А я уж как-нибудь устою»,— решил он. Но стоять одному среди этой непогожей ночи было невмоготу. Ноги одеревенели, и все Кенкино тело начинало томиться и млеть от усталости. Кенка тоже решил на минутку присесть на бревно, лежавшее возле амбара. А присев, он прижался всем телом к амбарной стене и тотчас же на секунду прикрыл глаза. Боже мой, как хорошо, оказывается, было здесь сидеть! И, поерзав на бревне, Кенка начал терять всякую власть над своей волей и телом. Ему показалось, что он закружился на медленной ярмарочной карусели. Нет, он совсем не спал. Он ясно различал смутный скрип раскачиваемого ветром карагача и слабый дребезжащий звук оторванной ветром дощечки на крыше амбара. Он отлично понимал, что спать ему не годится, и потому, уже засыпая, напряженно прислушивался ко всем шорохам и звукам. Но вот тишина глухой волной охватила Кенку, он, все быстрей кружась на померещившейся ему карусели, стал терять собственный вес и исчезать в воздухе.
Он не знал, долго ли продолжалось блаженное забытье, это стремительное кружение на волшебной, украшенной коврами и бубенчиками карусели. Очнувшись будто от неожиданного толчка в спину, он встрепенулся и попытался вглядеться в кромешную мглу. Однако он ничего не увидел. Только лунный серп на секунду показался в разрыве облаков. И снова гулкий ветер вольно гулял по степи да скрипел карагач за крышей амбара.
Крепко стиснув в руках грозное оружие, Кенка вдруг ясно услышал сухой шорох соломы и чьи-то торопливые, вкрадчивые, похожие на короткую перебежку шаги. Кто-то крался к амбару или возился по ту сторону его. Испуганно покосясь на приятеля, Кенка увидел, что Ералла спал, притулившись к стене амбара. Кенке стало так страшно, что он даже не осмелился шепотом окликнуть
приятеля. Тотчас же, вскочив на ноги, он взвел тугой курок фузеи, затем, взяв ружье наперевес, замер. И вновь явственно различил хруст соломы и резкий прыжок человека. В это мгновение пунцовый взрыв пламени озарил человеческую фигуру, бросившуюся со всех ног от амбара в степь. И Кенка, не размышляя уже, мгновенно взял тяжелое ружье на прицел, нажал на спуск.
Грохнул выстрел.
Тупой и сильный удар отдачи в плечо опрокинул Кенку. Глаза ему залил багровый свет. Но, очнувшись от мгновенного забытья, Кенка вскочил, отбросил фузею и, сорвав с себя зипунишко, принялся исступленно хлестать им по огненным змейкам, хищно заплясавшим по деревянному остову амбара.
— Горим! Горим, Ералла! — крикнул Кенка.
До смерти перепуганный спросонок, Ералла крепко стиснул в руках сорванную с головы казахскую шапку, не зная, что ему делать.
Огонь уже стремительно подбирался под крышу. Тогда Кенка с разбегу бросился на стенку, с кошачьей ловкостью вскарабкался по бревнам вверх и смахнул уже тлеющими полами своего зипунишки злые языки пламени. Но, не удержавшись на стене, Кенка сорвался и камнем грохнулся на землю.
И тогда Ералла, опомнившись, начал тушить сорванным с себя зипуном последние огоньки пламени, плясавшие у нижних концов амбара. Загасив огонь, Ералла несколько раз обежал вокруг амбара и, убедившись, что пожар потушен, подошел к неподвижно лежавшему на земле Кенке. Склонившись над другом, Ералла легонько потряс его за плечо и вполголоса сказал:
— Вставай, вставай. Пожара больше нет.
Но Кенка не отвечал ни словом, ни движением.
Над степью занимался рассвет. Перегоняя друг друга, мчались раскиданные ночным ветром облака. Оглядевшись вокруг, Ералла ахнул. Шагах в пяти от амбара валялась фуражка. Обомлев от страха, Ералла не мог вымолвить ни слова даже и тогда, когда услышал неясные и отрывистые слова Кенки:
— Ах, Ералла... Беги скорее туда, к дяде Мирону. Беги скорей.
— Ой-бой! Я боюсь его. Он помирал, наверно...— прошептал, прижимаясь к Кенке, Ералла.
— Ах, Ералла... Скорей к дяде Мирону.
— Я боюсь его. Он мертвый,— бормотал Ералла.
— Ты чего? — с трудом приподняв голову, спросил Кенка обезумевшего от страха друга. И, наткнувшись взглядом на фигуру распростертого невдалеке человека, все понял. Забыв о немилосердной боли в плече, Кенка обнял правой рукой прижавшегося к нему Ераллу. С минуту сидели они не двигаясь, ошеломленные случившимся.
— Пропали мы...— прошептал заплетающимся языком Ералла.
— Пропали...— согласился Кенка.
— Давай убежим? — предложил Ералла.
— Куда убежим? Ты с ума сошел. К дяде Мирону надо!..
— В аул надо бежать. Мы его убили. Он мертвый...— бормотал, как в беспамятстве, Ералла. Он вскочил и, забыв о зипуне и потерянной впопыхах шапке, ринулся со всех ног в степь.
Кенка, тоже не помня себя от страха, бросился со всех ног на хутор.
Добежав до дома Мирона Викулыча, Кенка упал пластом вблизи покосившегося мироновского крылечка. Сказать что-нибудь толком о случившемся он уже не мог. Его обожженные руки, покрытые вздувшимися волдырями, судорожно подрагивали. Сбежавшиеся к мироновскому дому люди бережно подняли стонущего паренька, внесли в горницу и уложили на кровать. Затем, раздев Кенку, облили его, по совету старых людей, квашеным молоком — первым средством от сильных ожогов, и он понемногу затих.
Мирон Викулыч, Аблай и Линка побежали к амбару. Ветер уже успел разметать обгоревшую солому, откатил от амбара пустую флягу из-под керосина. А шагах в пяти от амбара по-прежнему лежал человек. Мирон Викулыч, Аблай, а за ними и Линка осторожно подошли к нему. Он лежал, подогнув колени, точно пытаясь подняться. Лицо его было строгим, окаменевшим. Это был Архип Струков.
В полночь Линку разбудил настойчивый стук в дверь. Она выпрыгнула из-под одеяла и спросила:
— Кто там?
— Вставай быстрее. Машину из района везут,— послышался в ответ торопливый охрипший голос.
— Какую машину? Кто это?!
Ответа не последовало. Она различила чьи-то легкие, удаляющиеся шаги. Накинув на плечи материнский сак, Линка выскочила на крыльцо.
Было темно и ветрено. Из степи доносилось конское ржание. Заспанная школьная сторожиха Кланька, выскочив следом за учительницей на крыльцо, долго зевала и, торопливо крестясь, говорила басом:
— А я только засыпать начала, слышу — стучат, черти.
— Да кто же это мог быть? — недоуменно спросила Линка.
— Ну кто, как не Ромка. Он, милая, он. Весь хутор теперь подымет.
— Это почему? Что случилось?
— Да ничего не случилось. Сдуру радуется. Сеялку из райцентра привезли.
Линка, к великому удивлению Кланьки, встрепенулась, как птица, и в калошах, наспех надетых на босые ноги, в старом саке, накинутом на голые плечи, стремглав помчалась к дому Мирона Викулыча.
Во дворе у него толпились почти все члены сельхозартели. В центре двора стояла новая сеялка, привезенная Романом из района. Казахи и русские обступили машину, ощупывали ее сияющие диски и рычаги.
Роман, встретив Линку в воротах, взял ее за руку и увел в горницу Мирона Викулыча. Они сели за стол, и Роман, улыбаясь, говорил:
Ну, вот мы и с машиной. Теперь — живем. Правильно, дядя Мирон?
— Конешно, будет повеселее,— ответил Мирон Викулыч.
— Можно начинать пахоту в боевой готовности,— сказал Роман.— Завтра получим из кооператива воровину на постромки. Я привез отношение из райцентра.
Затем, потолковав с Мироном Викулычем о текущих делах артели, о сроках выезда в поле, о продовольственном пайке на дни пахоты, Роман пошел проводить Линку до школы. Взяв ее под руку, он молча слушал ее рассказ о событиях, случившихся за время его отсутствия. К великому удивлению Линки, убийство Архипа Струко-ва, казалось, нисколько не поразило Романа.
— Странно, Роман, ты как будто ждал этого.
— Всего надо ждать...— уклончиво ответил он.
— Неужели они хотели спалить амбар?
— А ты как думаешь? — спросил в свою очередь Роман.— Следствие установит.
Помолчав, Линка сказала:
— Это не так. Ты знаешь, встретилась я вчера с Ока-товым. Возвращалась ночью от Мирона Викулыча домой и вот вижу: стоит Епифан в раздумье посреди площади. Ты знаешь, очень волнует меня этот старик. Подумай только — от всего отрекся. Один как перст!
— М-да,— неопределенно протянул Роман.
— И потом, он говорит удивительные слова,— продолжала взволнованно Линка.— Удивительные слова... Словом, у меня сердце сжимается при виде его. Я знаю, что ты не доверяешь ему.
— А ты? — поспешно спросил Роман.
— Я? — переспросила Линка и с запинкой ответила: — А я ему, знаешь ли, верю...
— А мне ты веришь, Линка? — спросил ее опять Роман.
— И тебе верю.
— И мне веришь, и Епифану Окатову веришь? Линка промолчала. Они подошли к школе и присели
на ступеньку крыльца. Минут пять они сидели в глубоком безмолвии. Роман держал в своей руке ее легкую теплую руку. Он ощущал запах девичьих волос и впервые испытывал непривычное внутреннее волнение. А Линка, вдруг порывисто прижавшись к Роману, сказала:
— Ничего я не понимаю, Роман. Не знаю я, кто виноват и кто прав. Кто же в конце концов Окатовы, Пику-лины, Куликовы?
— Наши враги,— глухо проговорил Роман,
— Скорей всего это так,— протянула Линка.— Но почему живет во мне чувство жалости к Епифану?
— Глупая ты...— проговорил уже мягче Роман, все теснее, все крепче прижимая к себе трепетное тело девушки. Порывисто поцеловав ее маленькие руки, сказал, задыхаясь: — Ну, ничего, ничего. Все равно ты у меня хорошая. Все равно...
Хоронили Архипа Струкова «с выносом». Весь день скорбно перекликались колокола обомшелой церкви и кружились над хутором встревоженные колокольным звоном галки.
Епифан Окатов целый день шатался по хутору из двора во двор и таинственно спрашивал каждого встречного:
— А вы знаете, кто убил Архипа? Вы думаете, его убили подпаски из колхоза «Интернационал»? Нет.
— А кто же? — удивленно спрашивали Окатова люди.
— Нет, убийца Архипа Струкова незрим. Он ходит здесь, среди нас, как антихрист. Он метит многих из нас железным перстом.
Хуторяне с недоумением сторонились Епифана Ока-това.
Он явился в Совет. Там толпились мужики. Милиционер Левкин допрашивал пастуха Аблая.
Епифан Окатов долго крестился в передний пустой угол, а затем, приблизившись к Левкину, заявил:
— Я — свидетель.
— В чем дело? — с притворной строгостью спросил его милиционер.
— Заноси в протокол мои показания. Дело было так: Архип увидел зарево. Мы шли с ним вместе от моего зятя Бутяшкина. Точно. В руках покойного была пустая фляга. Покойник ходил к гражданину Бутяшкину за рыбьим жиром для смазки сыромятных тяжей...
— Совершенно точно. Покойник ко мне приходил с этой флягой,— подтвердил Аристарх Бутяшкин.
— А ты погоди. Не суйся! — прикрикнул на Бутяшкина Левкин.— Пущай сначала даст показания гражданин Окатов. Придет время — тебя допрошу.
Поджав тонкие, бескровные губы, Бутяшкин покорно опустился на лавку. А Епифан Окатов, не поднимая век, продолжал:
— Итак, мы шли с покойником по улице. И подтверждаю факт — в руках у Архипа была пустая фляга,
— Гражданин Окатов,— прервал его Левкин,— не покажете ли вы, почему бьша вышеупомянутая фляга пустой?
— Потому что рыбьего жира Архип не добыл.
— Так и запишем.
— Мы шли по улице,— продолжал Епифан.— И мы увидели пламя. «Пожар!» — крикнул покойник и бросился со всех ног к амбару. Я, конечно, бежать на слабых своих ногах вслед за ним не мог, а покойник был резвым на ногу. И вот спустя минут десять прогремел роковой выстрел.
— Он врет! — крикнул Аблай.— Он все врет!
— В чем дело? Я тебя не допрашиваю. Молчать! — строго прикрикнул на него милиционер.
— Я отвечаю за свои слова перед богом и властью,— сказал Епифан Окатов.— И прошу не сбивать меня с моих показаний. Я прошу вас, гражданин милиционер, спросить означенного киргиза: почему находится в побегах один из подпасков?
— Потому что он испугался,— ответил Аблай.
— Ага, испугался?! Вы слышите, гражданин милиционер. Вы понимаете, что это значит?
— Я все понял. Кончаю допрос!
— Все ясно,— сказал Епифан Окатов.— Все ясно как божий день. Покойник — случайная жертва.
Покинув Совет, Епифан пошел по улице вслед за Аб-лаем и вполголоса сказал ему:
— Ты, варнак, подержал бы язык за зубами. Понял?
— Я все понял,— отвечал, не глядя на Епифана, Аблай.— Я все хорошо понял. Я все вижу и все знаю про вас.
— Что же ты можешь знать, выродок?
Но Аблай молчал. Епифан долго шел за Аблаем следом и, наконец остановившись среди дороги, озадаченно спросил шепотом:
— Что же ты можешь знать про нас, выродок?
Подпаска Ераллу нашли в тридцати пяти километрах от хутора, в ковыльном стогу. Он похудел, почернел и одичал. Привезенный на хутор, Ералла просидел целый день на печке в избе Романа, не отвечая ни на один вопрос. Напрасно пытались с ним разговаривать Роман, Аблай, Линка и Мирон Викулыч. На все их осторожные и пытливые вопросы отвечал Ералла тупым взглядом да едва уловимым покачиванием головы. Ничего не добился от него и старый Койча, нарочно оставленный наедине с подпаском. И только когда Ераллу оставили одного, он мысленно стал разговаривать с Кенкой:
«Где же ты, мой товарищ Кенка, и что теперь сделают с нами? Зачем ты стрелял в Архипа Струкова? Как все было бы хорошо, если бы ты так не сделал. Мы поехали бы с тобой на пашню, стали боронить. Мы были бы с тобой бригадой бороноволоков, как говорил Аблай. Я подарил бы тебе седло. Хорошее седло. Оно мне досталось от отца в наследство. Мне было три года, когда умер мой старый отец. Его убил горбатый и злой бай Турсун за
то, что отец загнал на байге гнедого байского иноходца... Ах, Кенка, Кенка! Зачем ты не стрелял мимо?!»
...А Кенка лежал в бреду. И в бреду он тоже часто звал приятеля Ераллу.
Вряд ли бы выжил Кенка, едва ли удалось бы поставить парнишку на ноги, не ухаживай за ним ночью и днем Арсентьевна. Отзывчивая на чужую беду, суетливая, тут она и совсем потеряла покой. Ни на минуту не отлучаясь на первых порах от страдающего паренька, Арсентьевна меняла ему повязки, поила остуженным молоком, успокаивала теплым словом. Вся ушла она в неусыпные заботы, запустив даже невеликое, но требующее хлопот хозяйство. Ни в кухне, ни в горнице не было у нее обычной чистоты и порядка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85