- Пойдем, - сказал он.
У него не было ни светильника, ни фонаря. Мы зашагали вперед, и я сразу
почувствовал, что от земли поднимается влага, в которой чувствовалась
соль. Должно быть это была влага великой бездны, подумал я. Лу-нинмарка
уверенно шагал в темноте, и мне трудно было поспевать за ним. Я не
разрешал себе ощупывать стены руками, а упорно шагал, ничего не видя. Как
далеко мы ушли под землей, я не знаю. Может быть мы просто двигались
кругами, под огромным храмовым залом. Спустя какое-то время мы
остановились в темноте. Впереди я увидел слабое свечение янтарного света.
Свечение было совсем слабым, когда глаза привыкли к темноте, я мог
разглядеть, что меня окружало. Я стоял на пороге маленькой круглой комнаты
с земляными стенами, освещенной единственным масляным светильником,
вправленным в подставку на стене. Благовония потрескивали в порфировом
блюде на полу. Посередине комнаты, очень прямо и гордо, сидел на стуле
самый старый человек, которого я когда-либо видел. Мне казалось, что жрец
Хасиданум стар. Этот человек спокойно мог быть отцом Хасиданума. Я
почувствовал, что почтение и ужас сдавили мне горло. Я, кто гулял с богами
и боролся с демонами, был потрясен при встрече с Зиусудрой.
Лицо его было словно маска. Глаза были белые и незрячие, рот - глубокая
пустая прорезь. Он был совсем безволосый, у него не было даже бровей. Щеки
его были круглы, лицо - мягкое. Все старцы этого острова были тощие,
иссушенные, выдубленные солнцем, будто состоящие из острых углов. Но
Зиусудра словно перешел эту грань и был гладок, с розовой кожей и
пухлостью новорожденного ребенка. Его незрячие глаза уставились на меня.
Он улыбнулся и сказал глубоким и звучным голосом, в котором в глубине все
же слышалась какая-то пустота:
- Вот ты и здесь, Гильгамеш из Урука. Как же долго ты шел сюда!
Я не мог сказать ни слова. Как мог я говорить с человеком, к челу
которого прикасалась рука Энлиля?
- Сядь. Или встань на колени. Ты слишком большой. Когда ты стоишь, ты -
как стена передо мной.
Я не мог понять, откуда он знал мой рост, не видя ничего. Может быть,
ему сказали его жрецы? Может быть, у него было зрение, недоступное
смертным. Я не знаю. Я встал перед ним на колени. Он кивнул и улыбнулся
мне. Он протянул вперед руку, чтобы благословить меня, и дотронулся до
моей щеки. Прикосновение его было как жало. Кончики его пальцев были
страшно холодны. Я подумал, что они оставили белые отпечатки на моей коже.
Он сказал:
- Ты отпрянул. Почему?
Я смог ответить, хриплым сдавленным голосом:
- Не знаю. Никакой причины нет, отец.
- Ты меня боишься?
- Нет-нет.
- Но вокруг тебя словно аура страха. Мне рассказывали, что ты - великий
герой, что сила твоя безгранична, что все люди склоняются перед тобой, как
перед хозяином. Так чего же ты боишься, Гильгамеш?
Я молча смотрел на него. Мой леденящий страх отступал, но мне все еще
трудно было говорить. Поэтому я просто смотрел. Он сидел неподвижно, как
камень, если не считать, что менялось выражение этого необычного лица. На
секунду мне подумалось, что это может быть статуя, которая управляется
веревками с помощью искусно скрытого под полом жреца. Чуть погодя я
сказал:
- Я боюсь того, чего боятся и все люди.
Словно издалека он спросил:
- И что же это такое?
- У меня был друг, который был моей второй половиной. Он заболел и
умер. И теперь на меня падает тень моей собственной смерти. Она омрачает
мне жизнь. Я ничего не вижу, отец, кроме этой длинной и страшной тени. И
она пугает меня.
- Ах, значит герой боится умереть?
Не могу сказать, издевался он надо мной или говорил серьезно.
- Нет, - ответил я, - я не боюсь умереть. Смерть - это всего лишь боль,
а боль я переношу спокойно и не боюсь ее. Боль кончается. Я боюсь самой
смерти. Я боюсь, что меня сбросят в Дом Тьмы и Праха, где мне придется
быть до конца вечности.
- И где тебе уже не придется быть царем и пить густое вино из
алебастровых сосудов? Где никто не будет воспевать твою славу и тебе не
будет никаких удобств и радостей?
Это было несправедливо. Я резко ответил:
- Нет. Неужели ты думаешь, что все эти мелочи имеют для меня значение,
для меня, который покинул свой город по доброй воле, чтобы дойти сюда?
Неужели ты думаешь, что мне столь уж нужны вино, или тонкие одежды, или
арфисты, чтобы воспевать мои деяния? Да, я их люблю, но не их потерять я
боюсь.
- Тогда чего же ты боишься?
- Потерять себя. Жить той жизнью теней, которая наступает после жизни,
когда мы ничто, всего лишь печальные, пыльные ничтожества, которые волочат
крылья в пыли. Перестать воспринимать мир. Перестать исследовать.
Перестать надеяться. Перестать путешествовать. Все это я - Гильгамеш.
Когда я уйду в то мерзкое место, Гильгамеша более не будет. Я искал всю
свою жизнь, отец. Когда я перестану существовать, этого поиска больше не
будет.
- Но все на свете кончается.
- Так ли? - спросил я.
Он пристально посмотрел на меня, словно заглядывал мне прямо в душу
своими незрячими глазами, и сказал:
- Когда мы строим дом, неужели мы надеемся, что он простоит вечно?
Когда мы подписываем договор, неужели мы думаем, что он связывает нас на
вечные времена? Когда река разливается, мы же не думаем, что она никогда
не отступит? Ничто не вечно. Бабочка, пока юна, живет в коконе. Потом она
выходит на свет божий, краткий миг наслаждается солнцем, потом исчезает.
Так и с человеческим родом. И у хозяина, и у раба свой краткий отмеренный
миг, свой взгляд на солнце. Такова наша доля.
Опять те же слова! Они приводили меня в отчаяние.
- Такова наша доля! - вскричал я. - И ТЫ МНЕ ЭТО ГОВОРИШЬ. ОТЕЦ!
- А как же иначе? Одна и та же судьба предназначена нам всем.
Прежде чем я осознал, что говорю, я уже сказал:
- Даже для тебя, отец?
Это было поспешная, глупая и бестактная фраза. Щеки мои запылали. Но он
остался невозмутим.
- Мы поговорим об этом в следующий раз, - сказал спокойно Зиусудра. - А
сегодня мы говорим о тебе. Я так понимаю, Гильгамеш: ты не столько боишься
умереть, сколько разгневан тем, что тебе предстоит умереть.
- Это одно и то же, - сказал я. - Назови это страхом, назови гневом -
для меня нет разницы. Я лишь вижу, что мир полон радости и чудес, и я не
хочу так скоро его покидать. Но как скоро я должен буду это сделать!
- Совсем не скоро, Гильгамеш.
- Как, ты знаешь, сколько мне отпущено?
- Я? Вовсе нет. Не стану обманывать тебя на сей счет. Но ты еще очень
молод. Ты очень силен. У тебя впереди много-много лет.
- Сколько бы их ни было, их все равно так мало! Ибо их число ограничено
и сочтено, отец.
- Это тебя и заботит?
- Это меня очень огорчает, - ответил я.
- И в свой горести ты пришел ко мне?
- Да.
- Чего же ты хочешь от меня: мудрости или вечной жизни?
- Я ничего не могу скрыть от тебя, отец. Я пришел за вечной жизнью.
Мудрость - совсем другое дело, отец. Я надеюсь, что она придет со
временем, но именно времени я у тебя и прошу.
- И ты думаешь, что тем, что ты сюда пришел, ты можешь отвоевать себе
больше времени?
- Да, я на это надеюсь.
- Тогда да пошлют тебе боги то, чего ты ищешь, - сказал Зиусудра.
Он долго молчал. Голова его упала на грудь, и он, казалось, размышлял.
Он хмурился, надувал губы, вздыхал. Я чувствовал, что утомил его. Я не
смел говорить. Это длилось долго. Ну же, думал я, протяни руку, дай мне
свое благословение, научи меня тайнам своей вечной жизни. А он все
вздыхал, все хмурился.
Потом он поднял голову и уставился на меня с такой силой, что я не мог
утверждать, что он слеп. Он улыбнулся и тихо сказал:
- Нам надо будет еще поговорить об этих вещах, Гильгамеш. Я пошлю за
тобой.
Он шевельнул рукой. Это было разрешение идти. Я увидел, как между нами
спускается невидимый занавес. Хотя Зиусудра все еще сидел передо мной, не
двигаясь, его словно НЕ БЫЛО ТУТ. Лу-нинмарка, который все это время стоял
возле меня, тронул меня за плечо. Я встал. Я низко поклонился. Я ушел. Я
последовал за Лу-нинмарка сквозь темный лабиринт, как человек, который
движется во сне.

36
Я работал на полях, я ходил в храм, чтобы послушать, как они снова и
снова пересказывают историю Потопа, я ел чечевицу и пил козье молоко, и
один день плавно переливался в другой. Я почти не думал о событиях в мире
за пределами острова, но я не подумывал и уехать. Иногда в моей памяти
всплывали улицы Урука, лица моей жены или сына, или какого-нибудь
придворного, но они казались мне обрывками сна. Однажды мне показалось,
что я вижу перед собой Энкиду, я улыбнулся, но не подошел к нему. В другой
раз в мои мысли вкралась Инанна - сияющая, великолепная, более прекрасная,
чем когда-либо. У меня в тот момент не было никакой ненависти к ней,
просто сожаление, что такая красота однажды была в моих объятиях, но
больше я не смогу никогда ее обнять. Так проходили дни. Урук и его заботы
ушли от меня. И вот, по прошествии достаточного времени, я обнаружил, что
меня снова ведут по подземному переходу в святая святых Зиусудры.
Он сидел так же, как и раньше, гордо выпрямившись на своем маленьком
плетеном стуле, как будто это был трон. Я почувствовал его силу. Она
окружала его, словно стена. Он был почти богом. Мне казалось, что он
пребывал в каком-то измерении за пределами моего понимания. Я инстинктивно
хотел опуститься перед ним на колени, как только оказался перед ним. Я
думаю, что никогда еще не знал человека, который вызывал был во мне такое
почтение.
Как только я вошел, он начал говорить. Но я не мог понять, о чем он
говорил. Слова поднимались из него, как столб густого дыма поднимается от
костра, сложенного из свежей древесины. И слова его были столь же
непроницаемы, как дым, поэтому я не мог пробиться к их смыслу. Его голос
кружил и кружил надо мной. Он говорил на языке наших земель - по крайней
мере, так мне показалось, - слова его были спокойными и уверенными, как
будто он защищал глубоко продуманную теорию. Но слова следовали одно за
другим, а я ничего не мог понять. Я встал на колени и уставился на него.
Потом из всего этого потока я стал воспринимать отдельные "слова. Мне
казалось он говорил о тех временах, когда боги наслали Потоп на землю, по
я не был в этом уверен. Бывали минуты, когда мне казалось, что он говорит
о том, какие повозки лучше строить, или о том, как найти залежи каменной
соли в пустынях и о прочих вещах, совершенно удаленных от повести о
Потопе. Я совершенно потерялся в этом потоке повествования. Я был
совершенно сбит с толку. Потом он вдруг сказал с абсолютной ясностью:
- Нет никакой смерти, если мы только выполняем те задачи, которые нам
назначают боги. Ты меня понимаешь? Нет никакой смерти.
Он повернулся ко мне и, казалось, ждал. Я сказал:
- Значит, твоей задачей было снова заселить страну, когда воды ушли, и
за это уберегли тебя от смерти? Тогда в чем моя задача, Зиусудра? Ты же
знаешь, что и меня тогда бы смерть пощадила.
- Знаю.
- Но ведь потоп снова не придет. Что же мне делать? Я бы построил такой
ковчег, как ты, будь в этом надобность. Но он сейчас никому не нужен.
- Ты думаешь, Гильгамеш, что ковчег существовал? Ты думаешь, что Потоп
был?
При слабом и неверном свете светильника я пытался понять по его лицу,
что он хочет сказать, и потерпел неудачу. То, что он хотел передать мне,
ускользало от моего понимания. Я начинал терять надежду, что он поможет
мне найти то, что я искал. Я сказал:
- Я слышал, что они говорят здесь, в храме. Но как мне воспринимать
это? В наших землях эту историю рассказывают по-другому.
- Поверь тому, как мы ее рассказываем. Пришли дожди. В Шуруппаке царь
собрал людей, взял запасы провизии и переправил все это на высокогорные
земли, и оставался там, пока не утихла стихия. Потом они вернулись вниз и
построили заново все то, что было разрушено. Вот что произошло. Все
остальное - сказка.
- Включая, - сказал я, - и ту часть, где Энлиль сошел к тебе и твоей
супруге и благословил вас и отправил вас в Дильмун, чтобы вы жили вечно?
Он покачал головой.
- Царь Шуруппака бежал в Дильмун в отчаянии. Он отправился туда, когда
понял, какой глупостью было спасать человечество, поскольку все старые
пороки и мерзости стали вновь процветать. Он бросил свое царство, он искал
добродетель и чистоту помыслов на этом острове. Вот как это было
Гильгамеш. Все остальное - сказка.
- Но в рассказе об этом говорится, что боги дали тебе вечную жизнь. Что
же, и это сказка? Кажется мне, что здесь существует вечная жизнь.
- Смерти нет, - сказал Зиусудра. - Разве я тебе не говорил?
- Да, об этом ты мне сказал. Мы должны выполнять те задачи, которые
боги перед нами поставили, и тогда не будет никакой смерти. Но я снова
спрашиваю тебя, Зиусудра: какова моя задача? Как мне о ней узнать? Какую
тайну я должен постичь?
- Почему ты думаешь, что здесь есть тайна?
- Должна быть! Ты так долго прожил! Ты видел Потоп: а он был десять или
двадцать жизней тому назад. И все же ты еще сидишь здесь. Вокруг тебя
мужчины и женщины, которые кажутся такими же, не имеющими возраста, как и
ты. Сколько лет Лу-нинмарка? Сколько лет Хасидунуму?
Я смотрел на Зиусудра долго и серьезно. Руки мои дрожали, и я
чувствовал в себе первые признаки той ауры бога, все те странные вещи,
которые происходят со мной и накатывают на меня, когда внутри меня все
завинчено, словно пружина, от нетерпения и желания получить что-то.
- Скажи мне, отец, что мне делать, чтобы, подобно тебе, победить
смерть? Все боги, сообща, подарили тебе вечную жизнь. Кто созовет их на
такой же сонет ради меня?
- Ты сам. Единственный, который может это сделать, - сказал Зиусудра.
Я еле мог дышать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44