Никто из царских сыновей не
оскорбился. В этих сражениях я получил небольшие раны - царапины, но когда
я метал свой дротик, это всегда стоило жизни кому-то из противников. Мне
тогда еще не было пятнадцати, но во мне течет кровь богов, и в этом-то все
дело. Даже мои собственные солдаты, казалось, побаивались меня. После
третьего сражения военачальник вызвал меня к себе.
- Ты сражаешься так, что это вызывает удивление. Я хочу тебя попросить,
чтобы ты не делал одну вещь...
- Что именно?
- Ты метаешь дротики сразу обеими руками - правой и левой. Я бы хотел,
чтобы ты их метал по очереди.
- Но я могу без промаха бросать обеими руками, - сказал я. - И кроме
того это, по-моему, вселяет ужас во врага, когда они видят, как я это
делаю.
Военачальник слабо улыбнулся.
- Да, безусловно. Но и мои солдаты видят все это. И они начинают
думать, что ты не простой смертный. Они считают, что ты, должно быть, бог,
потому что ни один обыкновенный человек не в силах сражаться, как ты. А
это может породить массу хлопот, понимаешь? Очень хорошо, если среди нас
есть герой, но очень настораживает, если среди нас божество. Каждый воин
мечтает однажды явить чудеса доблести в бою. Это надежда укрепляет его
руку на поле битвы. Но когда он знает, что никогда не сможет стать героем
дня, поскольку ему приходится соперничать с богом, это сокрушает его дух и
отягчает ему душу. Поэтому бросай-ка ты дротики либо правой, либо левой
рукой, сын Лугальбанды, но не обеими сразу. Ясно?
- Ясно, - ответил я.
После этого разговора я старался метать дротики только правой рукой,
хотя очень трудно в пылу сражения помнить о данном обещании. Иногда я
тянулся за дротиком левой рукой, и было бы величайшей глупостью
перекладывать его в правую руку, прежде чем метнуть. Поэтому спустя
какое-то время я перестал беспокоиться об этих глупостях. И военачальник
более со мной не разговаривал на эту тему. Но мы выигрывали каждое
сражение.

10
Сперва я часто думал об Уруке, потом все реже и реже и, наконец, почти
совсем не вспоминал. Я стал жителем Киша. Вначале, слушая рассказы о том,
как армия Урука одержала ту или иную победу над племенами пустыни или
каким-то городом восточных гор, я чувствовал определенную гордость за
"наши" достижения, но потом заметил, что об армии Урука я стал думать не
"мы", а "они", и деяния этой армии перестали меня волновать.
И все же я знал, что жизнь в Кише ни к чему меня не вела. При дворе
Акки я жил как царевич, а когда наступало время воевать, мне оказывали
почтение в военном лагере, как если бы я был сыном самого царя. Но я не
был сыном царя и знал, что поднялся в Кише ровно до тех высот, до которых
только мог: изгнанник, воин, потом военачальник. В Уруке я мог бы стать
царем.
И еще меня беспокоила та леденящая душу пропасть, разделявшая меня с
остальными. У меня были приятели, товарищи по битвам, но души их были
закрыты от меня. Что их от меня отделяет? Огромный рост, царственная
осанка или присутствие бога, которое ореолом окружает меня? Не знаю.
Здесь, как и в Уруке, я нес проклятие одиночества и не знал никакого
заклинания, которое могло бы его снять.
Я часто думал о матери. Меня печалило, что она стареет без меня. С
тайными посланниками я посылал ей маленькие подарки, и получал ответ через
жрецов, которые свободно посещали города. Она никогда не спрашивала, когда
я вернусь, но я знал, что именно это прежде всего занимает ее мысли. Я не
имел возможности пасть на колени перед священной статуей моего отца и
воздать полагающиеся ему почести. Здесь не было его статуи, я не мог
выполнять эти церемонии в Кише. Это страшно мучило меня.
Не мог я изгнать из своей памяти и жрицу Инанну, ее сверкающие глаза,
гибкую стройную фигуру. Каждый год, когда приходила осень и в Уруке
наступало время Священного Брака, я представлял себе, что стою в
толкающейся толпе на Белом Помосте, вижу царя и жрицу, бога и богиню, как
они показываются людям. И во мне поднималась горькая мука, когда я
представлял себе, что нынче ночью она разделит ложе с Думузи. Я говорил
себе, что она меня предала. И все же образ ее жил в моей памяти, я
чувствовал глубокую тоску по ней. Жрица, так же как и богиня, которую она
воплощала, стала для меня опасной, но неотразимой. Аура ее была полна
смерти и разрушения, но и страсти, радостей плоти, а иногда и больше -
единением двух душ, которое и есть настоящий Священный Брак. Она - моя
вторая половина. Она знала это еще тогда, когда я был мальчиком,
заплутавшим в коридорах храма Энмеркара. Сейчас я был воином в Кише, а она
- богиней в Уруке. Я не мог отправиться к ней, потому что она подвергла
опасности мою жизнь в моем родном городе, может быть из-за своего
легкомыслия.
На четвертом году моего изгнания бритоголовый жрец, только что
явившийся из Урука, подошел ко мне во дворце Акки и сделал передо мной
знак богини. Из складок своего одеяния он вынул черный кожаный мешочек и,
сунув его мне в руку, сказал:
- Это знак царю Гильгамешу из рук самой богини.
Я никогда не слышал этого странного имени - Гильгамеш, только один раз,
очень давно. И жрец, произнеся его, тем самым объяснил, от кого было
послание.
Когда жрец ушел, в своих личных покоях я раскрыл мешочек. В нем лежал
маленький блестящий предмет - цилиндрическая печать, какую прикладывают к
письмам и документам. Она была вырезана из прозрачного камня, через
который струился свет, как будто проходил через воздух, а вырезанный на
ней сложный и искусный узор, был работой великого мастера. Я вызвал к себе
писца и приказал принести мне самой лучшей красной глины, я старательно
прокатил печать по глине, чтобы увидеть, какой рисунок она отпечатает.
На печати были изображены две сцены путешествия Инанны в страну
мертвых. На одной стороне я увидел Думузи, одетого в богатые одежды,
восседающего на троне. Перед ним стоит Инанна, одетая в рубище. Она только
что вернулась из страны мертвых. Ее глаза - это очи смерти, руки воздеты,
посылая проклятия Думузи, чья смерть принесет ей освобождение. На другой
стороне печати - продолжение этой сцены, ее эпилог, где повергнутый Думузи
окружен кровожадными демонами, убивающими его. Инанна глядит на эту сцену
с торжеством.
Не думаю, что Инанна прислала мне эту печать просто так, чтобы
воскресить в моей памяти эту старую песнь. Нет. Я принял печать как знак,
пророчество, намек. Она разожгла огонь в моей груди. Кровь забурлила в
моих жилах, словно бурная река, а сердце взмыло к небесам, словно птица,
выпущенная из клетки.
Но после первого взрыва восторга ко мне вернулась осторожность: даже
если я правильно прочел эту весть, можно ли ей доверять, ей или самой
Инанне? Жрица Инанна уже один раз предала меня, а Инанна-богиня, как всем
известно, богиня жестокая, несущая смерть. Такая весть от нее может быть
приглашением на гибель. Надо быть осторожным. В тот же вечер я послал в
Урук раба со словами:
"Слава тебе, Инанна, великая владычица небес! Священный факел, ты
озаряешь небеса светом!"
Так говорит новый царь, которого только что короновали, когда он
возносит богине первую молитву: пусть она сама увидит в этих словах, что
захочет. Я подписал табличку именем Гильгамеш и царским символом.
Спустя день или два Акка позвал меня в тронный зал, большой, гулкий от
разносящегося эха, где он особенно любил бывать и сказал:
- До меня дошло из Урука, что царь Думузи лежит на ложе тяжкой болезни.
В моей душе поднялась огромная радость, словно воды реки весной. Я
почувствовал, что начинается исполнение моего предназначения. Это
подтверждало сообщение, начертанное на печати-цилиндре. Я правильно прочел
весть: Инанна плетет свою смертоносную паутину, и Урук будет моим.
Акке я ответил, пожав плечами:
- Меня эти вести не очень огорчают.
Он покачал свежевыбритой головой - все было сбрито: борода, брови,
словом, гол, как яйцо. Он потер обвисшие щеки, наклонился вперед, так что
розовые складки его голого брюха пришли в движение, и уставился на меня с
неодобрением, подлинным или надуманным - трудно сказать.
- Такими словами того и гляди навлечешь на себя гнев богов!
Щеки мои загорелись гневом.
- Думузи мой враг!
- И мой тоже. Но он помазанник божий и несет на себе благословение
Энлиля. Его личность свята. Его болезнь должна печалить всех нас. И
особенно тебя, дитя Урука, его поданного. Я собираюсь послать в Урук
посольство передать мои молитвы о выздоровлении царя и хочу, чтобы ты
возглавил его.
- Я?!
- Царевич Урука, потомок Лугальбанды, отважный герой, - я не нашел
никого лучше для этой миссии, даже из моих собственных сыновей.
В изумлении я спросил:
- Значит, ты собираешься послать меня на верную смерть?
- Нет, - спокойно ответил Акка.
- Ты уверен?
- Думузи страдает, он на смертном одре. Ты ему больше не угроза. Весь
Урук будет с радостью приветствовать тебя, и Думузи тоже. Это твой час,
мой мальчик. Разве ты не видишь?
- Если он умирает. А если нет?
- Даже если бы он не был при смерти, право неприкосновенности дается
любому послу. Боги разрушили бы тот город, где нарушено было бы это
священное право. Неужели ты думаешь, что Урук решился бы поднять руку на
посланца Киша?
- Думузи решился бы. Если бы этим посланником оказался сын Лугальбанды.
- Думузи умирает, - повторил Акка. - Уруку нужен новый царь. Поэтому я
и посылаю тебя.
Он медленно поднялся с трона, чтобы встать рядом со мной. Он обнял меня
за плечи, как сделал бы это отец, да он и стал для меня вторым отцом. На
его бритом черепе блестел пот. Он был таким массивным и величественным. От
него разило пивом. Я подумал, что от небесного отца Энлиля или Ана не
несло пивом. Акка тихо сказал:
- Я уверен в том, что говорю. Мои сведения получены от самых высоких
сил в Уруке.
- То есть от Думузи?
- Выше.
Я уставился на него в остолбенении:
- Ты связан с НЕЮ?
- Мы просто очень полезны другу другу, твоя богиня и я.
И в этот момент осознание истины пришло ко мне, и оно сразило меня, как
огонь богов. Я услышал жужжание в ушах. Я увидел, как все в предметы в
зале окутывается сверкающим ореолом, золотым с голубыми тенями, - верный
знак бури в моей душе. Я трепетал. Я сжал кулаки и силился устоять на
ногах. Каким же я был глупцом! С самого начала Инанна управляла мной. Она
подстроила мое бегство в Киш, зная, что меня подготовят к вступлению на
царский трон, чтобы заменить Думузи. Она и Акка составили заговор, и Акка
посылал меня воевать в своих войсках, обучая искусству быть военачальником
и вождем. Теперь я готов. А Думузи, который больше не нужен, сталкивают в
Дом Тьмы и Праха. Я был не героем, а всего лишь куклой, танцующей под их
дудку. Да, я буду царем в Уруке, но власть будет принадлежать ей и Акке,
которому я поклялся в верности. А сын, которого родила моя жена
Ама-суккуль, дочь царя Киша, станет царем в Уруке после меня, если суждено
быть так, как задумал Акки. И семя Акки будет царствовать в обоих великих
городах.
И все же я мог обратить положение в свою пользу, если бы действовал
осторожно. Я спросил:
- Когда нужно отправляться в Урук?
- Через четыре дня, в день праздника Уту, это благоприятный день для
начала великих дел.
Руки Акки все еще сжимали мои плечи.
- Посольство будет обставлено с подобающим величием и ты будешь принят
с радостью. Ты принесешь от моего имени великолепные дары в сокровищницу
Урука в знак дружбы, которая будет между нашими городами, когда ты станешь
царем.
Накануне праздника Уту появившаяся на небе луна была подернута дымкой,
а это верный знак, что царь достигнет высот власти и величия. Луна не
сказала, о каком царе шла речь: об Акке, который что уже был им, или
Гильгамеше, который им станет. Вот в чем загадка с предзнаменованиями и
предсказаниями всякого рода: они всегда говорят правду, только какую
именно правду?

11
Мое путешествие в Урук было похоже на путь уже коронованного царя, а
мой въезд в город напоминал въезд ликующего победителя. Акка отдал в мое
распоряжение три самых лучших парусных корабля, похожих на те, что плавали
по торговым делам в Дильмун. У них были огромные широкие паруса из
багряной и желтой ткани, которые ловили ветер и стремительно гнали корабли
вниз по реке. Со мной было целое сокровище - подарки от царя Киша: рабы,
каменные кувшины с вином, маслом, тончайшие ткани, драгоценные металлы и
камни, статуи богов. В качестве почетного эскорта меня сопровождали три
дюжины воинов, огромное количество придворных Акки - их, пожалуй, было
многовато - и среди них астролог, личный лекарь Акки, его виночерпий,
который прислуживал во время трапезы и старался мне угодить. Моя жена
Ама-суккуль осталась дом, ибо она должна была вот-вот родить мне второго
сына. Больше я никогда ее не увижу. Но я этого тогда не знал.
Каждый город, который мы проплывали выходил и приветствовал нас. Им
неведомо было, кого они приветствовали. Они не подозревали даже, что
бронзовокожий человек, учтиво отвечавший на их приветствия царственным
взмахом руки, был тем мальчишкой-беглецом, что искал их гостеприимства
четыре года назад... Но они знали, что такой флот, как наш, должен
принадлежать важному лицу, поэтому они стояли на берегу, крича и
размахивая флагами, пока мы не скрывались из виду. Таких городишек было
примерно около двадцати в каждом примерно тысяча жителей, северные были
подданными Киша, южные - Урука.
Ночью астролог показал мне звезды. Я знал только яркие звезды утра и
вечера, которые посвящены Инанне. Он показал мне красную звезду войны и
белую звезду истины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44