Ребятишки или помогали старшим — уносили в шалаши полные молока сосуды, сделанные из выдолбленных тыкв, рядами обвязывали беспокойных ягнят, таскали к очагам дрова,— или же весело играли.
Вместе со своими ровесниками, детьми чабанов, играл в бабки и Усмон, которому было в ту пору лет, наверное, шесть или семь и которого отец впервые взял с собой на выгон. Несметное множество дней и ночей минуло с той поры, но в памяти его разноголосым гулом по-прежнему звучит выгон Барвеш — и вдруг погружается в звенящую, пугающую тишину. И будто бы стих, оробев, даже весенний ветер, напоенный влажным дыханием снегов горы Хафтсар. Усмон, приготовившийся метнуть бабку, замер с отведенной назад рукой — так поразила его внезапно наступившая тишина. Оглянувшись на игравших с ним мальчишек, он увидел выражение ужаса на их лицах и поспешил отыскать глазами отца. Его не было видно.
Волкодавы, опустив лобастые головы, стояли у стены загона. Мелко дрожали сбившиеся в кучу овцы и ягнята. Словно изваянные, застыли чабаны; будто сдерживая готовый вырваться крик, закрыли ладонями рты женщины и девушки; недвижимо и даже как будто боясь вздохнуть стояли помогавшие взрослым ребята. В представлении маленького Усмона все и вся: люди, камни, ослиные попоны, шалаши, котлы с молоком — смотрели в сторону протянувшихся в ряд холмов, у подножия которых и расположен был выгон Барвеш.
Усмон не хотел глядеть туда. Он прежде всего хотел увидеть отца — но его взгляд как бы сам собой обратился в т у сторону, и на зеленой вершине ближайшего холма, совсем рядом, мальчик увидел два доселе незнакомых ему существа. Почти прижавшись друг к другу и надменно подняв головы, они обозревали выгон и всех собравшихся на нем. Одно животное было крупнее
другого, но у обоих по яркой желтой шкуре тянулись длинные пепельные полосы.
Они стояли не шелохнувшись, и тяжел, сыт и спокоен был их взгляд. Так — с сознанием собственного могущества — грозно и устрашающе смотрят владыки, принуждая необозримо долго тянуться каждую минуту своего присутствия. Под этим взором терялись и ощущали себя маленькими, слабыми и беззащитными люди. Ужас охватил мальчика, он хотел крикнуть—но царившая вокруг тишина тяжелым камнем придавила в нем голос и запечатала рот.
Наконец они повернулись и медленно двинулись обратно. Мягкие их движения исполнены были надменного величия, а полосатые желтые шкуры золотисто светились в лучах заходящего солнца, на фоне лазоревого неба и зеленых холмов.
Выгон ожил. Мужчины и женщины возносили хвалу Всевышнему, который уберег их от беды. Ласковая рука отца легла на голову Усмона.
— Тигр,— облегченно вздохнув, вымолвил отец.
Но ничего не сказало тогда это слово Усмону. Правда, он чувствовал, что неведомая опасность надвигалась на них и что она, как непролявшаяся гроза, ушла, скрылась за холмом, и потому снова блеют овцы, резвятся ягнята и несет пряные запахи цветов и трав освежающий весенний ветер. Будто бы во сне возникли о н и, и замер в тишине оцепенелый выгон.
С тоской вспоминая сейчас все это, Усмон Азиз думал, что в последнее время часто является перед ним выгон Барвеш и овевает его запахами цветущих трав, ягнят и свежего молока... И всем существом трепеща от воспоминаний детства, скорбя о нем, как об утраченном счастье, и ласковым, любящим взором созерцая маленького мальчика, ловко кидающего тяжелую бабку, он словно пытался измерить величину расстояния, отделявшего его от тигров. Получался, по сути, шаг. Всего один шаг — но как же долог он был!
...Через полчаса они оказались в ущелье Охугузар. Чтобы попасть на дорогу, ведущую в Нилу, надо было спуститься чуть ниже. Усмон Азиз натянул поводья, вороной остановился. Придержали своих коней Курбан и Гуломхусайн. Рев Кофруна доносился из глубины ущелья; на противоположном берегу реки тянулись высокие, густо поросшие кустарником скалы. Десятки, а может быть, сотни раз пришлось в свое время Усмон Азизу проезжать через ущелье Охугузар, и потому он хорошо знал эти места. Внимательно оглядев окрестности, он без труда определил, что находится на полпути между Дизаком и Нилу и что если внизу, на большой дороге, свернуть направо, то часа через два, быть может, еще до захода солнца, покажется его родное село.
Внезапно взгляд Усмон Азиза остановился, и в одну линию напряженно сошлись брови.
— Неужто всадники?— проговорил он и, всмотревшись, подтвердил:— Всадники... Сколько их?
Быстрыми взглядами окинув низ ущелья и дорогу вдоль берега Кофруна, Курбан и Гуломхусайн тоже заметили вдалеке всадников, следовавших, вероятно, со стороны Дизака.
— Один, два...— вытянув шею, считал Курбан.— Пять... да, пять человек!
— Кто-то же та-ки-е?— проворчал Гуломхусайн.
— В любом случае не наши друзья,— еще более хмурясь, ответил Усмон Азиз.— Всего лишь впятером через Дизак нашим друзьям ехать опасно.
— Верно,— подтвердил Курбан.— Дорога людная.
Горло Усмон Азиза перехватило, и он сказал хрипло, с натугой:
— Поэтому...
Мозг его работал лихорадочно. Он был совершенно уверен, что те пятеро — враги. Красноармейцы, добровольцы, краснопалочники — кто бы они ни были, они чувствуют себя здесь хозяевами. И с этим чувством отправились в погоню за ним, Усмон Азизом, и за теми, кто, подобно ему, скитается по родной земле. Как волка, преследуют они его; как бродячего пса, хотят убить. Так что ему делать?! Бежать? И отказаться от последней в его жизни возможности увидеть Нилу и преклонить колени перед могилой отца и матери? Или выйти на бой и постараться победить?
— Поэтому,— спустя мгновение продолжил Усмон Азиз,— они не должны в живых остаться.— Он задержал свой взгляд на Гуломхусайне.— Иначе место каждого из нас там...— И он показал на каменистую тропу.— Три аршина каждому. Если, конечно, похоронят. Ни жены, ни детей...
Ненависть передернула лицо Гуломхусайна; под ним заволновался конь. Прекрасно, решил Усмон Азиз. У Гуломхусайна есть мечта — дом, двор, жена и лавка, и ради того, чтобы мечта исполнилась, он готов пустить кровь кому угодно. Вот тебе и бедняк. Выходит, стало быть, что разными дорогами идет бедность, усмехнулся про себя Усмон Азиз и взглянул на Курбана. Тот спокойно сидел в седле и безмятежно глядел вниз, в теснину ущелья. «Хоть потоп будет — глазом не моргнет»,— с удовольствием подумал Усмон Азиз. Он подумал, кроме того, о рабской преданности Курбана, о его готовности принять любую участь, уготованную ему хозяином,— вплоть до смерти, к которой, как, впрочем, и к жизни, был, казалось, совершенно равнодушен, и вспомнил его отца, изработавшегося до худобы вьючного осла, жившего впроголодь и умеревшего в своей развалюхе. Поистине разные дороги выбирает бедность!
Еще раз взглянув на приближавшихся всадников, Усмон Азиз сказал:
— Нет другого выхода. Или бой, или смерть.
Едва заметный румянец проступил на темном лице
Гуломхусайна.
— От-сю-ю-да,.. от-сю-ю-да... за-а-стре-е-лю! Все- е-ех!
Он уже собрался привычным движением скинуть с плеча винтовку, но Усмон Азиз остановил его:
— Подожди! Сначала нужно увести их с дороги. Посреди ущелья не стоит.
— Правильно,— поддержал Курбан.— Увидят на дороге убитых — значит, жди погони. В укромном месте — другое дело.
— Укромное место, говоришь?—переспросил Усмон Азиз и тотчас сам и ответил:— Есть такое... Вон за той скалой заброшенный выгон... помнишь, наверное?
— Помню,— сказал Курбан.— Хорошее место. Далеко от дороги.
— Вот и заманим безбожников туда!—Усмон Азиз пустил вороного к дороге и, обернувшись, добавил:— Они нас не заметят, пока не спустимся вниз. Но все равно — повнимательней!
Когда они выехали на большую дорогу и повернули направо, перед ними во весь СБОЙ исполинский рост встала гора Хафтсар.
— Теперь увидят,— проговорил Усмон Азиз, и его рука легла на кобуру маузера.— Они нас будут догонять, а мы — убегать.
И точно: буквально через две-три минуты громкий голос послышался сзади:
— Остановитесь! Стойте!
Это кричал Анвар, внезапно увидевший впереди трех всадников. Пустив коня во весь опор, он крикнул снова:
— Эй! Остановитесь!
Четверо его спутников подгоняли своих коней плетьми.
Не обернувшись, Усмон Азиз взмахнул плеткой и отпустил поводья. Вороной понесся как ветер. На своих конях неслись рядом Курбан и Гуломхусайн.
Прогремел выстрел — это Мурод давал понять, что преследователи настроены серьезно.
Усмон Азиз бросил через плечо:
— Не стреляйте!
И пришпорил вороного.
Сквозь неумолкающий рев Кофруна частая дробь конских копыт зазвучала в ущелье, звонким эхом поднимаясь к горным вершинам. Заросшие густым кустарником скалы, зеленые арчовники, безмолвные валуны и редкие, известково-белые проплешины на склонах — все это стремительно откатывалось назад и снова возникало по обеим сторонам ущелья Охугузар. Расстояние между всадниками не сокращалось.
— Ясно, что басмачи!—ускоряя бег своего гнедого, прокричал Анвар Сайду, мчавшемуся сбоку.
— Потому и убегают!
— Далеко не убегут! Эта дорога только в Нилу ведет...
Но три всадника впереди проскочили дрожащий деревянный мостик, переброшенный над Кофруном, и, оказавшись на другом берегу, на всем скаку один за другим резко свернули влево, перемахнули невысокий холм, поросший кустами можжевельника и горного клена, и скрылись за ним.
— Ушли!— отчаянно крикнул Санджар.
— Не уйдут!—отозвался Мурод, еще сильнее пришпоривая коня.
Поднявшись на вершину холма, они увидели ровную, довольно широкую, сплошь покрытую травой долину, по которой во весь опор мчались всадники. С обеих сторон долины, как бы охраняя ее, тянулись холмы — покрытые травой и кустарником или каменистые.
— Поглядим, куда они скачут!— слегка пригнувшись к седельной луке, Анвар мягко бил пятками по бокам коня.
Державшийся чуть позади Сайд нагнал Анвара и, прерывисто дыша, спросил:
— А может... это... ловушка?!
— Не возвращаться же,— ответил Анвар.— Положимся на судьбу!
И он первый раз опустил плетку на круп коня.
Гнедой и без того мчался изо всех сил.
Но, наверное, у тех и других одинаково сильны были кони, ибо расстояние между преследуемыми и преследователями не сокращалось. Пестрый и влажный ковер из цветов и трав приглушал топот копыт; ясной синевой светилось очистившееся от облаков небо, и щедро и радостно сияло мягкое весеннее солнце. Между тем постепенно уставали кони. Но всадники требовательно понуждали их к бегу, и они мчались, доказывая людям свою преданность.
Что-то темнело впереди, почти в самом конце долины.
«Выгон!»— подумал Усмон Азиз и, обернувшись, выстрелил из маузера, как бы давая понять преследователям, что требует боя. Есть конь и равнина, есть порох и оружие—все остальное решат мужество и судьба! Из своей английской винтовки дважды выстрелил и Гуломхусайн.
— Не стреляйте!—приказал Анвар товарищам.— Когда приблизимся...
На заброшенном выгоне Усмон Азиз и его спутники спешились. Усмон Азиз осмотрелся: разрушенный загон, длинная кошара с провалившейся крышей и каменная кибитка, от которой остались одни стены. Приказав Курбану отогнать лошадей за кошару, а потом укрыться в кибитке, сам он вместе с Гуломхусайном встал за стеной загона и приготовился к бою.
— То, что нужно,— проворчал он и, как всегда в такие минуты, испытал знобящее, тревожное чувство и передернул плечами.
Не было неясности, сомнений: или убьет он, или убьют его. Конечно, не следовало ему покидать Пешавар и переходить реку, не следовало поддаваться искушению и доверять Ибрагимбеку и не следовало пытаться вернуть невозвратимое... Но сейчас не время и не место для подобных размышлений...
— Начинай!—хриплым шепотом сказал он Гулом- хусайну и выстрелил первым.— Начинай, проклятье им всем, и пусть они все умрут — и они, и их кони!
Стреляя на скаку, к выгону приближался отряд Анвара. Из-за стены загона, из-за кибитки звучали в ответ частые выстрелы. Один из них оказался точным: с громким ржанием ткнулся головой в землю конь Хасана, а сам он, вылетев из седла, покатился по траве, но сумел вскочить на ноги и, чуть прихрамывая, добежать до стены загона и сесть там, держа под прицелом кибитку.
Его коня свалил Гуломхусайн; и он же точным выстрелом поразил Санджара, который неловко сполз с седла и теперь недвижимо, лицом вниз, лежал на траве.
Спешившись, Анвар, Сайд и Мурод одиночными выстрелами тревожили тех, кто укрылся в загоне.
— Хасан,— крикнул Анвар.— Не давай высунуться тому, кто за кибиткой! А ты, Сайд, попробуй заткнуть ему глотку!
Но Курбан перехитрил их обоих: он прополз позади кибитки, внезапно вырос перед Саидом и выстрелил почти в упор. Винтовка выпала из рук Сайда, и, схватившись за грудь, он тяжело повалился на спину.
Между тем Усмон Азиз, узнав Мурода, сказал Гуломхусайну:
— Вон того... высокого... его живым возьмем!
Он дрожал от яростного возбуждения. Убийца брата — вот он, совсем рядом, сам пришел к нему, мстителю! Незачем теперь Усмон Азизу уповать на ожидающий всех неверных Страшный суд и откладывать день мести; теперь он сам свершит правосудие и, если поможет ему бог, накинет веревку на нечестивца, поправшего мусульманство, и мучительной казни предаст его! Ах, это была бы великая удача — взять живым того, кто оборвал жизнь брата.
Ударившись о камень совсем рядом с его ногами, отвратительно взвизгнула пуля. Это стрелял Мурод, перебежавший влево и залегший в траву напротив пролома в стене загона. «Он и меня хочет убить, проклятый»,— сплюнув, подумал Усмон Азиз и, не в силах более хранить молчание, закричал:
— Эй, низкий родом! Узнаешь меня?! Посмотри, узнай— я Усмон Азиз из Нилу, брат того самого мулло Сулаймона, которого ты .убил девять лет назад на дехнавской дороге. Узнал меня, грязный раб?! Все девять лет я жаждал твоей крови. Бог сегодня услышал мою мольбу. Ты понял?
Мурод ответил сначала выстрелом, а затем и словами:
— Из какой могилы тебя принесло сюда, бродячий пес?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25