Это правда. Кто это говорит, что жизнь царей и героев легка и
приятна?
Акка привязал меня к себе и другим образом, навязав мне вассальную
клятву, которая должна была иметь силу, даже если я когда-нибудь буду
правителем Урука.
- Я поклялся защищать тебя, - объяснил он, - и ты в ответ должен
поклясться в своей верности мне.
У меня были сомнения, не продаю ли я с позором Урук, становясь вассалом
Киша? Оставшись один, я пал на колени и просил дух Лугальбанды наставить
меня на путь истинный, но не услышал в своей душе ничего, что говорило бы
мне, что произносить такую клятву нельзя. В каком-то смысле мы были
обязаны сохранять верность Кишу, поскольку именно в Киш была ниспослана с
небес царская власть после Потопа и боги никогда не отменяли первенства
Киша. Давая клятву, я как бы подтверждал существующее первенство Киша и
нашу преданность, которые и ранее негласно признавались. У меня мелькнула
мысль, что в общем мне безразлично то, что я признал Акку своим сюзереном,
если только - стань я царем в Уруке - он не потребует, чтобы я платил ему
дань или выполнял бы его приказы. В клятве об этом ничего сказано не было.
Клятву я поэтому принес. Сетью Энлиля поклялся я в верности царю Киша.
Не было и разговора о том, чтобы я вернулся в Урук через несколько
недель, как мне поначалу представлялось. Вскоре не заставили себя ждать
посланники Думузи и мягко, но настойчиво просили Акки выдать меня. "Горько
тоскуют в Уруке по сыну Лугальбанды, - говорили они. - Наш царь
изголодался по его советам и ищет его сильной руки на поле сражений".
- Ах! - отвечал Акка, закатив глаза и изображая великую скорбь, - но
сын Лугальбанды и мне стал сыном, и я не расстанусь с ним за все сокровища
мира. Скажите Думузи, что я умру от горя, если сын Лугальбанды покинет
пределы Киша столь скоро!
Наедине Акка сказал мне, что его лазутчики доложили, что Думузи в ужасе
от того, что будто бы я в Кише собираю армию, чтобы его свергнуть. В Уруке
меня объявили врагом города, сказал Акка, и наверняка убьют, если я попаду
Думузи в руки.
Так я остался в Кише. Все-таки я ухитрился передать словечко моей
матери, что я жив-здоров и выжидаю удобное время, чтобы направиться домой.
Жизнь в Кише почти не отличалась от жизни в Уруке. В Уруке мы если
хлеб, мясо, пили пиво и финиковое вино, в Кише было все то же самое. В
Уруке и в Кише носили одежду из шерсти и полотна, в зависимости от времени
года, и даже моды были похожи. Улицы Урука были такие же, как и в Кише.
Дома в Уруке были с плоскими крышами, иногда двухэтажные, иногда
одноэтажные, обожженные кирпичи внизу, глиняные необожженные - вверху,
дома побелены. В Кише все было точно так же. В Уруке и Кише говорили на
одном языке. Единственной разницей - но очень значимой для меня - были
боги. Главные храмы Урука посвящены, разумеется, Инанне и великому
небесному отцу Ану. В Кише, разумеется, никто не сомневается в величии и
силе Ана и Инанны, но храмы посвящены здесь богу бурь Энлилю и великой
матери Нинхурсаг. Поначалу мне было непривычно находиться постоянно в
присутствии этих богов, а не тех, что правят Уруком. Я больше боюсь богиню
Инанну, чем люблю, но все равно мне тяжело пребывать там, где нет Инанны.
Внешне нет особых различий, но по сути все разнится: в Кише даже небо
другого оттенка, воздух иной на вкус, и не чувствуешь присутствия Инанны с
каждым вздохом.
В Кише я окончательно отточил свое воинское мастерство и получил уроки,
которые мне давно пора было знать. Я уже вошел в возраст мужей, но я не
знал еще вкуса битвы. Акка дал мне возможность не просто вкусить, а
устроил мне пир-горой военного искусства.
Войны велись на востоке, в суровом холмистом царстве Элам. Край этот
богат тем, чего мы лишены: строевой лес, медные и оловянные руды,
алебастр, обсидиан, гранат, оникс. Мы же владеем многими желанными для них
вещами: плодами наших заливных лугов, ячменем и пшеницей, абрикосами и
лимонами, шерстью и льном. Прямой смысл нашим землям вести между собой
торговлю, но не такова воля богов: на каждый год мира между нами и
эламитами приходится три года войны. Они спускаются в наши низины грабить
- мы вынуждены посылать армии, чтобы прогнать их прочь, и в свою очередь
отобрать у них то добро, которым они владеют.
Отец Акки, царственный Энмебарагеси, одержал великую победу над Эламом
и на какое-то время подчинил его себе. Но во времена Акки эламиты вышли
из-под подчинения Киша. Вдоль всей границы ныне бушевала война, поэтому на
втором году моей изгнаннической жизни я отправился с армией Киша на ту
широкую, обдуваемую всеми ветрами равнину, за которой лежит Суса - столица
Элама.
Я много лет бредил битвами, еще с того времени, когда мой отец, в
краткой передышке между боями, рассказывал мне о значении колесниц в битве
или дротиков. Я вел потешные бои, рисовал планы боя и вел своих друзей по
играм в бешеные атаки против невидимых врагов. Есть песнь войны, которую
слышит только ухо воина - высокий, пронзительный звук, несущийся сквозь
густой от зноя воздух, разрезая его, словно лезвием, и пока ты не слышал
этой песни, ты не воин, не мужчина. В первый раз я услышал эти звуки возле
реки Каркхах, в землях Элама.
Всю ночь, под сияющей луной, мы готовились к атаке, натирая маслами то,
что было сделано из дерева или кожи, и начищая бронзу. Небо было таким
чистым, что мы видели, как по нему расхаживают боги - огромные рогатые
силуэты, голубые на фоне черного неба. Они перепрыгивали с облака на
облако. Огромный силуэт Ана, невозмутимого, всевидящего, казалось,
заполнил небеса. Великий Энлиль сидел на троне, вызывая бури в далеких
краях. Воздух был горяч и сух. Мы зажгли огни в честь богов и зарезали
быков, и боги спустились к нам, и их божественное присутствие наполнило
наши сердца. На заре я надел свой сияющий шлем, кожаную предохранительную
набедренную повязку, сверху короткую юбку из овечьей шкуры и вступил в
повозку, будто это был мой двадцатый, а не первый год на полях сражений.
Взревели трубы. Из сотен глоток вырвался боевой клич:
- За Акку и Энлиля! За Акку и Энлиля!
Я слышал свой собственный голос, низкий и хриплый, выкрикивая те же
слова. Ранее я и представить подобного не мог:
- За Акку и Энлиля!
И мы двинулись на равнину.
Моего возничего звали Намгани. Это был широкоплечий, широкогрудый
человек родом из Лагаша, в Киш его продали еще мальчиком, и ему неведомо
было иное ремесло, кроме войны. Шрамы, старые и недавно зажившие покрывали
его, словно знаки почета. Перед тем как подхлестнуть ослов, он обернулся
ко мне и усмехнулся - зубов у него во рту было четыре или пять.
Акка дал мне великолепную повозку: четырехколесную, а не двухколесную,
как положено новичкам. Нельзя сыну Лугальбанды, сказал он мне, ездить в
чем попало. Для этой упряжки царь подарил мне четырех крепких ослов,
быстрых и сильных. Я сам помчал Намгани их запрягать, подгоняя хомут и
расправляя шлеи и уздечки. Это были хорошие животные, терпеливые и
сообразительные. Конечно хорошо было бы ринуться в бой на мощных,
длинноногих лошадях, а не на наших кротких ослах. Но мечтать о том, чтобы
запрячь коней - этих таинственных животных северо-западных гор, - все
равно, что мечтать о том, чтобы запрячь бурю. Поговаривали, что в землях
за Эламом люди нашли способ приручить лошадей и ездить на них, но мне
кажется, это пустые слухи. Вдали я видел, как черные кони проплывают,
словно призраки, над выжженными равнинами. Я не мог представить, как эти
животные, даже если их вообще можно поймать, могут быть покорены и служить
людям так преданно.
Намгани подхватил поводья и приник к леопардовой шкуре, которая спереди
покрывала раму повозки. Я слышал, как завизжала ось, как заскрипели
деревянные колеса. Потом ослы почуяли ритм скачки и пошли ровным бегом по
мягкой, пружинящей земле к темноту строю эламитов, маячившему на
горизонте.
- За Акку! За Энлиля!
И я, крича со всеми вместе, добавил и собственный клич:
- Лугальбанда! Отец небесный! Инанна! Инанна! Инанна!
Моя повозка была пятой. Это большая честь, так как четыре повозки
впереди были генерала и трех сыновей Акки. За мной было еще восемь или
десять повозок. За громыхающими повозками шла пехота. Сперва тяжелая, с
топорами в руках, защищенная шлемами и тяжелыми плащами-бурками из черной
вяленой шерсти, затем легкая пехота, почти голая, размахивая копьями или
короткими мечами. Мое оружие - дротик. У меня в колчане их была дюжина,
замечательно тонкой работы. Еще был обоюдоострый топор, чтобы защищаться,
когда кончатся дротики, маленький меч и удобный в руке небольшой
нож-кинжал, на случай, если все остальное меня подведет.
Когда мы приближались к врагу, я услышал музыку, принесенную ветром, не
похожую ни на что, слышанное мной раньше. Одна нота, пронзительная, сперва
удивительно тихая, все разрасталась и разрасталась, пока не заполнила
воздух. Это было похоже на плач женщин, но это не было траурной песнью -
это было нечто яркое, огненное, ликующее, от этой ноты исходили жар и
свет. Не надо было говорить, что это была боевая песнь, рвущаяся изо всех
душ сразу. Кто сейчас шел в атаку на эламитов, слились в единое существо с
единым сердцем, и от жара этого слияния рождалась безмолвная песнь,
которую слышать могут только воины.
Я ощутил присутствие во мне: жужжащий пульсирующий звук в голове,
золотое сияние, чувство великое и странное, которое сказало мне, что
великий Лугальбанда просыпается во мне. Я занял устойчивое положение, мне
казалось, что я большая черная скала, погруженная в быструю и бурно
мчащуюся реку. Сознание на какой-то момент покинуло меня, потом мысли мои
стали ясны, как никогда. На полном скаку мы смяли строй эламитов.
У эламитов нет повозок. Они берут числом, их много, у них прочные щиты
и душевная тупость, которая многим кажется глупостью, но я зову это
настоящей храбростью. Они стояли стеной против нас - густобородые люди с
глазами темными, как ночь без лунного света, одетые в кожаные куртки и
размахивали копьями, уродливыми, с широким острием. У них и лиц-то не
было: глаза да волосы. Намгани взревел и направил колесницу прямо в гущу
воинов.
- Энлиль! - кричали мы. - Акка!
А я:
- Инанна! Инанна!
Перед нами шла сама богиня-воительница, подминая эламитов, словно
кегли. Они с воплями падали под копыта ослов, и наша повозка, как корабль
вздымалась и проваливалась, когда колеса переезжали их упавшие тела.
Намгани орудовал огромным топором с длинной рукоятью. Этим оружием он
рубил направо и налево. Лугальбанда много раз говорил мне, что цель
переднего отряда воинов - разбить боевой дух противника, и лучший способ
этого достичь - выбирать главных людей в стане врага, - вождей, высших
военачальников, и попытаться убить их.
Я оглянулся вокруг. Я видел только хаос, множество сражающихся тел и
летящие копья. И тут я нашел своего противника. Когда мой взгляд упал на
него, боевая песнь загремела сильнее и ярче в моих ушах, дух Лугальбанды
разгорелся во мне, словно голубое пламя, вспыхивающее, если в костер
плеснуть финиковое вино. Вот он. Убей его.
Он меня тоже увидел. Это был вождь горцев: волосы, словно черная
шерсть, на щите - маска демона, желтая, с пылающими красными глазами. Он
тоже знал, как важно сперва убить героев и военачальников. Мне показалось,
он принял меня за военачальника, хотя я никак не мог похвастаться столь
высоким званием в мои-то годы. Глаза его заблестели, он поднял копье.
Моя рука мгновенно взметнулась, посылая дротик. Богиня направляла мою
руку: дротик вонзился ему в шею - узкую щель между бородой и краем щита.
Кровь фонтаном брызнула у него изо рта, глаза вылезли из орбит. Он уронил
копье и упал навзничь, судорожно задергав ногами.
Вопль, словно застонал раненый громадный зверь, вырвался из глоток
окружавших его воинов. В рядах эламитов открылась брешь, и Намгани
немедленно направил туда повозку. Я метнул второй дротик - и еще один
высокий воин повалился наземь. Мы оказались в самой середине боя, четыре
или пять повозок были у нас с флангов. Я увидел, как воины Киша изумленно
глядят, показывая на меня пальцами, я не слышал, что они говорили, но
видел, как они делают жесты, славящие бога, словно видят на моих плечах
мантию божества или сияние над моей головой.
Я пустил в ход все свои дротики и ни разу не промахнулся. Под напором
наших воинов эламиты в смятении бежали, и хотя они храбро сражались, их
битва была проиграна с первых же минут. Один воин ухитрился подобраться к
нашей повозке и полоснуть осла, тяжело его ранив. Намгани зарубил этого
человека одним ударом. Потом, перепрыгнув борт, храбрый возничий одним
ударом перерубил постромки, чтобы раненое животное не мешало нам. Как
из-под земли возник эламит с занесенным над Намгани копьем, но я уложил
его взмахом своего топора и вовремя оглянулся, успев всадить рукоять
топора в брюхо тому, кто вскочил сзади на нашу повозку. Это были
единственные моменты, когда нам угрожала опасность. Повозки промчались
сквозь строй врага, развернулись и атаковали его с тыла. К этому времени
подоспели наши пехотинцы, образуя грозные фаланги.
Так прошел великий день для Киша. К ночи река покраснела от крови, и мы
устроили веселый пир, пока арфисты воспевали нашу доблесть, а вино текло
рекой. На следующий день мы делили добычу почти до сумерек - так много ее
было.
В этот поход я участвовал в девяти битвах и шести небольших стычках.
После первого боя мою повозку поставили на второе место, сразу за
военачальником, но впереди сыновей царя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44