушия, а иногда и злобы. Он одинок и
выброшен из жизни".
Если никому не нужным чужаком ощутил себя иммигрант, материально
обеспеченный, продолжающий свою любимую работу, окруженный вниманием
как ценный специалист, то еще понятнее и ощутимее становится горький
крах надежд, потянувших в Израиль людей массовых профессий, людей, о
незначительной части которых поименно говорилось выше.
Рубинштейн обратился в советские органы с просьбой простить ему
ошибочный проступок.
"Мне горько и тяжело, что я не нашел в Израиле ровно никакой
потребности в моем физическом присутствии там, в моем желании строить
и созидать, в моей человеческой индивидуальности и тех душевных силах,
которые я готов был принести ему. Надежды и цель, которые я связывал с
моим приездом в Израиль, оказались бессодержательными. Я почувствовал
себя _чужим_ и ненужным ему".
Отчего я столь пространно цитирую исповедь молодого научного
работника? В значительной степени оттого, что почти те же мысли
услышал от Моисея Матусовича Гитберга, специалиста по сталеварению,
бывшего конструктора одного из исследовательских учреждений
Днепропетровска.
Гитберг тоже получил работу по специальности в городе Кивоне,
неподалеку от Хайфы. Зарплата и квартира его удовлетворяли. Из желания
поскорее использовать высокую квалификацию Гитберга начальство
допустило неслыханную поблажку: Моисея Матусовича освободили от
изучения языка иврит в ульпане. Он знает только русский и немецкий
языки, и некоторым его начальникам приходилось объясняться с
конструктором через переводчика. Словом, вроде все хорошо. Но...
- В Израиле распадается дружба. Я там встретил нескольких
знакомых. Казалось бы, на новом месте мы должны были теснее
сблизиться. Нет, мы увидели друг в друге только конкурентов. И все
время я ловил себя на мысли: а можно ли с ними откровенничать, не
донесут ли они на меня? Это может показаться трагическим водевилем, но
при первой размолвке один из них крикнул мне, что подозревает меня в
доносительстве. Меня! - Но вскоре я убедился: такова одна из норм
жизни израильтян.
В отличие от многих бывших советских граждан, - продолжал
Гитберг, - я хорошо переносил тамошний климат. Меня не заставляли, как
других, немедленно изучить иврит. Намекали, что вскоре последует
дальнейшее продвижение по службе. И все же я почувствовал, что если не
покину Израиль, то способен наложить на себя руки. Ностальгия? Да,
конечно. Тоска по сыну и жене? Безусловно. И все-таки первопричина в
полнейшей невозможности приобщиться к чужому, вернее, к чуждому миру.
Меня потрясло, что за несколько месяцев никто из семейных сослуживцев
не попытался пригласить меня в гости. Да что там в гости! Никто ни
разу по душам не беседовал со мной. Одни только чисто служебные
разговоры. Нет, иногда сослуживцы оживлялись при мысли, что я могу
заподозрить их в недостаточной приверженности израильским идеалам. И,
стараясь перещеголять друг друга, наперебой сыпали шовинистическими
изречениями... Я чувствовал, как моему одиночеству сочувствуют
некоторые рабочие, как им хочется от меня узнать правдивые подробности
советской жизни. Но они не могли повлиять на мертвящий порядок, раз и
навсегда заведенный фирмой... Только в Израиле я понял, что всем своим
существом привык к бесчисленным драгоценным чертам советской жизни,
которые на чужбине оказались необходимыми как воздух. Без них жить я
уже не смогу! Никогда! Когда я заявил своему начальству, что покидаю
Израиль, один из них рассерженно крикнул мне, что я отравлен советским
образом жизни. Что ж, по-своему он прав...
Не привожу многих других высказываний Гитберга, ибо они совпадают
с теми, что мы прочитали в исповеди Рубинштейна.
Обратимся к чете бывших киевлян Бравштейнов. По израильским
понятиям, это максимально благополучная семья олим: и муж и жена -
инженеры-строители.
Борис Бравштейн, молодой и перспективный руководитель проектного
бюро, сын погибших на фронте участников Отечественной войны, уговорил
жену уехать в Израиль. Уже впоследствии он понял, какую пагубную для
него роль сыграло общение с гастролировавшими в Киеве тель-авивскими
артистами и "случайные" встречи с туристами из государства Израиль.
Расписывая "рай на земле предков", они внушили Бравштейну, что он
обязан жить и работать в еврейской стране.
И Борис с женой оставляют в Киеве родственников и вместе с детьми
уезжают из СССР. Два года провели они в Израиле. Работу молодые
инженеры получили приличную. У них была и хорошая, по израильским
понятиям, квартира. Но с каждым днем супруги все явственней ощущали,
что совершена большая ошибка, да только не решались признаться в этом
друг другу. Но однажды в один из выходных дней супруги откровенно
объяснились и бесповоротно решили: ошибка не должна стать роковой,
надо покинуть Израиль!
Что их натолкнуло на такое решение? Чтобы ответить на этот
вопрос, я воспользуюсь высказываниями Бориса Бравштейна в беседе с
венскими журналистами, исключив те, что совпадают с признаниями
кандидата наук Рубинштейна и конструктора Гитберга.
- Разве пойдет в горло кусок, когда знаешь, что приехавший вместе
с нами из Советского Союза немолодой рабочий превратился в
безработного и питается впроголодь? Безработный! До приезда в Израиль
это было для нас отвлеченное понятие.
Разве могли мы спокойно спать, когда нашу тяжелобольную знакомую
не взяли в госпиталь: у обнищавшей женщины не было денег на оплату
лечения. Но это еще не предел бесчеловечного отношения к больным. Мы с
женой видели больных детей, вышвырнутых из госпиталя после того, как
их родители просрочили уплату денег за лечение.
А могли мы безучастно наблюдать, как полицейские избивают
инвалидов! Только за то, что они посмели протестовать против
уменьшения размера пособий. А ведь инвалиды принадлежали к так
называемым ватикам, коренным жителям Палестины, считающимися в Израиле
привилегированными гражданами. Но так как они нищие и бессильные, их
всячески третируют. Вот вам права человека по-израильски!
Вскоре жестокий уклад израильской жизни обрушился непосредственно
на самих Бравштейнов. Их детей в школе отказались признать евреями и
дали им кличку "необрезанных". Родители безуспешно обращались в
различные мисрады, но им неизменно советовали подать прошение
религиозным властям. Нетрудно представить, как встретили бы в
раввинате мужа и жену, нарушивших обычаи святой веры. Детишкам же
стало невмоготу посещать школу, их там высмеивали, травили. На своих
ранцах и куртках они обнаруживали оскорбительные надписи. Счастливое
детство, ничего не скажешь!
А тут еще Бравштейн с нескрываемой гордостью рассказал своим
сослуживцам, что его брат в Киеве награжден орденом. Человек с
израильским паспортом гордится таким братом? Кое-кто усмотрел в этом
антиизраильские настроения. Последовали новые неприятности...
Думаю, перечисленного уже достаточно, чтобы понять, почему Борис
Бравштейн заявил венским журналистам:
- Провести четыре месяца в Вене без постоянной работы, но в
постоянном страхе перед провокациями сохнутовцев не очень-то сладко.
Однако эти четыре месяца показались мне курортом в сравнении с
двухгодичной каторгой в Израиле. А ведь я так туда рвался - должен
честно сказать об этом...
Еще одна "благополучная" чета: он, Федор Давидович Эдельбург,
работал в Киеве ведущим технологом одного из научно-исследовательских
институтов, она, Анна Борисовна Теплицкая, получила в СССР высшее
театральное образование.
Трудно, конечно, теперь поверить им, что, уезжая в Израиль, они
заранее решили для себя: это, мол, не навсегда. Вряд ли научный
работник и режиссер художественной самодеятельности не понимали, что с
советским гражданством нельзя нельзя играть в бирюльки.
И беседуя со мной, муж проявлял поразительную для научного
работника то ли, извините, политическую тупость, то ли невероятный
инфантилизм. С упорством чеховского "интеллигентного бревна" он
монотонно твердил: "Я ведь на практике понял (понадобилась, видите ли,
практика! - Ц.С.), что в Израиле мне места нет. Ну хорошо, допустим, я
поступил нелогично, подмахнув заявление об отказе от советского
гражданства. Но ведь тот самый майор милиции, которому я вручил свое
неправильное заявление, может получить пять, десять, двадцать моих
заявлений, что я согласен вновь стать советским гражданином.
"Согласен" - вот так формулировочка!
Я терпеливо разъяснял Федору Давидовичу, что вопрос о
предоставлении советского гражданства решается согласно нашим законам
Президиумом Верховного Совета СССР. Но мой собеседник, словно не слыша
моих слов, продолжал жаловаться на "черствых" работников советского
консульства за то, что они в Австрии совершенно не заботятся о нем,
"ошибочно" вернувшим работникам киевской милиции свой советский
паспорт "за ненадобностью".
"Но ведь о вас, - пустил в ход Эдельбург решающий довод, - если
вас в Вене обидят, консульство позаботится!" Понимая, что слова до
Федора Давидовича не доходят, я молча показал ему свой паспорт
гражданина Союза Советских Социалистических Республик.
Правда, жена Эдельбурга Анна Борисовна Теплицкая говорила со мной
горестно и, думаю, более искренне:
- От одного сознания, что нам придется до конца дней своих жить в
Израиле, мы с мужем сошли бы с ума. Мы попали как бы на другую
планету, где жестокость и равнодушие к судьбам окружающих стали нормой
поведения. Чтобы каждодневно не сталкиваться с этим, надо жить в
башне, совершенно отгородившись от людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87