Вокруг ложа моего
отца со всех четырех сторон в почетном карауле стояли известные граждане
города, их было человек двадцать.
Мы заняли места перед царем - моя мать и я - в центре группы. Дворцовые
слуги столпились вокруг нас, воины в полном вооружении окружили нас с
обеих сторон. Из храмового двора донесся глубокий низкий звук лилиссу,
большого барабана, в который бьют только тогда, когда Луна закатывается.
Затем я услышал более легкий звук маленьких барабанчиков, балаг, и
пронзительный визг глиняных свистулек. Под эти звуки Инанна вошла в храм,
предваряемая своими обнаженными жрецами и жрицами. Она направилась к
возвышению у задней стены галереи. В храмах Ана или Энлиля там была бы
статуя Бога, но в храме Инанны в Уруке нет нужды в идолах, ибо сама богиня
живет среди нас.
Началась церемония моления и воспевания. Большая часть ее была на языке
древнего пути, который я тогда не знал, а сегодня с трудом понимаю, ибо
древний путь - религия женщин, религия богинь, и они сохраняют его в
тайне. Были возлияния вина и масел, привели быка и барана и закололи их, а
их кровью обрызгали моего отца. Семь золотых подносов воды опустошили как
дары семи планетам и произвели еще много других священных ритуалов.
Змея Инанны проснулась и скользнула по ее груди, раздвоенный язык
шевелился, глаза уставились на меня, и я перепугался. Я чувствовал
присутствие богини, присутствие напряженное и удушающее.
Я подвинулся поближе к доброму Ур-Кунунне и прошептал:
- Мой отец мертв.
- Нельзя разговаривать, мальчик.
- Пожалуйста, ну пожалуйста. Он умер? Скажи мне.
Ур-Кунунна взглянул на меня с высоты своего огромного роста, и я увидел
в его глазах мудрость, нежность и любовь ко мне. Я подумал, насколько же
его глаза похожи на глаза Лугальбанды, какие они темные и большие и как
они заполняют все его лицо! Он мягко сказал:
- Да, твой отец умер.
- А как это бывает, когда ты умрешь?
- Нельзя разговаривать во время церемонии.
- А Инанна умерла, когда она спустилась в подземный мир?
- Да, на три дня умерла.
- А это что, как если ты заснешь?
Он улыбнулся и ничего не сказал.
- Но потом она проснулась и вернулась обратно? А мой отец проснется? Он
вернется снова, чтобы править Уруком, Ур-Кунунна?
Ур-Кунунна покачала головой:
- Он проснется, но не вернется, чтобы править Уруком.
Затем он прижал палец к губам и больше не разговаривал, оставив меня
одного размышлять над значением, смерти. Вокруг меня продолжалась
церемония. Лугальбанда не шевелился, он не дышал, глаза его были закрыты.
Это было как сон. Но это должно было быть больше, чем сон. Это была
смерть. Когда Инанна спустилась в нижний мир и была мертва, это был повод
для великого траура в небе, и ОТЕЦ ЭНКИ приказал, чтобы ее вернули к
жизни. А сделает ОТЕЦ ЭНКИ так, чтобы Лугальбанда вернулся к жизни? Нет,
думаю, что нет. Где же теперь Лугальбанда, куда он пойдет дальше?
Я слушал пение и дождался ответа: Лугальбанда был на пути к дворцу
Богов, где он вечно будет жить в обществе небесного отца Ану и отца Энлиля
и отца Энки, мудрого и сострадательного, и всех остальных. Он будет
пировать в трапезной Богов и пить с ними сладкое вино и черное пиво. И я
подумал, что не такая уж это горькая судьба, если он действительно
отправляется туда. Но откуда мы знаем, что он именно туда ушел? Как можем
мы быть в этом уверены? Я снова повернулся к Ур-Кунунне, но тот стоял,
закрыв глаза, напевая и раскачиваясь. Я остался наедине с мыслями о
смерти, силясь понять, что же происходило с моим отцом.
Кончилось пение. Инанна сделала знак, и десять высокородных горожан
стали на колени и подняли на плечи массивный алебастровый катафалк, на
котором лежал мой отец. Они вынесли его из храма через боковой вход. Моя
мать и я возглавляли процессию, а сзади шла жрица Инанны. Мы прошли через
Белый помост и направились на Запад. Через несколько сот шагов мы
оказались в остроугольной тени храма Ан. Я увидел, что в сухой песчаной
земле между Белым помостом и храмом Ан была выкопана огромная яма и в нее
вел пологий спуск. Мы расположились у самого спуска, остальные горожане
тысячным кольцом собрались вокруг ямы, и вдруг странное дело: служанки
моей матери-царицы окружили ее и стали снимать ее богатые и дорогие одежды
одну за одной, пока она не осталась обнаженной в ярком солнечном свете на
виду у всего города. Мне вспомнился рассказ об уходе Инанны в подземный
мир: как она спускалась все глубже и глубже, оставляя свои одежды. Я
подумал, не готовится ли моя мать спуститься в эту яму? Потом ее
прислужница Алитум, похожая на мою мать Нинсун так, что казалось, будто
они сестры, шагнула вперед и сняла свои одежды. Служанки стали надевать
багряный плащ моей матери на Алитум, потом головной убор и нагрудные
пластинки, а одежды Алитум надели на мою мать. Когда переодевание было
закончено, трудно было сказать, кто из них Нинсун, а кто Алитум, потому
что лицо Алитум было тоже накрашено зеленой краской, как и у моей матери.
А потом я увидел своего товарища Энкихегаля, сына садовника Гурнишага.
Он медленно шел ко мне между двумя жрецами. Я окликнул его, когда он
подошел поближе, но он мне не ответил. Глаза у него были стеклянные и
странные. Казалось, он меня вообще не узнал, хотя только вчера я носился с
ним из конца в конец огромного дворца Нинхурсаг.
Теперь жрецы начали снимать с меня мою вышитую одежду и надели ее на
Энкихегаля, а мне дали его простые одежды. Они забрали мой золотой
головной убор и надели его на голову Энкихегаля. Я был с него ростом, хотя
он был на три года старше, и плечи мои были так же широки, как и его.
Когда мы обменялись одеждой, они оставили стоять Энкихегаля возле меня, а
Алитум стояла возле моей матери.
Подъехала повозка на полозьях, которую везли два осла. Она была
раскрашена синей, белой и красной краской, а на ее боковых щитах были
золотые львиные головы с гривами из лапис-лазури и перламутра. Огромные
груды сокровищ были навалены на повозку. Колесничий Лудингирра, воевавший
вместе с моим отцом, шагнул вперед. Он сделал долгий глоток из большого
винного кубка, который принесли жрецы, резко фыркнул и потряс головой,
словно вино было горьким. Натянув вожжи повозки, он медленно скатил ее
вниз, в глубокую яму. Рядом шагали два конюха, чтобы успокоить и
сдерживать ослов. Потом последовала вторая, третья повозка, и каждый из
возниц, каждый из конюхов пил вино. В яме оказались серебряные и медные
сосуды, обсидиан, алебастр, мрамор, доски для игр и стаканчики для костей,
кубки, набор стамесок, золотая пила и еще много-много всего, и все было
таким великолепным. Затем воины во всеоружии спустились вниз, в яму;
дворцовые слуги, цирюльники, садовники, несколько высокорожденных
прислужниц, волосы которых были убраны в золотые сетки, а головные уборы
были из граната, лапис-лазури и перламутра, последовали за ними. Все они
пили вино. И все это молча, только ритмично бил барабан лилиссу.
Вслед за этим один высокорожденный горожанин, который был среди несших
катафалк моего отца из храма, подошел к моему отцу. Он поднял рогатую
корону, что лежала возле отца, высоко поднял ее и показал всем, и она
сияла на солнце. Я не имею права записать имя, под которым этот
высокорожденный был тогда известен, ибо потом он стал царем Урука, и
нельзя произносить или писать нареченное имя того, кто становится царем.
Царское имя, которое он принял, было Думузи. И вот тот, кому суждено было
стать Думузи, протянул рогатую корону на Юг, на Восток, на Север, на Запад
и потом надел ее на голову моего отца. Великий вопль исторгли люди Урука.
Только Бог носит рогатую корону. Я повернулся к Ур-Кунунне и спросил:
- Мой отец теперь стал Богом?
- Да, - тихо сказал старый арфист. - Лугальбанда стал Богом.
Тогда я тоже Бог, подумал я. Головокружительное ощущение высочайшего
восторга пробежало по моим жилам. Или, по крайней мере, как я говорил
себе, я хотя бы частично Бог. Часть меня должна быть все-таки смертной,
предполагал я, поскольку я родился от смертных. Тем не менее дитя Бога
должно быть в какой-то степени Богом, разве нет? С моей стороны дерзко
было так думать. Но воистину мне пришлось убедиться, что так оно и было,
что я частично Бог, хотя и не совсем.
- А если он Бог, тогда он вернется из мертвых, так же как другие Боги,
которые умерли и вернулись обратно? - спросил я.
Ур-Кунунна улыбнулся и сказал:
- В этом никогда нельзя быть уверенным, мальчик. Он Бог, но я думаю,
что обратно он не вернется. А теперь попрощайся с ним.
Я увидел, как три здоровенных постельничих и трое колесничих подняли
алебастровый катафалк и начали спускаться с ним в яму. Прежде чем они
подняли его, они попробовали горькое вино. Из ямы они не вернулись. Никто
из тех, кто спустился в яму, не вышел обратно. Ур-Кунунне я сказал:
- Что это за вино они пьют?
- Оно дает мирный сон, - ответил он.
- И они все будут спать в земле?
- В земле, да. Вместе с твоим отцом.
- А я его тоже буду пить? И ты тоже?
- Ты его выпьешь, но не сейчас. Пройдет много лет, прежде чем ты это
сделаешь. Я надеюсь, что это будет не скоро. Я же выпью вино сейчас.
- Ты будешь спать в земле возле моего отца?
Он кивнул головой.
- До завтрашнего утра?
- Навеки, - сказал он.
Я подумал над этим.
- Тогда это очень похоже на смерть.
- Очень похоже на смерть, мальчик.
- А все остальные, кто спустились вниз, они тоже умирают?
- Да, - сказал Ур-Кунунна.
Я подумал и над этим.
- Но ведь умирать очень страшно! А они пьют без звука, и потом
спускаются в темноту твердым шагом!
- Очень страшно попасть в Дом Праха и Тьмы, - сказал он, - и жить,
блуждая во тьме и питаясь сухой глиной. Но те из нас, кто идет с твоим
отцом, попадают во дворец Богов, где мы вечно будем служить ему.
И он продолжал рассказывать мне, как почетно умереть вместе с царем. Я
видел в его глазах ясный свет мудрости и необыкновенную радость. Тогда я
спросил его, как он может знать, что попадет во дворец Богов вместе с
Лугальбандой, а не в Дом Праха и Тьмы. Огонь в его глазах погас, он
грустно улыбнулся и ответил, что ни во что нельзя верить окончательно, а
особенно в это. Он дотронулся до моей руки, отвернулся и сыграл мне
короткую мелодию на арфе, затем шагнул вперед, выпил вино и спустился в
яму, напевая по дороге.
В яму спустилось еще около шестидесяти или семидесяти человек.
Последние двое были Алитум в одежде моей матери и с ее украшениями и
мальчик Энкихегаль в моей одежде, и я понял, что они умирают вместо нас.
Это поселило во мне страх и я подумал, что если бы обычай был чуть другим,
я бы пил это вино и спускался" в яму. Но страх был тогда только маленькой
мышкой, ибо в то время я все-таки не до конца понимал истинное значение
смерти и думал о ней как о каком-то сне.
Барабаны затихли, и рабы стали кидать землю в яму, она должна была все
закрыть: и колесницы, и ослов, и сокровища, и конюхов, и прислужниц, и
дворцовых слуг, и тело моего отца, и арфиста Ур-Кунунну. Потом стали
работать ремесленники, запечатывая вход кирпичами необожженной глины, так
что через несколько часов не осталось и следа от того, что под ними лежит.
Все, кто пришел сюда и не спустился в яму вслед за царем, вернулись в
храм Инанны.
Осталась моя мать, я, высокородные горожане и другие важные лица, но не
было никого из дворцовых слуг и воинов, ибо они остались в яме с моим
отцом. Мы собрались перед алтарем, и я почувствовал присутствие богини
совсем рядом, - оно почти душило меня. Буря противоречивых чувств бушевала
в моей душе. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким, таким брошенным.
В мире для меня было столько тайн. Казалось, что я грезил наяву. Я
оглянулся, ища глазами Ур-Кунунну. Разумеется, его здесь не было, и
вопросы, которые я хотел ему задать, уже никогда не получат ответа. И тут
пришло мое понимание смерти: те, кто мертвы, недосягаемы для нас и не
ответят, когда мы их зовем. Я чувствовал, будто мне протянули кусок
обжаренного мяса, я собрался его съесть, а меня оставили кусать воздух.
Кругом звучали молитвы, снова и снова били барабаны, а я думал только о
смерти. Я думал, что мой отец ушел навсегда, но это не плохо, поскольку он
стал Богом. Он и меня отчасти сделал Богом. У него никогда не хватало для
меня времени: то он был на войне, то еще где-то, хотя он и обещал научить
меня деяниям мужчин в один прекрасный день. Этому я научусь от кого-то
другого. Ур-Кунунна тоже ушел. Я никогда не услышу его пения. И мальчик
Энкихегаль, мой товарищ по играм, и его отец Гинишаг, садовник, и все те,
другие, кто был частью моей повседневной жизни, - все ушли, исчезли. Их
больше нет. Меня оставили кусать воздух.
А я? Я тоже умру?
Нет поклялся я, я не позволю такому случиться со мной. Только не со
мной. Я ведь отчасти Бог. И хотя Боги иногда умирают, как умерла однажды
Инанна, когда спустилась в подземный мир, они умирают ненадолго. Так и я.
Ведь я должен столько увидеть в этом мире, сказал я себе, и совершить
великое множество подвигов. Я брошу смерти вызов, решил я. Я одолею
смерть. Я чувствую к смерти презрение и не уступлю ей. Смерть, ты мне не
противник! Смерть, я тебя одолею!
Потом я подумал, что если я все-таки когда-нибудь умру - ну что же, я
ведь только отчасти Бог, и мне суждено быть царем, - я отправлюсь на
небеса, как Лугальбанда. Мне не придется спускаться в мерзкий ДОМ ПРАХА И
ТЬМЫ, как это должны делать обычные смертные.
Еще я подумал, что в этом нельзя быть уверенным. Даже Инанна спустилась
вниз в это страшное место, хотя ее и избавили от такой участи, но если я
туда отправлюсь, разве меня избавят?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44