— Почтенный!—взмолился Халимбай.— Войдите в мое положение... Что было бы со мной, несчастным, если бы какой-нибудь безбожник донес, что в своем доме я принимаю басмачей?
Сказав это, он тут же понял, что совершил грубую ошибку, втянул голову в плечи, и со своим круглым лицом и холодными глазами стал удивительно похож на птицу ночи — сову. Усмон Азиз прикрыл глаза ладонью и некоторое время сидел так, не говоря ни слова. Ярость душила его, но, глубоко вздохнув, он произнес почти спокойно:
— Я басмачом никогда не был, бай! Басмач — вор ночной, существо без веры, поджигатель, грабитель. Вы старый человек, бай, а забыли золотое правило: сначала подумай — потом говори. Я не басмач!— с силой повторил Усмон Азиз.— Я, если хотите, враг. Я враг тех неверных, которые, словно голодные волки, терзают нашу родину, край истинных мусульман. Чего они хотят, эти злосчастные? К чему они стремятся, безумцы, попирающие нашу святую землю? Мужчина и женщина, надрывая глотку, кричат они, плохое и хорошее—все равно. Но так никогда не было и не будет!— И, подтверждая свои слова, Усмон Азиз поднял вверх правую руку.— Равенство?—Он презрительно усмехнулся.— Но кто тогда будет работать по чести и совести? О нет! Пусть они сколько угодно твердят о том, что равенство— это счастье. А я вам скажу: равенство — это обман, это зависть, это низость, жадно требующая почестей, которые подобают только благородному. Некому будет почитать Бога и пророка, и никто не будет уважать отца и мать и человека старшего возраста... Хотите вы жить в таком мире? Я — нет! Ни за что! Но вот вы,— Усмон Азиз с недобрым любопытством взглянул на Халимбая,— вы, должно быть, отдадите свое имущество, объявите, что вы такой же бедняк, как и остальные, и будете спокойно жить в мире равных!
— А что делать, почтенный? Надо же как-то жить! Говорят, в долине многие так поступили: землю, скот — все, что имели, в колхоз отдали,
— А сами в зинданах гниют!—сдавленно произнес Усмон Азиз.— Или отправились в ссылку и там, вдали от родины и друзей, исчезнут с лица земли. Так?
— Откуда мне знать,— пожал плечами Халимбай,
— Знаете! Не можете не знать хотя бы потому, что не сегодня-завтра и ваша очередь придет. И я вам скажу, бай, что вы свою участь заслужили. Поделом вам! Из-за таких, как вы, ненасытных, разорился наш край. Из-за таких, как вы...—Усмон Азиз перевел дыхание,— ... которые жили одной-единственной заботой: набить
сундуки, кладовые, стойла, ненасытный желудок и вонючие кишки! Кому вы молились?.. Может, богу? Наживе молились вы, и ради нее отнимали кусок у батрака и поденщика, пастуха и слуги, ради нее унижали и топтали тех, кто победнее... Гнев божий упал - сегодня на вас! И ненасытности вашей пришел конец.
— Как будто все зло мира во мне,—обиженно вставил Халимбай.
— Не перебивайте,— сощурил глаза Усмон Азиз, и Халимбай опустил голову.— Поздний урок, и вам уже не придется воспользоваться им, но слушайте! Не только о себе и своем богатстве надо было вам думать, но и о своем крае заботиться. А вы... Вы все пять пальцев разом пытались засунуть в рог! Овцы и козы были вам дороже людей, которых вы обижали сотнями. Вы, бай, злосчастны со дня своего рождения, злосчастны! А теперь вы принесли несчастье и мне.
— Но почему...
— Молчите, говорю вам! О боже,— с отвращением глядя на Халимбая, проговорил Усмон Азиз,— было бы только справедливо, если бы ненавистные вам босяки эту вот тушу, похожую на мешок с мясом,— и он указал на внушительное чрево собеседника,— оборванца, чей сундук набит золотом, привязали к лошадиному хвосту и, воочию показав все муки ада, выбросили бы затем, как жалкую, никому не нужную собаку!
Краска залила круглое и плоское лицо Халимбая, и он сказал дрожащим от обиды голосом:
— Господин напрасно сулит мне такие несчастья. Господин хорошо знает, что из одной овцы нелегко получаются две.
— Терпение, бай, терпение — вот камень, на котором нужно возводить свое благосостояние. В святом писании сказано, что истинный мусульманин должен обвязать свой живот поясом терпения. А вы? Вы не успокоитесь, от одной овцы получив две. Вам до смерти хочется как можно скорее получить от нее четыре! Но не зря говорят: алчные глаза насыщаются только в могиле. Коль не могли смирить свою жадность — ступайте в могилу, так вам и надо.
— Вы и сами,— решился заметить Халимбай,— состоятельным были.,,
— А я и сейчас состоятелен!— вскинув голову в голубой чалме, резко сказал Усмон Азиз.— Однако с жестокостью к своим пастухам и слугам в отличие от вас не относился никогда! Совсем напротив: я вместе с пастухами по целым неделям скот пас, и вовсе не потому, что это занятие мне по душе, А потому, бай, чтобы они не ощущали себя рабами, чтобы видели, что мы все одного отца дети, и чтобы не таили против меня опасной злобы. А вы и вам подобные... Слуга ваш в иной мир уйдет, так вы не только о саване и могиле для него, бедного, не позаботитесь — вы даже его похоронами побрезгуете!
Халимбай не отрывал взгляда от закопченного кумгана.
— Хочу спросить вас еще вот о чем,— после недолгого молчания заговорил Усмон Азиз, и когда Халимбай, подняв голову, нерешительно глянул ему в лицо, продолжил:— Хоть раз вы задумывались над тем, почему русские взяли верх?
— Нет, господин. Моего ума не хватит, чтобы понять...
— Жаль, бай, сто раз жаль! Но я вам помогу — если только можно помочь обреченному. Русские взяли верх потому, что все мы — от эмира до таких, как вы, пораженных проказой алчности,— все притесняли народ. Бедный человек в нашем благословенном краю жил хуже, чем собака. И вот этому бедному человеку с его поистине собачьей жизнью русские сказали: у тебя будет свобода, вода и земля. Вставай в наши ряды и бей притеснителей! Подумайте сами, бай: чего хочет слепой? Пару зрячих глаз. А голодному — что нужно прежде всего? Хлеб. Вот и бедняк, когда увидел, что у него на самом деле будет и земля, и вода, и свобода, когда он впервые ощутил вкус хлеба, не приправленного горькой мольбой, когда поразмыслил о своей, полной лишений жизни,— то отвернулся от нас и перешел на сторону русских. Мы опротивели своему народу, бай!— с отчаянием и мукой вымолвил Усмон Азиз, и на глазах его блеснули слезы.— Мы сами выбрали свою участь, сами подписали свой приговор, который навсегда лишил нас родины.
— Почтенный,— растерянно озираясь, проговорил Халимбай,— но что станет со священной верой ислама?
Усмон Азиз покачал головой.
— И со священной верой, и со всеми нами... Все, бай! Не будем больше об этом.— Он вытащил из кармана кожаный мешочек и, развязав его, высыпал перед Халимбаем пригоршню красных золотых монет.— За хлеб-соль тысячу раз вам спасибо. За службу... И не скупитесь, бай! Купите себе новые сапоги, халат, порадуйте обновками детей и внуков... Я оставляю вам и палатку — на тот случай, если вы не захотите пустить в свой дом постучавшего в ваши ворота странника.
— Да приумножатся богатства господина, да будет острым его меч!—вне себя от радости воскликнул Халимбай и, почти упав на дастархан, бросился собирать монеты.
С едва заметной брезгливой усмешкой наблюдал за ним Усмон Азиз.
— Вся жизнь человека,— задумчиво проговорил он, когда Халимбай засунул за полу халата, в потайной карман, последнюю монету,— это цепь обольщений. Есть обольщение женщинами... обольщение славой.., есть обольщение деньгами. Не обольщайтесь ими, бай! Я вам расскажу на прощание о великом Искандаре1— покорителе многих царств и земель. Звезды на небесах—и те меркли перед его величием и славой, Но пришла пора и ему познать смерть. Почувствовав ее приближение, созвал Искандар верных друзей и завещал им, чтобы, когда отправится он в последний путь, обе его руки высовывались из гроба.
— Прости, о боже!— воскликнул Халимбай, в знак удивления схватившись за воротник и вытаращив свои и без того выпученные глаза.— Проделки дьявола, не иначе.
— И так ответил Искандар на недоуменные вопросы своих сподвижников: пусть видят люди, что я, властелин полумира и обладатель несметных богатств, ухожу в могилу с пустыми руками. И пусть хоть немного смягчатся их сердца, ожесточенные погоней за богатством и почестями... Так-то, бай! Все равны перед смертью — и великий шах, и последний нищий. Это единственное равенство, которое я признаю,
Искандар — Александр Македонский.
С этими словами Усмои Азиз быстро встал и набросил на плечи халат.
— Пора в путь.
— В какие же места, почтенный, собираетесь вы теперь направиться?— нерешительно спросил Халимбай.
— Куда бог укажет.
— Господин еще вернется, или...
— Нет, бай, скорее всего мы больше не возвратимся. Бесполезно!
— Если так,— с дрожью в голосе проговорил Хатлимбай,— то на кого же я, несчастный, буду надеяться...
— Уповайте на всевышнего, бай,— усмехнулся Усмон Азиз.— Теперь только ему по силам вам помочь.
Но ничего, казалось, не видел и не слышал Халимбай. Картины одна ужасней другой рисовались ему, и он потерянно бормотал:
— Завтра нагрянут... организуют колхоз... все велят сдать, все: имущество, землю, живность... или скажут: в ссылку! И жену мою, дочь мою с открытыми лицами проведут перед толпой... О я, несчастный! О какой камень, почтенный, биться мне головой!— завопил Халимбай.— О какой камень...
И, упав на колени, он обнял мягкие голенища сапог Усмон Азиза. :
— Валунов и камней тут сколько угодно,— без тени улыбки сказал Усмон Азиз.— Да встаньте же вы! Встаньте, говорю вам!— вдруг закричал он, наклоняясь и разжимая руки .Халимбая.— И вы еще хотите, чтобы вас называли человеком!
Вскочив на ноги, принялся упрашивать его Халимбай:
— Возьмите и меня, почтенный. Увезите с собой.., Есть у меня немного денег, хватит нам со старухой на спокойную жизнь... Возьмите! Рабом вашим стану... на всю мою жизнь ваше клеймо поставлю... вашей собственностью буду... Возьмите!
— Куда?
— Через реку... в Пешавар... говорят, у вас там теперь дом, семья...
— Нет, бай,— Усмон Азиз откинул полог палатки.— Никуда я вас не возьму. Я сейчас и сам,— с мрачной усмешкой проговорил он,— своей дороги не знаю.
„.Костер давно погас, и на его месте остался лишь пепел. Убрана была вторая палатка, оседланы кони, и винтовки висели за плечами у всех спутников Усмон Азиза. Увидев его, они в знак уважения приложили руки к груди. Он спросил у них:
— Устали?
В ответ, однако, не послышалось ни единого звука.
Однообразный шум воды доносился из ущелья. Постукивали копытами и грызли удила кони, и фыркал, обнюхивая пепелище, осел Халимбая. В конечном свете порхали над пестрым разнотравьем крупные бабочки, Усмон Азиз долго следил за причудливым полетом одной из них, потом снова обернулся к своим спутникам и; заговорил:
— Знаю, устали вы. И я устал... За это время много пришлось мне передумать о судьбах нашего края... о таких, как я,— тяжело промолвил он,— ставших невольными пленниками посреди четырех рек. Напрасно мы взяли в руки оружие, я и вы,— наш край давно, еще в двадцатом году потерян. Нет никакого смысла скитаться по горам и обрекать себя на лишения. Пустые потуги поясницу ломают... Три дня мы провели здесь в ожидании, но бек1 никого не прислал к нам. Обещал — и не прислал. Обманул он меня или нет — это уже не имеет значения. И я на него не в обиде; я в обиде только на самого себя. Братья мои! Давайте взглянем правде в глаза... Все разбегаются сейчас, все — от бека до рядового воина, все хотят остаться в живых. Расходитесь по домам и вы.., идите к своим очагам, к земле, которую вы оставили, к родным, которые вас ждут... Возвращайтесь, пока вам не перешибли хребет! Оружие, хотите —оставьте себе, нет — сдайте властям. Склоните голову, взмолитесь о милосердии — и, может быть, вам простят вашу в и н у. И не обессудьте, если я обидел кого-нибудь из вас.
Тихие голоса тотчас раздались в ответ:
— Не-ет...
— Что вы!
— Не было обид...
— Слушайте меня, братья мои!— продолжил Усмон Азиз.— За мужественную службу, за преданность — примите мою благодарность. И помните... Говорят, что прах родины дороже престола Сулаймона1. Вы все, кроме Курбана и Гуломхусайна, у себя на родине; здесь ваш отчий край, здесь ваш дом и здесь тоскуют о вас ваши отцы и матери, жены и дети. Оставайтесь на родине, братья мои, и с ней делите печали и радости; оставайтесь, какие бы беды не обрушились на ваши головы. И не отчаивайтесь, что мы долго блуждали в поисках своей дороги и так и не нашли ее. Быть может, наши дети будут счастливей нас и обретут верный путь.
Последние слова Усмон Азиз произносил, опустив голову. Легкий ветерок, доносивший запахи арчи, горных цветов и трав, овевал его лицо и нежно теребил конец его шелковой чалмы. Солнце грело все сильней.
Он взглянул на Джалола, на лице которого дрожала счастливая улыбка.
— Ты вместе с Гуломхусайном и Курбаном со мной пойдешь. Остальные свободны. Благополучия и здоровья вам! И вы будьте здоровы, Халимбай!
Резко повернувшись, Усмон Азиз зашагал к своему коню.
И тотчас встал на дыбы и заржал вороной, которого едва мог удержать Курбан, обеими руками схватившись за отделанную серебром уздечку. Поднял морду от пепла и мутными старческими глазами посмотрел сначала на коня, а затем и на своего хозяина осел Халимбая.
Бессильно опустив руки, стоял Джалол, чувствуя, как сковывает сердце ледяной холод. Была, сверкнула вдруг надежда,— но будто черный сель набежал и в тот же миг разрушил ее.
Догнав Усмон Азиза, Халимбай уцепился за рукав его халата:
— Почтенный, дай бог вам тысячу лет жизни! Я тоже, и я... Подождите немного! Я сейчас быстро сбегаю домой... быстро соберу свои пожитки... Я не заставлю вас меня ждать! Ведь, о боже... Дом мой сгорит, дом мой, который я строил с любовью... Да быть мне пылью под вашими ногами, почтенный, увезите меня! Увезите меня с собой...
— Уберите его с моих глаз!— тихо, но отчетливо произнес Усмон Азиз.
Гуломхусайн, здоровый и рослый парень, железной пятерней схватив Халимбая за локоть, потащил его
вниз.
— Ка-ати-ись к сво-о-оему ос-слу, он те-ебя жде-ет не дож-ж-жде-ется,— сильно заикаясь, говорил он на ходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25